Николай Панов - Орлы капитана Людова

• Название: Орлы капитана Людова
• Автор: Николай Панов
• Издательство: Вече
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-1549-8

Эта книга посвящена приключениям и подвигам разведчиков-североморцев, «орлов капитана Людова», как называет их автор. Напряженный, полный необычайных событий сюжет много лет служит «визитной карточкой» книг Николая Панова, давно полюбившихся читателям. Произведения, включенные в книгу, воспринимаются как целостный поэтический рассказ о подвигах, о силе духа воинов, способных преодолеть любые препятствия на пути к победе.

---

Дима Фролов говорил подчеркнуто бодро — у него болело сердце при виде исхудавшего за последние дни, потемневшего лица друга.

— Гуляли, знаешь, мы со штурманом нашим, который сочиняет стихи. Подходит какой-то пожилой человек, из интеллигентных. Приподнял шляпу, пожал по очереди всем нам руки, что-то говорит по-английски. Штурман нам перевел: «Спасибо героическим русским, уничтожившим дьявола Гитлера!»

— А с нами другое было, — вступил в разговор Ромашкин. — Подошли к нам на бульваре четыре шведа. По-русски говорят. Мы, объясняют, из армии спасения, во всех странах мира бываем, все языки знаем. Сигаретами стали угощать.

— А что это за «армия спасения» такая, товарищ старшина? — спросил Щербаков.

— Армия спасения? — боцман Ромашкин значительно потер нос. — Это, как бы тебе сказать, ну попы, служители культа. На площадях молитвы поют, на скрипках играют.

— Вроде наших цыган? — с сомнением протянул Щербаков.

— Говорю, попы, а не цыгане.

Ромашкин медленно затянулся.

— А мы что, мелочные, на чужой табак кидаться? Вынимаю пачку «Казбека», дескать, закуривай наши, ленинградские — и проходи. А они за нами увязались, не отстают. Стали расспрашивать, как в Советской России живем. Превосходно живем, отвечаю. «А как моряки у вас время проводят?» В море, говорю, проводим время, в труде. А как срок увольнения подходит: чистимся, одеколонимся и идем с любимой девушкой в театр. Помолчали они, будто поскучнели. Потом один спрашивает: «А трудности у вас от войны остались?» Тут я им и подпустил. Трудностей, говорю, только у того нет, кто с фашистами не воевал, нейтралитет соблюдал в этом деле. А про их нейтралитет — помните, что мичман рассказывал?

— Это что они через свою страну гитлеровские войска пропускали, за валюту шарикоподшипники Гитлеру гнали? — сказал кто-то из матросов.

— Вот-вот…

Жуков не вслушивался в разговор, стоял в стороне убитый горем. У Фролова заныло сердце сильней. Он шагнул к Леониду.

— Не горюй ты — море все раны лечит! Еще найдешь в жизни настоящую подругу.

— Отплавался я, — тихо сказал Жуков.

— Что так? Разве твой рапорт задробили?

— Не задробили еще, а думаю, будет «аз».

— Да ты поговорил бы с замполитом…

Жуков, глядя в сторону, молчал.

— Вот что! — Фролов взял у Мосина баян. — Давай споем. Песней печаль разгоним.

— Не могу я петь! — взглянул с упреком Жуков.

— Песня усталость уносит, тоску разгоняет. А эту будто для тебя специально штурман наш сочинил.

Прислонился к брусьям киль-блока — гибкий, темноглазый, взял вступительные аккорды, запел:

Бывают дни такие — повеет ветер грусти,
Туманом застилает маячные огни.
Моряк не любит грусти и руки не опустит,
Но выпали на долю и мне такие дни.

Фролов тряхнул головой, сдвинулась на затылок шляпа, голос зазвучал сдержанной страстью, грустным призывом:

О чем грущу, матросы, о чем, друзья, тоскую?
Какие злые мысли прогнать не в силах прочь?
Дорогу выбрал в жизни просторную, морскую,
А девушка-подруга не хочет мне помочь.

Грусть Фролова исчезла, сменилась веселым вызовом. Матросы подхватили припев:

Нелегкая дорога, но в ней и честь и слава!
Далеко флаг Отчизны проносят моряки.
И где бы ни ходил я, и где бы я ни плавал —
Повсюду мне сияют родные маяки!

Пели уже несколько матросов, в хор вступали все новые голоса.

Глаза разъело солью, усталость ломит руки,
Бушует даль волнами, и берег скрылся с глаз…
Далекие подруги, любимые подруги,
Как думаем, мечтаем, как помним мы о вас!

А вот моя подруга не любит, не жалеет…
Иль ты не понимаешь, не знаешь ты сама,
Что другу в океане работать тяжелее
Без теплого привета, без милого письма…

Нелегкая дорога, но в ней и честь и слава,
Далёко флаг Отчизны проносят моряки.
И где бы ни ходил я, и где бы я ни плавал —
Повсюду мне сияют родные маяки!

