Сигрид Унсет - Улав, сын Аудуна из Хествикена

• Название: Улав, сын Аудуна из Хествикена
• Автор: Сигрид Унсет
• Издательство: «Правда»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Первая часть дилогии об Улаве и его роде. Один из лучших исторических романов знаменитой норвежской писательницы Сигрид Унсет (20.5.1882, Калунборг, Дания, – 10.6.1949, Лиллехаммер, Норвегия), лауреата Нобелевской премии (1928) . Его действие разворачивается в средневековой Норвегии. Это захватывающая сага о судьбе двух молодых людей, Улава и Ингунн, об их любви, тяжелых жизненных испытаниях, страданиях и радостях.

---

– Ясное дело, я мог на это отважиться. Но я для себя надумал, что не вернусь в Хествикен до тех пор, пока не получу законное право на свою отчину. Частенько думал я о том, – улыбнулся он, – когда же наконец я налажу все дела на юге и увезу Ингунн к себе домой.

Из беседы за трапезой Ингунн поняла, что Улав еще не получил охранной грамоты и права на свое имение в Норвегии. Но ни Ивар, ни он сам вроде бы не считали это дело ныне столь важным. А причиной тому был ярл Алф, сын Эрлинга из Турнберга, могущественнейший ныне муж в стране. Улав встретил его в Дании и поступил к нему на службу. Ярл обещал ему помочь откупиться, и как раз с его дозволения Улав и прибыл на родину, чтобы найти человека, который мог бы от его имени вести переговоры о замирении с родичами Эйнара. Тут-то Улаву и пришло в голову, что стоит, пожалуй, попытать счастья, – и он тотчас же поскакал к Ивару, сыну Туре, в Галтестад. И они быстро поладили.

– Да ведь я знал тебя еще малолетком, – сказал Ивар. – И ты мне всегда был по душе. Хотя я, ясное дело, пришел в бешенство, когда ты самовольно взял себе невесту, которую разумнее было…

– Уж разумнее и быть не могло. – Улав тоже улыбнулся.

Ингунн застенчиво спросила:

– Так ты еще не навсегда воротился домой, Улав?

– В Норвегии я, верно, останусь… Но здесь, на севере, я долго быть не смогу. В день святого Варфоломея мне должно явиться к ярлу в Валдинсхолм.

Ингунн знать не знала, где это такой Валдинсхолм, но звучало это слово так, будто это где-то в дальней стороне…

Улав заметно выучился учтивому обхождению с людьми. Из угрюмого и молчаливого захолустного мальчишки он превратился в любезного и красноречивого молодого вельможу. Улав говорил живо и метко, когда вступал в беседу, но он охотно слушал старших и вел речь, лишь когда отвечал на вопросы Ивара и Магнхильд. Редко обращался он к Ингунн и вовсе не пытался поговорить с ней с глазу на глаз.

Он рассказывал о лихолетье, наступившем ныне в Дании, – там теперь очень неспокойно, знатные хевдинги весьма недовольны своим королем. [79] Хотя у них куда больше свобод и прав в той стране, нежели здесь, дома, но, может, поэтому у них появилось желание еще шире разинуть рот. Его родной дядя Барним, сын Эйрика, делал все, что его душе угодно, и в великом, и в малом, как казалось Улаву. И он никогда не слыхал, чтобы рыцарь толковал о каких-либо законах, которые, верно, должны же быть и в той стране.

– Ну, а наследства после родичей твоей матери тебе не досталось? – спросил Ивар. – Ты, верно, мог бы его потребовать?

– Дядя говорит – нет, – чуть насмешливо улыбнувшись, сказал Улав. – И это скорее всего правда. Первым, что растолковал мне дядя, когда я заявился к нему в Хевдинггорд, было то, что бабушка моя, прежде чем выйти вторично замуж за Бьерна, сына Андерса, произвела со своими детьми раздел имущества, оставшегося после господина Эйрика. А матушка моя утратила все права на наследство своих родичей в Дании, когда уехала оттуда и вышла замуж в Норвегии, не испросив их дозволения, – то было второе, что он мне сказал. Третье же было то, что король объявил родного брата моей матушки, Стига, сына Бьерна, вне закона. Ныне Стиг умер, сыны же его обретаются в заморье, а поместье Видбьерг король забрал в свои руки. Теперь герцог Валдемар [80] взял на себя дело сынов Стига, и ежели он сможет воротить им поместье, то и мне, сказывал дядюшка Барним, должно будет предъявить свои права. Может статься, и мне перепадет лакомый кусочек! – Он засмеялся. – Да, дядя сказывал мне это после того, как мы с ним познакомились поближе, – мы все время были с ним добрые друзья, он давал мне вполне пристойное содержание и был очень щедр. Он только не хотел, чтобы я предъявлял какие-либо требования по праву…

Улав говорил с улыбкой, но Ингунн видела: в чертах и в выражении его лица проглядывает что-то чужое. Печать одиночества, которая всегда лежала на его лице, проступила еще более заметно, но в нем появилась и некоторая жесткость, чего прежде не было. Она почувствовала душой: его не ожидали ни богатство, ни радости, когда он, нищий и опальный, явился искать убежища у своих могущественных датских родичей.

