Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

• Название: Воспоминания (1865–1904)
• Автор: Владимир Джунковский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-8242-0147-5

В. Ф. Джунковский (1865–1938), генерал-лейтенант, генерал-майор свиты, московский губернатор (1905–1913), товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов (1913–1915), с 1915 по 1917 годы – в Действующей армии, где командовал дивизией, 3-м Сибирским корпусом на Западном фронте. Предыдущие тома воспоминаний за 1905–1915 и 1915–1917 гг. опубликованы в «Издательстве им. Сабашниковых» в 1997 и 2015 гг.

В настоящий том вошли детство и юность мемуариста, учеба в Пажеском корпусе, служба в старейшем лейб-гвардии Преображенском полку, будни адъютанта московского генерал-губернатора, придворная и повседневная жизнь обеих столиц в 1865–1904 гг.

В текст мемуаров включены личная переписка и полковые приказы, афиши постановок императорских театров и меню праздничных обедов. Издание проиллюстрировано редкими фотографиями из личного архива автора, как сделанные им самим, так и принадлежащие известным российским фотографам.

Публикуется впервые.

---

Раздалась команда нашего воспитателя: «Смирно! Глаза направо!» Мы впились глазами в подходившего императора. Он казался нам необыкновенно высокого роста, стройный, величественный, подойдя к нам, он остановился и, немного грассируя, поздоровался. Несколько десятков детских голосов грянули стройно: «Здравия желаем вашему императорскому величеству».

Государь тихо стал обходить нас, внимательно вглядывался в наши лица. Мы провожали его глазами, один из моих товарищей Л. (у него был необыкновенно длинный нос) как повернул по команде голову направо, так и остался. Государь дошел до него, а он все смотрел направо. Государь заметил это, взял его за нос двумя пальцами и повернул его голову: «Смотри всегда царю прямо в глаза», – сказал он, и пошел далее мимо нас. До чего его бедного потом изводили этим.

Затем государь смотрел гимнастику и строевое учение, около четырех часов уехал. Все мы, и большие, и маленькие, бросились его провожать. Которые похрабрее, цеплялись за сани (государь был в одиночных санях), становились на полозья, бежали рядом с санями почти до Невского проспекта. Восторгу не было границ.

Когда все успокоилось и все вернулись, то сразу побежали в дортуары одеваться, чтобы идти в отпуск. Государь Александр II всегда отпускал всех пажей до вечера с тем, чтобы уроков не готовить на следующий день. Каково же было у всех нас удивление и разочарование, когда нам объявили, что отпуска нет, что государь ничего не сказал. Мы, маленькие, вернулись разочарованные в свои классы, не хотелось ни обедать, ни идти на прогулку. В старших же классах недовольство приняло громадные размеры. Стали требовать директора, обвиняя его, что это была его обязанность спросить государя насчет отпуска, что государь мог забыть об этом. Директор не явился, тогда произошло нечто невозможное: стали ломать табуретки и швырять их в окна, и как-то стихийно в помещениях специальных классов были выбиты все стекла, некоторые даже с рамами, офицеры попрятались, а одному из них, любимому всеми Саксу, упавшей из окна табуреткой рассекло, к счастью неопасно, голову. Это как бы отрезвило пажей, бесчинство остановилось. Прошло два дня, в корпусе царило полное уныние, старшие классы осознали свое безумное поведение и тоже присмирели в ожидании заслуженной кары. Директор тоже, очевидно, осознал свою вину – конечно, ведь исключительно от его малодушия все это произошло. Спроси он у государя: «Прикажете отпустить пажей до вечера?» – государь, очевидно, повелел бы отпустить.

Как сейчас помню я – это было 19 декабря. Был приемный день, у меня сидели моя мать и сестра, пришедшие меня навестить. Отворилась дверь приемной, вошел высокого роста, статный флигель-адъютант в мундире и орденах. Оказалось, это был дежурный флигель-адъютант граф Милорадович, посланный государем с повелением отпустить всех пажей в отпуск сразу на Рождественские каникулы, таким образом, нам прибавили к каникулам пять дней. Мы были в восторге, сейчас же побежали одеваться, и мы с братом вместе с нашей матушкой поехали домой.

Старшие классы тоже были отпущены с тем, что их дело разберется и они понесут должное наказание после праздников.

И действительно, когда мы вернулись в корпус после Крещения, увидели, что запасной лазарет был превращен в место для наказаний – был устроен ряд карцеров, некоторые были темные. Все виновные были разделены на разряды. Наиболее виновные получили по месяцу ареста, никого из корпуса не исключили, таким образом никого не погубили. Когда мы сидели за завтраком или обедом в столовой, то всегда мимо нас проходили часовые – пажи младшего специального класса во всей амуниции с туго набитыми ранцами на смену своих товарищей, стоявших на постах перед карцерами. Их водил фельдфебель тоже в полной амуниции. Фельдфебелем был Родзянко – будущий председатель Думы, сыгравший печальную роль в 1917 г.[35]

До самой Пасхи камер-пажи и пажи старших классов отбывали наказание.

