Николай Руденко - Ветер в лицо

• Название: Ветер в лицо
• Автор: Николай Руденко
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

В романе идет речь о людях, работающих на металлургическом заводе, показано рабочий коллектив, прослеживается личная жизнь многих героев...

---

Иван вышел из клуба, побежал домой. Зашел в дом, в темноте на полке нащупал бутыль с водкой, наполнил до половины тяжелую медную кружку.

К нему прижалось что-то крошечное, теплое.

— Ваня, а я скажу отцу. А-а! Вот и скажу.

Выпил водку, положил руку на головку сестры. Что оно понимает? Малое, глупое.

— Говори... И прощай.

Он поднял ее, поцеловал в нежную детскую щеку.

Спустя полчаса, задыхаясь от ярости, неуверенной, пьяной походкой шагал по улице, прислушиваясь к ночным голосам.

Когда драмкружковцы возвращались домой, Антон отчитывал Никиту Горобца:

— Что ты ему отплатил за повидло — это хорошо. Но ты спектакль сорвал! Ты подумал об этом?

— Как раз хороший спектакль получился, — огрызнулся Никита. — Было за что пятьдесят копеек платить. Похоронный номер.

— Коронный, — поправил его Антон.

— Похоронный лучше, — стоял на своем Горобец.

— Когда же ты успел ему пуговицы подрезать? — Спросили ребята, заливаясь новым приступом хохота.

— Я ему одеваться помогал. Все было раньше рассчитано. Раз пять на себе пробовал.

— Вот как! А мы и не знали. Пришли бы посмотреть на твои репетиции.

— Я окна в доме ряднами завешивал...

Что-то метнулось в сумерках просто к группе. Ребята от неожиданности расступились. Пахнуло водочным перегаром. Блеснул нож — и Антон упал на прибитый пылью придорожный спорыш. Пока ребята поняли, что произошло, Иван Загреба уже был далеко. Переночевал в стоге соломы, а утром пошел степями, обходя деревни. Долго он бродил голодный, усталый, злой. Как-то наклонился к степному роднику и заметил, что у него пробиваются усы и борода. Правда, Иван уже пробовал бритву, но это было только забавой. Сейчас же она ему действительно необходима. Да, он уже не мальчик — ему пошел двадцатый.

Закончилась юность Ивана Загребы. Взглянула на него из родникового озерка волчьим взглядом и сказала: «Прощай. Я остаюсь в этих степях вместе с твоей юношеской фамилией. Ивана Загребы больше не существует».

С грехом пополам ему удалось наладить связь с отцом. Саливон не жалел денег для сына. Деньги помогли. У Ивана появились безупречные документы на имя Ивана Николаевича Солода. А через несколько месяцев он узнал, что его отца раскулачили и выслали куда-то на север. Раскулачивал новый председатель сельсовета — Антон Швыденко. Если бы мог Иван достать зубами до локтей, он бы грыз их от тупой, дикой ярости.

В это время со всех концов страны отправлялась молодежь на строительство Харьковского тракторного. Поехал на Тракторострой и Солод-Загреба, пытаясь какой угодно ценой замести следы своего преступления. Работал изо всех сил. За ударную работу его не раз премировали. Здесь он поступил в комсомол. Отсюда был призван в армию.

Началось солдатская жизнь — дни были похожи между собой, как близнецы, и именно это сходство порождало ощущение их бесконечности. Полгода, которые он провел в пехотном взводе, казались ему одним днем, но с той существенной разницей, что день этот был длиннее всей предыдущей жизни. Солод был физически крепким и, если бы захотел, мог бы стать отличником боевой подготовки. Но у него не было желания прилагать к этому какие-либо усилия. Он не был во взводе первым, не был и последним.

В те времена в армию приходило не много грамотных бойцов, большинство — с начальным образованием, а то и с теми элементарными знаниями, которые мог дать молодежи ликбез. Солод окончил семилетку, и это его заметно отличало от других. Как только демобилизовался старший писарь отдела снабжения полка, Иван был назначен на его место. Внешне он отнесся к этому равнодушно, но в душе был глубоко обрадован — наконец он освободился от необходимости быть незаметным колесиком в ротном механизме.

Ему теперь не надо вскакивать утром по команде «подъем», и те несколько дней, в которые он пока что пользовался кроватью в ротной казарме, принесли огромное удовольствие его самолюбию. Солоду было приятно валяться в постели, когда другие, на ходу застегивая металлические пуговицы, бежали в строй, завистливо поглядывая на его кровать. Видимо, им тоже хотелось хоть немного понежиться, насладиться рассветом, но нельзя — была команда... А ему можно!

В отделе снабжения Солод проявил незаурядные способности. Еще дома, под присмотром отца, он научился вести учет, и старый Саливон, просматривая учетные книги, хлопал толстой ладонью с короткими пальцами по плечу сына.

— Молодец! Не растранжиришь родительское добро. Котелок у тебя варит...

