Семен Бабаевский - Семен Бабаевский.Кавалер Золотой звезды

• Название: Семен Бабаевский.Кавалер Золотой звезды
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1979

Главная книга Семёна Бабаевского о советском воине Сергее Тутаринове, вернувшемся после одержанной победы к созиданию мира, задуманная в декабре сорок четвертого года, была еще впереди. Семён Бабаевский уже не мог ее не написать, потому что родилась она из силы и веры народной, из бабьих слез, надежд и ожиданий, из подвижничества израненных фронтовиков и тоски солдата-крестьянина по земле, по доброму осмысленному труду, с поразительной силой выраженному писателем в одном из лучших очерков военных лет «Хозяин» (1942). Должно быть, поэтому столь стремительно воплощается замысел романа о Сергее Тутаринове и его земляках — «Кавалер Золотой Звезды».

Трудно найти в советской литературе первых послевоенных лет крупное прозаическое произведение, получившее больший политический, общественный и литературный резонанс, чем роман писателя-кубанца «Кавалер Золотой Звезды». Роман выдержал рекордное количество изданий у нас в стране и за рубежом, был переведен на двадцать девять языков, экранизирован, инсценирован, по мотивам романа была создана опера, он стал объектом научных исследований.

---

Пока Кривцов открывал собрание и знакомил людей с кандидатом в депутаты, Сергей рассматривал колхозников. Тут были и молодые парни, и пожилые, степенные мужчины, и бородачи, и старушки, и цветущие, красивые девушки.

Были тут Шура Богданова и Маруся Новикова, в одинаковых серых шалях. Лица у них строгие. Шура держала в руке кнут, и обе девушки тоже посматривали на Сергея и о чем-то тихо переговаривались.

«Не уехали, — подумал Сергей. — Молодцы! Значит, не желают отступать».

В это время Кривцов закончил вступительное слово и попросил Сергея рассказать свою биографию. Прошумели аплодисменты, — охотно хлопали в ладоши Шура и Маруся и девушки, сидевшие на лежанке.

Сергей не любил и не умел говорить о себе, но на этот раз к нему вдруг неведомо откуда пришло красноречие. Он начал с воспоминаний о детстве, об отце и матери, о сестрах и братьях, с любовью отозвался об Усть-Невинской и о тех закубанских островках, куда доводилось ему еще подростком водить в ночное колхозных лошадей. Сказав несколько слов о станичной школе, в которой учился, Сергей перешел к годам военным. Он говорил не столько о себе, сколько о своей дивизии, о генерале, о своем танковом экипаже. Увидев на стене старенькую, оставшуюся от военного времени карту, испещренную флажками и стрелками, Сергей подошел к ней и показал расстояние, которое прошла Кантемировская танковая дивизия. Старушка и ее сосед — угрюмый, с белой бородой казак — одобрительно кивнули, а Сергей уже снова вернулся к своей станице и рассказал о пятилетке Усть-Невинской, о начатом строительстве электростанции и о планах электрификации района.

— Тимофеевич, — сказал старик с белой бородой, — батька твоего я знаю — служить довелось в одном полку. Только хотел я спросить тебя еще насчет такой биографии: як там у вас в районе с урожаем?

— Игнат Савельевич, такой вопрос к биографии не относится, — возразил Кривцов. — Вы говорите по существу.

— А я тебе говорю, что относится, — стоял на своем старик.

— С урожаем у нас, дедушка, плохо, — чистосердечно признался Сергей.

— А отчего же так? Или засуха? Или, может, перевелись добрые хлеборобы.

— И добрые хлеборобы не перевелись, и не в засухе дело, а мне думается, что во всем мы виноваты сами. Есть же у нас, да и у вас, — Сергей посмотрел на Голубеву, — есть же такие бригады и даже колхозы, где каждый год урожай выходит выше среднего, а то и рекордный. Но таких передовиков — единицы, вот в чем беда! А почему их не тысячи? Мы в этом виноваты… Вот я скажу, как было на фронте: там героизм был явлением массовым. А почему же у нас каждый колхоз не может стать высокоурожайным?

Послышались одобрительные возгласы:

— Правильно!

— И мы про то же говорили!

— Почему нам не дают сортовую пшеницу?

Кривцов встал и постучал карандашом:

— Порядок, порядок, товарищи! Игнат Савельич, будете говорить?