В феврале 1877 г. в Петербург приехал эмир Бухарский и привез своего сына[36] для поступления в пажеский корпус. Это стало известно у нас, а также и то, что маленький принц будет определен в 3-й класс, т. е. в тот самый класс, в котором я учился. В назначенный день эмир Бухарский со своим сыном приехал в корпус. Перед тем нас учили, как нужно отвечать эмиру, и мы по несколько раз в день на приветствие нашего воспитателя Скалона отвечали как бы эмиру: «Здравия желаем, ваше степенство». Титул скорее не принца, а купца, но тогда эмир не был не только высочеством, но и светлостью. Все эти титулы он получил впоследствии.

Нас выстроили в зале, и мы увидели высокого татарина в халате и огромной чалме, с лентой через плечо, в сопровождении мальчика, тоже в шелковом халате и чалме, и еще пяти-шести лиц свиты эмира.

Эмир с нами поздоровался. «Здравствуйте, господа!», – сказал он и обратился к нам с несколькими словами через переводчика, просил любить и оберегать его сына. Мы ответили: «Рады стараться, ваше степенство!» – и затем нас распустили, а воспитатель наш Скалон, совершенно для меня неожиданно, подозвал меня, представил эмиру и сказал ему через переводчика, что я буду ближайшим товарищем его сына. Я был сконфужен и смущен. Эмир что-то сказал, переводчик перевел, но я до того растерялся, что не понял ничего и ничего не ответил, старался улыбаться, но чувствовал, что у меня ничего не выходит, и готов был провалиться сквозь землю.

Но вот эмир отошел, а я остался с маленьким принцем Мансуром и не знал, что мне с ним делать. Скалон мне сказал, чтобы я повел Мансура в класс, показал бы ему место рядом с собой, затем в дортуар и т. д.

Меня моя новая роль вовсе не порадовала, она меня связывала и возлагала на меня какую-то ответственность. Но по прошествии месяца я стал привыкать, Мансур, по-видимому, меня полюбил и всегда все у меня спрашивал. Он был сообразительный мальчик и очень неглупый.

В один из воскресных дней, когда я был дома, принц со всей своей свитой, предупредивши меня заранее, приехал представиться моему отцу, и все они пили у нас чай, при этом привезли мне подарки – халат и сверток чудной на вид шелковой материи. Из этой шелковой материи сделали моему старшему брату рубашки, когда он поехал на войну, но, увы! после проливного дождя, под который он попал, будучи в кителе, шелковая материя вылиняла на него, и китель из белого обратился в зеленый и каракулевые шкурки [тоже]. После этого я был приглашен к принцу на обед, но приготовлено было все до того плохо и невкусно, что я с трудом из приличия ел невзрачные блюда. Я состоял при Мансуре до его отъезда в Бухару. На следующий год он остался в 3-м классе, я был в 4-м и потому уже не состоял при нем, хотя он все же часто приходил ко мне по старой памяти.

Маленькие пажи несли придворную службу во дворце на больших выходах, их ставили у дверей по двое, никаких обязанностей при этом не было, они должны были только стоять и держать в левой руке большую каску с белым султаном. Мундир придворный был весь обшит галунами спереди, штаны были суконные белые, поверх лакированных ботинок. Обыкновенно готовили из младшего возраста пять или шесть пар, подбирали пары по лицу, чтобы подходили друг к другу и чтобы не были уродами. Пажам этим запрещалось стричь волосы под гребенку, так как им делали прически. В корпусе был специальный парикмахер, который приходил причесывать и завивать, если это было нужно, пажей перед отправлением их во дворец, при этом волосы смачивались сахарной водой с духами. Прическа держалась несколько дней. Я был выбран в число этих пажей, но пришлось только один раз быть во дворце, и то выход был отменен, государь внезапно выехал из Петербурга на юг вследствие осложнений на Ближнем Востоке, потом началась война, а при Александре III этот наряд пажей к дверям был отменен.

С наступлением весны нервное напряжение, царившее в городе вследствие разных слухов о зверствах, чинимых турками над христианами, передалось в корпус, и мы, даже маленькие пажи, были очень возбуждены.

Пасха была ранняя – 27-го марта, встречали ее с тревогой. Я видел, как мой отец был озабочен, все говорили о возможной войне, уже много наших добровольцев находилось в Сербии и Болгарии.[37] В первых числах апреля выяснилось, что война неизбежна.

Когда мы вернулись в корпус вечером [из] Фомино в воскресенье, то на следующий же день волнение старших классов, чрезвычайно воинственно настроенных, передалось и к нам, в младший возраст, особенно когда мы узнали, что государь уехал уже на юг к границе Турции делать смотры войскам.

12-го апреля – день объявления войны – волнение наше достигло высшего предела, никто не хотел учиться, уроки сами собой как-то прекратились, нас повели в церковь, где был отслужен молебен и прочитан был манифест государя[38] об объявлении войны.

Я помню, с каким волнением я слушал слова манифеста. Когда нас привели обратно в зал, то крики «ура» и пение гимна не прекращались. Нас отпустили в отпуск до вечера следующего дня.