Неплохо «варил котелок» Солода и в интендантской службе полка. Начальник отдела вещевого снабжения Колобродов не замедлил оценить способности старшего писаря, а через некоторое время поручал ему выполнять не совсем писарские дела.

Колобродов был человеком немолодым, завершал четвертый десяток. В отличие от других командиров он вырастил себе аккуратную клинообразном бородку, под широким поясом у него заметно выступал округлый животик. Говорил Колобродов правильной речью, во всем его облике и в манерах чувствовалось неплохое воспитание, полученное, видимо, в интеллигентной семье.

Однажды начальник вернулся с командирского совещания мрачный, неразговорчивый, красный от молчаливой ярости. Солод догадался — видимо, командиры не слишком вежливо выразили свои претензии к отделу снабжения. Колобродов тяжело опустился в кресло, посидел несколько минут, пытаясь овладеть собой. Затем резко встал, злобно положил растопыренную пятерню на стол. Брови его сдвинулись, глаза налились кровью, губы сжались, стали тонкими, едва заметными между маленькими усиками и русой козлиной бородкой. Упершись взглядом в стену перед собой, он презрительно процедил сквозь зубы:

— Мужичье!.. Мало их тесали...

Все это происходило в течение какой-то минуты, но Солод успел заметить, что есть другой Колобродов, не тот, каким его знали в полку, — сильный, волевой, лютый, полный глубокой ненависти к людям, которые его окружали.

После этого случая между Солодом и Колобродовым установились почти дружеские отношения. А через полгода Колобродов уговорил командование полка аттестовать Солода и назначить ему в заместители. Заполняя документы на аттестацию, он, прищурившись, спросил Ивана:

— Социальное происхождение? Родители до революции?..

Не в первый раз Солоду приходилось врать, но на этот раз он задумался, задержался с ответом. Произошло это, наверное, потому, что Иван несколько секунд раздумывал — кто же он сам, Колобродов? Какого он происхождения?

А начальник спросил:

— Ну, как вы писали раньше?.. Из рабочих, из крестьян?

Именно вопросы и тон, каким они были поставлены, заставили Солода покраснеть. Неуверенным голосом он ответил:

— Из бедняков.

Прошло два года. На петлицах Солода появилось по третьему кубику, на петлицах Колобродов — по второй «шпале». Немало было выпито хорошего вина с начальником, которого Иван, когда не было посторонних, называл теперь просто — Прокоп Кондратьевич.

Как-то Прокоп Кондратьевич, после третьей рюмки коньяку, оскалив в улыбке белые зубы, спросил Солода:

— Вам не надоело заниматься учетом красноармейских подштанников? Мне кажется, вы родились не для этого. У вас есть размах, есть хозяйственный ум.

— А чем же заниматься армейскому интенданту? Горизонты нашей деятельности не очень широкие, — удивленно ответил Солод.

— Да, это правда, — покачал головой Колобродов и надолго замолчал, механически прихлебывая коньяк. Пил он медленно, смакуя, и никогда не пьянел. Допив рюмку, с прищуром посмотрел на Ивана. — Между прочим, вы не очень удачно замаскировали свое социальное происхождение. Вам надо было писать «из служащих». Потому что сразу видно, что ваше детство прошло не в крестьянской семье...

Рюмка вздрогнула в руках Солода. Он поставил ее на круглый столик, встал. Иван не знал, как ему вести себя, что и как говорить. А Прокоп Кондратьевич, кажется, и не ждал ответа, — спокойно пил коньяк, тщательно высасывал сок из тоненьких ломтиков лимона. Солод подумал о том, что так легко угадывать ложь других может только человек, который сам немало лгала, заметая свое прошлое. Иван осмотрел просторную комнату Прокопа Кондратьевича. В ней не было ничего такого, что бы говорило о прошлом его начальника. Колобродов жил холостяком, но в комнате всегда было чисто, уютно. Над широкой тахтой, на ковре, висела кривая сабля с серебряной инкрустацией на ножнах, кавказский кинжал, охотничье ружье. Белый пушистый щенок без устали грыз мягкую розовую кость, искусно сделанную из резины.

— Вас заинтересовала эта собачья игрушка? — Весело спросил Прокоп Кондратьевич. — Это мне один приятель подарил. Из Америки привез. — Потом, после паузы, задумчиво заговорил: — Законы конкуренции имеют свои серьезные преимущества перед плановостью. Разве может, например, государство запланировать вот такие собачьи жвачки? А спрос на них, как видите, есть. Конкуренция заставляет предпринимателя мозговать, ночами не спать, думать, в какую щель пролезть, чтобы заработать лишний доллар. Отсюда — разнообразие товаров... Э-э, да что там! Это понятно ребенку. — Он вяло махнул рукой, отхлебнул коньяк. — Я не верю, что можно переделать человеческую природу. Каждый человек, как и собака, хочет иметь свою кость. — Прищурился, посмотрел на Солода: — Так кто были ваши родители? Вы можете мне говорить смело. Не для того я вас сделал своим заместителем, чтобы выдавать...