— Скажу, — вставая, проговорил Игнат Савельич. — Тимофеевич, вот ты говорил, что есть у нас рекорды. А я так понимаю: рекорды — штуковина хорошая, а только на одних рекордах далеко не ускачешь и однолично урожай не подымешь. Мы ж не навыпередки играем? То там, в игре, знай подшпаривай, поглядывай на соседа, да и радуйся, ежели он отстает. А в колхозном деле так не годится, тут следует друг дружке подсоблять, чтобы земля сплошь давала рекорды. Правильно я понимаю? А то что ж такое у нас получается? С одним цацкаемся, как с малым дитем, а другой глядит на него и тоскует. У одного урожай, а у десяти — солома. — Старик разгневался, подошел к столу. — Неправильно район действует! Одного человека заприметят и уж от него не отходят, все для него, а про остальных прочих забывают. — Старик обратился к Голубевой: — Прасковья, ты у нас в почете, все мы тебя уважаем за старание, а только ты на меня не прогневайся, ежели я и тебя коснусь ради такого случая. — Он снова обратился к собранию: — Почему у нас такой завелся порядок, что у всех на виду одна Прасковья? Слов нет, женщина она старательная, а нельзя же и про других забывать. Все начальство только и видит нашу Прасковью. Первый секретарь райкома приедет — к Прасковье, ее он одну знает, об ней печалится. Второй секретарь прибудет — тоже сперва пожалует к Прасковье. Ты, Андрей Федорович, прискачешь — опять же норовишь к Прасковье, а к другим и дороги не знаешь. Председатель колхоза появится на тачанке — и сразу: «А как тут идут дела у Прасковьи Николаевны?» Чуть какая у нее неуправка — бригадир скликает людей, давай и авралувать и буксировать! Ты, Андриан, не косись, не косись на меня, бо ты дюже великий мастер до буксиров. Вчера всей бригадой снег задерживали, а кому? Опять голубевскому звену. Знать, выходит так: влага нужна только полям Голубевой, а соседние участки пусть себе живут как знают. Не годится, граждане, такое дело. Или взять этот дом, — старик развел руками, показывая на стены, увешанные плодами, — мы его строили всем колхозом, сколько тут людского труда вложено! А кому достался? Одной Прасковье. Она тут разные свои достижения показывает, научность проводит: вот и тыквы и колосья, а в той комнатушке и зеленя прорастают. Другие женщины тоже смогли б и семена прорастить, и свою достижению показать, а негде. А по-моему, как я понимаю дело, ты, Прасковья, взяла б всю бригаду да потащила бы к высокому урожаю. Правильно я говорю? Привела бы людей в этот дом — и давай учить, как надо хлеб выращивать. Нет же, наша Прасковья Николаевна сторонится людей, гордость возымела, а бабы через это и злятся.

— Мы в ее помощи не нуждаемся! — крикнула Шура Богданова. — Пусть она даст нам «гибрид-кубанку», а мы и без помощи обойдемся.

— Вот видите, какая крикуха! Гебрид, гебрид — ишь как бунтует! — Игнат Савельич обратился к Сергею: — Это Александра, моя внучка. Бедовая девчушка, тут ее все знают. Приехала она в Грушку на волах и завернула до меня во двор. «Зачем явилась с худобой?» — спрашиваю. «За пшеницей». А что ж это за пшеница? Какой-ся гебрид, я его и в жизни не видал. Почему ж ей не дать тот гебрид, — пусть она посоперничает с Прасковьей.

Слушая Игната Савельича, Сергей написал записку Кривцову: «Андрей Федорович, мне думается, что придется поделить «кубанку». И об этом надо сказать тут же на собрании». Кривцов отрицательно покачал головой и написал на той же записке: «Не могу. Все мои расчеты ломаются». Сергей прочитал и подумал:

«Упрямится, а совершенно напрасно. Ну если ты не можешь, так я сам об этом скажу».

Когда кончил говорить Игнат Савельич, протискиваясь между людьми, к столу подошла Шура Богданова. Ей было жарко. Теплая шаль сползла на плечи, волосы растрепались, она подбирала их рукой, чтобы не лезли в глава.

— Дедусь, — сказала она звонким голосом и легонько взмахнула кнутом, — вы за меня не заступайтесь, я и сама за себя заступлюсь. Мы с Маней так порешили: не уедем из Грушки, пока не получим «гибрид-кубанку». — Она подошла к Сергею: — Я хочу к вам обратиться. Скоро мы за вас будем голосовать, а скажите: правильно поступают в нашем колхозе, когда не дают семенную пшеницу?

— Нет, неправильно, — ответил Сергей.

В зале наступила тишина.

— Так почему ж нам не дают «гибрид-кубанку»? — спросила Шура. — Разве мы хуже Прасковьи?

— Дадут. Мы с Андреем Федоровичем слушали Игната Савельича и перекинулись словами. — Сергей посмотрел на злое лицо Кривцова. — Перебросились словами; и Андрей Федорович согласился дать вам «гибрид-кубанку». Но только смотри, Шура: опередить Голубеву не так-то просто.

Кривцов, багровея, молчал.

— Вы, девки, только на языке широкие, — разгневанно сказала Голубева, — трудно вам будет за мной угнаться.

— Не очень гордитесь, Прасковья Николаевна, — возразила Шура. — Мы тоже люди гордые и в обиду себя не дадим.

По залу прокатился одобрительный шум.

— Андрей Федорович, — обратилась Шура к Кривцову, — нам хоть немного, гектаров на десять.

— Ладно, ладно, — сказал Кривцов, не подымая головы. — Куда ж от вас денешься.

Шура ушла к своей подруге.

Собрание, приняв чисто производственный характер, затянулось допоздна. Было уже далеко за полночь, когда люди расходились по домам. Шура и Маруся, довольные и счастливые, благодарили Кривцова и Сергея, просили весной приехать к ним в поле.

— Благодарите одного Сергея Тимофеевича, — сухо проговорил Кривцов. — Ваше счастье, что такой случай, а то не видать бы вам «гибрид-кубанки».

Кривцов и Сергей ночевали у Голубевой. Кривцов был мрачен. Он не обмолвился с Сергеем ни одним словом, сказал только, что у него болит голова, и лег спать. Утром, когда они позавтракали и выехали со двора, Кривцов увидел рослых быков, тянувших воз, груженный мешками. На возу чинно сидели Шура и Маруся. Кривцов тяжело вздохнул.

— Сергей Тимофеевич, неправильно ты поступил вчера на собрании. Обидел ты меня и нашу «царицу полей».