Борис Бондаренко - Залив Терпения (Повести)

• Название: Залив Терпения (Повести)
• Автор: Борис Бондаренко
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Обнинский писатель Б. Бондаренко известен читателю по книгам «Ищите солнце в глухую полночь», «Час девятый», «Потерянное мной», «Цейтнот», «Пирамида».

В новом сборнике писателя три повести. «Остров» — о простой деревенской женщине Дарье Андреевне Хабаровой, совсем было потерявшей волю к жизни. В «Заливе Терпения» повествуется о начале духовного перерождения «бича» Василия Макаренкова, долгие годы жившего на авось, «как получится, так и ладно». Главный герой повести «Бедняк» — математик, в юные годы не разобравшийся в сложностях любви и спустя десять лет понявший, как много он потерял.

---

Анна Григорьевна с тревогой посмотрела на него, — видно, такое уж лицо было у него, — и Александр улыбнулся ей, закурил:

— Да вы не волнуйтесь за меня, Анна Григорьевна… Давно я так откровенно не говорил ни с кем. Да, пожалуй, и с самим собой таким откровенным не был. Ведь очень легко уйти от откровенности, и не перед другими, об этом я уж не говорю, с другими-то я почти никогда откровенным не был, вот только с Лилей… А то до сих пор всегда так бывало, что как только начнешь думать о чем-то важном, и если есть в этом важном что-нибудь тяжелое или просто неприятное — тут же другие мысли, легонькие, на выручку приходят… А чаще всего сядешь за работу — она-то от всего спасает и всегда под рукой… А что не додумал — так бог с ним, само как-нибудь решится. И решается, конечно, — потому что все на свете как-нибудь да решается. Знаете, в математике есть такие задачи, которые вообще не решаются, но если это удается доказать — это тоже считается решением, и иногда такое-то решение и бывает самым важным. У меня самого такая задача была. Года три ее пытались решить, и так и этак пробовали — ничего не получалось, а я взял да и доказал, что ничего получиться и не должно было. Не потому, конечно, что я такой уж умный, а просто первый догадался, что решения может и не быть.

Александр невесело усмехнулся.

— И представьте, вскоре после той удачи мне пришлось уйти оттуда — очень уж трудно стало работать. И вовсе не из-за какой-то зависти такое отношение ко мне было, я ведь знаю… Да, но я отвлекся. Я ведь о том говорил, как легко быть неоткровенным с собой. Или это только у меня так?

Он помолчал, склонив голову к левому плечу, словно прислушивался в себе к чему-то. Молчала и Анна Григорьевна.

— Вы не устали? — спросил Александр.

— Нет… Вы поешьте, Саша.

— Спасибо, я не хочу… Тогда еще немного посидим, хорошо?

— Конечно. Я только вязанье возьму, — Анна Григорьевна виновато посмотрела на него. — Не привыкла сидеть без дела, руки начинают мешать.

— Конечно, конечно…

Анна Григорьевна взяла вязанье, надела очки с переломленными, слабо связанными нитками дужками и неторопливо задвигала спицами, ярко мелькавшими в ее маленьких сухих руках. Александр, глядя на спицы, сказал:

— Я вам очки из Москвы пришлю. Скажите, какой у вас номер.

Анна Григорьевна улыбнулась.

— Не нужно, у меня есть новые. Привыкла к этим, они у меня уже лет десять… Вы пейте, Саша, если хотите.

Александр допил вино, помолчал и снова заговорил:

— Когда я вспоминаю о том, что было у меня с Лилей, то, честное слово, просто не понимаю многих своих поступков. Почему, скажем, я так долго не ехал к ней после первого зимнего свидания? Ну, надо было отправляться на целину, ну, болел, — но, господи, какая это мелочь! Знать бы сейчас, что она ждет меня, как тогда ждала, что я нужен ей, должен что-то сделать для нее, — да я бы любую работу бросил, все на свете, пешком бы пошел — лишь бы быть с ней… А почему тогда не поехал? Почему не остался с ней хотя бы на год, не помог ей подготовиться в университет? То есть тогда все объяснялось просто и логично — я знал, что она не допустит, чтобы я бросил университет, ставил себя на ее место и знал, что поступил бы точно так же… Но ведь я в конце концов мужчина, мне и решать, я в первую очередь должен был позаботиться о нашем будущем. А я пошел на поводу у этой элементарной логики, повздыхал — что ж поделаешь, придется подождать, я же не виноват… Но ведь такая логика разве что в математике хороша, а в любви другая должна быть! А я понадеялся на «великую» силу нашей любви… А на деле получилось, что сила-то требовалась только от нее, а не от меня… Почему я не мог додуматься до такой простой вещи — что я нужен ей? — с силой сказал Александр. — Нужен так, как никто другой ей не мог быть нужен, что только я мог дать ей то самое главное, что один человек может дать другому? И что по сравнению с этим какая-то целина, какие-то лекции, какой-то год? А вот не догадался… А ведь любил же я ее, очень любил… И не сомневался в том, что другой любви у меня не будет, да и не надо… Или все дело в моей слабохарактерности, что ли, в моем эгоизме? Странная ведь вещь получается… Никто никогда не считал меня слабым человеком. Наоборот — сколько раз подчеркивали мое упорство, силу воли, предсказывали мне большое будущее… И ведь в моей работе все это было — и воля, и упорство, этого-то не отнимешь, удавалось мне решать проблемы сложнейшие, которые другим оказывались не по плечу… Да и с детства я был очень удачлив. Учился легко, способности у меня были явно выше средних. И дальше все было гладко — в университете, в аспирантуре, на работе. В двадцать пять уже кандидатом стал, лет через пять, наверно, в доктора выйду, — кажется, чего еще желать? А вот встретился с Лилей, говорил с ней — и иногда таким… мальчишкой чувствовал себя, таким заурядным, непонимающим, никчемным человечком… И сейчас порой такая пустота в душе, что хочется поехать к Лиле и сказать: что хочешь делай, а от себя не гони — пропаду… Как будто выдернули из меня какой-то стержень, на котором вся моя жизнь, все человеческое во мне держалось, и теперь кто угодно и что угодно может согнуть и смять меня. И так неожиданно все это…