— Вот уж точно, — растроганно сказал Агеев. — Чем дальше в чужие края — тем роднее советская земля.

Он спрыгнул с киль-блока, неторопливо пошел в сторону «Прончищева». Сергей Никитич заметил давно, что из палубной надстройки ледокола вышла, остановилась у поручней Таня Ракитина. И походка могучего, прославленного боцмана, по мере того как он приближался к Тане, становилась все более неуверенной, почти робкой.

— Татьяна Петровна! — негромко окликнул мичман. Она медленно обернулась.

— Погодка-то какая стоит после шторма. Глядите — чайки на воду садятся. Недаром старики говорят: «Если чайка села в воду — жди, моряк, хорошую погоду».

Он остановился с ней рядом… Нет — совсем не такими незначительными словами хотелось начать этот разговор. Ракитина молчала.

— Правильную поют матросы песню… — Еще звучал баян, хор голосов ширился над закатным рейдом, и в душе мичмана каждое слово находило все более волнующий отклик. — В походе волна бьет, солью глаза разъедает, а любимые у нас на сердце всегда. Куда глаз глядит, туда сердце летит.

Он искоса взглянул на нее — не навязывает ли опять Татьяне Петровне слишком явно свои чувства?

— А бывает — любовь эта самая и до плохого доводит, — продолжал рассудительно мичман. — Вот хоть бы сигнальщик наш Жуков. До головотяпства дошел, нож забыл в комнате у вертихвостки, а тем ножом человека убили.

— Разве он ножом был убит?

Мичман от неожиданности вздрогнул. Таня повернулась к нему. Ее губы были приоткрыты, какой-то настойчивый вопрос жил в ее взгляде.

— Точно — ножом…

Он молчал выжидательно, но она не прибавила ничего, опять смотрела вдаль, положив на поручни свои тонкие пальцы. И боцман упрекнул сам себя — вместо задушевного разговора напугал девушку рассказом об убийстве!

— Сергей Никитич, — тихо сказала Таня, — бывало с вами так, что долго мечтаешь о чем-то, ждешь чего-то большого-большого, кажется — самого главного в жизни, а дождешься — совсем все не то и вместо радости одно беспокойство и горе?

Ее голос становился все тише, не оборвался, а словно иссяк с последними, почти шепотом произнесенными словами.

— Какое у вас горе? Скажите?

Но она тряхнула волосами, смущенно закраснелась, благодарным движением коснулась его руки.

— Нет, это я так…

Она поежилась в своем легком пальто.

— Ветер какой холодный. Я в каюту пойду…

Действительно, ветер усиливался. Вода рейда подернулась легкой рябью, хотя чайки по-прежнему покачивались на волнах и горизонт на весте был чист. Но когда Ракитина скрылась за тяжелой дверью надстройки, Агееву показалось, что погода испортилась непоправимо.

Глава четырнадцатая НОРВЕЖСКИЙ ЛОЦМАН

Караван входил в норвежские шхеры. Лоцман Олсен всматривался в берег, потом взглянул на репитер гирокомпаса.

— Форти дегрис, — сказал лоцман.

— Право руля. Курс сорок градусов! — скомандовал Сливин громко, чтобы слышали рулевой и сигнальщик.

— Право руля, курс сорок градусов! — сообщил капитан Потапов в штурманскую рубку.

Они стояли на мостике недалеко друг от друга: Сливин, капитан ледокола, и норвежский лоцман — невысокий седоватый моряк в черной тужурке с золотыми нашивками на рукавах, в высокой фуражке с королевской короной и латинскими литерами «LOS» на золоченом значке.

Четырехугольный лоцманский флаг: верхняя половина белая, нижняя — красная, вился на мачте «Прончищева». Быстро перебирая фал, Жуков поднимал на нок верхнего рея сигнал поворота вправо.

Впереди маленький черный «Пингвин» поднял такой же сигнал, медленно показывал правый борт.

Рулевой повернул колесо штурвала, смотрел на цифры компаса.

«Прончищев», следуя за движением «Пингвина», сворачивал вправо, тянул за собой идущий на укороченных буксирах громадный, неповоротливый док. Ложась на новый курс, стальная громада дока описывала полукруг.

— На румбе сорок градусов, — доложил рулевой. Караван шел прямо на черную зубчатую стену исполинских ребристых скал, отвесно вставших над водой.

— Фифти файв дегрис, — раздельно сказал, опираясь на поручни, норвежец.

— Право руля. Курс пятьдесят пять градусов, — скомандовал Сливин, вскинул висевший на груди тяжелый бинокль, стал смотреть на близящуюся стену скал.

Казалось, здесь нет прохода, караван идет прямо на берег. Но вот скалы стали медленно раздвигаться, распахивались, как крепостные ворота, открывали узкий лазурно-синий фарватер. А впереди уже вырастала новая, кажущаяся непроходимой стена скал…

Маленькие желто-красные домики — высоко над срывами кое-где покрытых зеленью гор…