– …Но вообще-то, должен сказать: Барним, сын Эйрика, обошелся со мной хорошо. И все же я стал счастливейшим из смертных в тот день, когда встретился с господином Алфом… Когда на рукояти меча я дал клятву верности, присягая ему, мне показалось, будто я вернулся домой.

– По душе он тебе? – спросил Ивар.

– По душе… – Улав просиял. – Если бы ты увидел ярла, ты бы этого не спрашивал. Каждый, на кого он глянет с улыбкой, готов пойти за ним куда угодно, даже если придется плыть через смрадное серное озеро в аду, Золотистые глаза его сверкают, будто яхонты. Ростом он невелик – я, почитай, на голову выше его, а в плечах широк, ровно дверь в клети, с лица смугл, волосом черен и космат. Сказывают, будто род из Турнберга пошел от королевской дочери и от медведя. У господина Алфа силы поболе, чем у десяти молодцов, а разума – чем у дюжины. И немало найдется мужчин, которые были бы рады повиноваться ему, – да, верно, и женщин таких нашлось бы немало… – засмеялся Улав.

– Правда ли, будто королева наша, как поговаривают, не прочь выйти за него замуж? – полюбопытствовал Ивар.

– Откуда мне знать! – засмеялся Улав. – Но, верно, это так, ежели она и в самом деле разумная женщина, как про нее говорят. Но ежели только королева попадет в эти медвежьи лапы… настанет конец тому, чтоб женщина правила страной и государством… [81]

Ивар полагал, что это с дозволения королевы Ингебьерг Алф-ярл плавал в датских водах, бесчинствовал на берегах [82] и держал в страхе немецкие купеческие корабли, которые пытались проскользнуть на север через проливы [83].

Улав сказал, что, должно быть, так оно и есть – ярл хотел вернуть королеве Ингебьерг наследство ее предков в Дании [84], а купцов немецких он решил проучить за бесчинства, кои они учинили в Бьергвине и в Тунсберге [85] в минувшем году. Но сделал он это, верно, потому, как сам того желал, а не по указу королевы. Ныне же заключено соглашение меж ярлом и датскими государственными мужами. Он должен поддерживать их в усобицах с королем данов, а взамен граф Якоб [86] и другие вельможи зажмут короля в такие тиски, что ему придется убрать лапы от имений королевы Ингебьерг в Дании.

После вечерней трапезы они сидели и бражничали. Ивар стал уже поговаривать: пора, мол, и на покой; тут Улав поднялся и снял с пальца большой золотой перстень с зеленым камнем. Он показал его Ивару и фру Магнхильд.

– Узнаете вы его? Этим кольцом отец мой велел мне обручиться с ней. Как по-вашему, пристойно ли будет Ингунн взять его от меня ныне и носить самой?

Дядя и тетка сказали – да, и Улав надел перстень на палец Ингунн. Потом, достав из переметной сумы позолоченную цепь с крестом и серебряные пластинки для пояса, он их также отдал Ингунн. Затем он выложил дорогие дары для Ивара и Магнхильд да три золотых перстня, которые просил Ивара передать в собственные руки Туре, Халварду и Йону. И фру Магнхильд, и Ивар благосклонно отнеслись к подаркам, похвалили их и стали много милостивее к Улаву; фру Магнхильд велела принести вина, и они все, вчетвером, выпили из рога.

Когда фру Магнхильд сказала, что Ингунн пора идти к бабушке и лечь спать, Улав встал: он, мол, хочет пойти к Гриму и к Далле, потолковать с ними. Магнхильд ему не перечила.

Небо было затянуто тучами, но сквозь просветы облаков лился холодный медно-желтый свет. По вечерам уже становилось сыро, чувствовалось приближение осени.

Улав и Ингунн спускались вниз по склону среди дворовых построек. Они подошли к плетню, огораживавшему пашню; положив руки на изгородь, Улав стал смотреть вокруг. Спелая пшеница светилась белым светом под свинцово-серым небом; внизу, тихий, лежал залив, отражая сгущавшуюся мглу; на другой стороне иссиня-черная, поросшая лесом горная гряда сливалась с берегом.

– Какое это все родное, норвежское! – тихо сказал Улав. – Узнаю страну норвегов! Все так, как обычно бывает у нас по осени. В Дании же ветры дуют почти всегда.

Полуобернувшись к девушке, Улав обнял ее за плечи и притянул к себе. Глубоко вздохнув от счастья, она тяжело оперлась на него. Наконец-то она почувствовала себя дома, наконец-то она в его объятиях. Улав сжал в ладонях ее лицо, откинул назад волосы и поцеловал впадинки на висках.

– Прежде здесь, у корней волос, были кудряшки, – шепнул он.

– Я так сильно расчесываю волосы, – тихо сказала она, – что счесала завитки… Когда они сняли с меня головную повязку, я стала заплетать косы как можно туже…

– Да, теперь вспоминаю – ты ходила в повязке всю ту зиму в Хамаре!

– Тебе досадно, что я поддалась им и… сняла повязку?

Покачав головой, Улав чуть улыбнулся.

– Я почти забыл о том; когда я думал о тебе, ты мне виделась всегда такой, какой была во Фреттастейне.

– Скажи, очень я переменилась с той поры? Как по-твоему? – боязливым шепотом спросила Ингунн. – Очень уж я подурнела?