Он невесело посмотрел на Анну Григорьевну, закурил и медленно продолжал:

— А впрочем, не так уж и неожиданно… Сейчас-то вижу, что и раньше выпадали времена… не слишком благополучные. Не внешне, — тут у меня действительно все на редкость удачно шло, — а, как бы это сказать… иногда чувствовал я, что все-таки что-то не так, не то… как-то по-другому надо бы жить. Но почему «не то» и как же это по-другому жить надо — даже отдаленно не догадывался. Сейчас-то вижу — любви во мне не было, и не только любви к жене, к женщине, а вообще… человеческой любви. Вот вспомнил сейчас — три года назад жена болела, две недели в больнице лежала. Ничего серьезного не было — да ведь все-таки болезнь, и не кто-нибудь болеет, а жена… А знаете, что тогда часто раздражало меня? Что мне с сыном приходилось много возиться, и работать как прежде я не мог. Черт знает что, омерзительно даже вспоминать об этом… Подумайте только — не о живых, самых близких мне людях главная забота была, а об этих формулах, уравнениях, каких-то закорючках… И ведь логика-то какая! Болезнь, мол, самая заурядная, ты отлично знаешь, что ничего с женой случиться не может, — чего же тогда волноваться? А вот как подумал, что и к Лиле тогда, в то лето, мог бы так отнестись, — и дико стало, потому что знаю — никак не мог! А вот с женой мог! Отводил сына в сад и преспокойненько усаживался за работу, и так не хотелось иногда отрываться, чтобы идти в магазин или в больницу. И ведь в голову не приходило, что это… скверно, гадко, бесчеловечно!

У него давно уже болела голова, и тут заломило в висках так, что он невольно поморщился. Анна Григорьевна заметила это, участливо сказала:

— Устали вы, Саша. Может быть, ляжете?

— Да нет, посижу еще… Это не усталость, просто — нехорошо мне. На душе… очень уж тяжело. Много скверного в своем прошлом вижу. И что-то никак до конца понять не могу, почему я такой. А ведь сам во всем виноват… Знаете, я никогда не верил в то, что человек — игрушка в руках судьбы и что все зависит от каких-то обстоятельств, в которые он попадает… Ссылка на обстоятельства — удобный предлог для оправдания всяческих больших и маленьких мерзостей. Пьянствует человек — обстоятельства такие, жену и детей бьет — тоже обстоятельства виноваты, подлость какую-то сделал — и тут оправдания находятся… Чепуха все это. Каждый в конце концов сам творит свою судьбу. Вот и я тоже — сам себе пустыню сотворил… Да только когда это началось? Вот сейчас вспоминаю — я очень рано усвоил, что добиться чего-то можно, только работая изо всех сил, отдавая всего себя какому-то делу. Любимым моим героем в детстве был Мартин Иден — именно за его фантастическую работоспособность, за его упорство. И печальный его конец совсем не смущал меня — уж со мной-то такого не случится! И работать я действительно научился… Я даже очень хорошо умею работать! — со злостью сказал Александр. — Так хорошо, что, пожалуй, немногие еще так умеют… И все с детских лет еще говорили мне, как это хорошо — уметь работать. И учили, как надо работать… И почему-то никто не догадался хотя бы намекнуть, что учиться нужно и тому, как надо любить, как быть добрым, человечным, как понимать людей, думать о них, заботиться…

Он покачнулся на стуле и тяжело оперся руками о стол.

— А впрочем, что это я говорю… Как раз о любви-то пишут и говорят куда больше, чем о том, как надо работать. Ну да книги — это только книги… Вот пытаюсь сообразить — уж не потому ли я так вел тогда себя с Лилей, что это стремление к работе, к успеху подспудно вело меня во всем, направляло всем? Если так, то… страшновато.

Александр помолчал — и с усилием продолжал: