Владан Десница - Зимние каникулы

• Название: Зимние каникулы
• Автор: Владан Десница
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002377-7

Известный югославский прозаик, драматург и эссеист Владан Десница принадлежит к разряду писателей с ярко выраженной социальной направленностью творчества. Произведения его посвящены Далматинскому Приморью — удивительному по красоте краю и его людям.

Действие романа развивается на фоне конкретных событий — 1943 год, война сталкивает эвакуированных в сельскую местность жителей провинциального городка с крестьянами, существующая между ними стена взаимного непонимания усложняет жизнь и тех и других.

В новеллах автор выступает как тонкий бытописатель и психолог.

---

Тем временем из Чили стали доходить тревожные вести. Сначала косвенные, потому что старик писал редко. Флорьяновичи поняли, что дела его пошли под уклон, а он не сумел сохранить достаточно хладнокровия и самообладания, чтоб в своем падении за что-нибудь уцепиться и спасти то, что еще можно спасти. Импульсивный и необузданный, он повел крупную игру, ввязался в какие-то безнадежные спекуляции, разорившие его дотла. Поговаривали, будто он угодил в сети шайки ловких мошенников, которые обвели его вокруг пальца и дочиста обобрали. Тут его настигла и смерть жены. Долорес, хотя и понимала, что все ни к чему, рискнула написать старику. В своем письме она советовала даже на самых невыгодных условиях реализовать остатки имущества и приехать к ним — вырученных денег ему с лихвой хватит на спокойную и беззаботную старость в родном Приморье, откуда он уехал восемнадцатилетним юнцом. Но старик обиделся и разозлился. Свалившиеся беды до крайности обострили его самолюбие и присущую ему раздражительность; теперь его задевала и малейшая тень сомнения или недоверия к новым сумасбродным планам и затеям. «Знаете, — раздражался он в ответ, — я за свою жизнь трижды разорялся в пух, последнюю рубашку снимал, и всякий раз сам, без посторонней помощи вновь вставал на ноги. Верьте моему слову, так будет и на этот раз!» Чем стремительнее он летел в пропасть, тем более страстно мечтал расширить свое дело и тем покорнее поддавался своим безрассудным идеям. Судя по письмам, которые — видимо, из потребности хоть перед кем-то покуражиться и помахать кулаками — он присылал теперь чаще обычного, он страшился своего неминуемого взлета, который будет означать тем больший успех, чем меньше в него верят другие, и который будет поражением, чем-то вроде заслуженной кары для всех, кто по малодушию поставил на нем крест. В разгар этих лихорадочных бредней его хватил удар. Старый «солитеро», как им после его смерти писала родственница его покойной жены, с которой он, похоже, сошелся, последние два месяца просидел в кресле, с вытаращенными глазами и отвисшей губой, по которой текла слюна, и только бредил своими рудниками и фантастическими сделками. Под конец она сообщала, что после его смерти кредиторы растащили последнее, что у него было, и ей оставили лишь кое-что из домашней утвари, так, «разный хлам», на который Педро еще при жизни выдал ей дарственную.

Таким образом, у Флорьяновича внезапно иссяк источник и вместе с ним испарилась надежда на наследство. Однако Целсо не впал в уныние. Слава богу, как-нибудь проживет на собственные средства! Было б здоровье и хорошее настроение! Все остальное образуется! Когда ему казалось, что Зое грустна, он думал: «Бедняжка! Уязвлена ее гордость». Растроганный, он брал ее за узкие плечи, привлекал к себе и говорил: «Не печалься, у тебя будет все. Запомни, душенька, главное — не вешать нос. Посмотри на нас — мы с твоей мамой никогда не падали духом и не предавались отчаянью. А ведь поначалу и у нас бывали трудные минуты. Мамин отец очень рассердился, когда мы поженились, никак не мог простить нам этого. Нам было трудно и помощи ждать неоткуда, — (он забыл, что такое положение длилось каких-нибудь три-четыре месяца), — но мы не теряли мужества и с уверенностью смотрели в будущее, мы просто не хотели думать об этом…»

Между тем было очевидно, что Андре всерьез увлекся Зое. Каждую субботу он приезжал в город на танцы или на встречи в Клубе. По мнению Целсо, при теперешних обстоятельствах Андре был наилучшей партией для Зое. Он мог надеяться на хорошую карьеру, отличался безупречной изысканностью манер, безукоризненно одевался, был легок в общении. Обладая большим вкусом, он на редкость удачно составлял различные комбинации из того, что было в его не слишком обширном гардеробе. Пиджак в красно-коричневую клетку с бриджами придавал ему вид делового человека, когда он по утрам приезжал из Драчеваца, чтобы взять в банке деньги для выплаты рабочим. Тот же костюм, только без портфеля и с пуловером, превращал его в заядлого спортсмена, ассоциируясь то с гольфом, то со светло-желтой гоночной торпедой, а то и с самим Сент-Гюбером[34]. В том же клетчатом красно-коричневом пиджаке и в серых фланелевых брюках он выглядел аристократом с головы до пят, привыкшим менять костюмы по нескольку раз на день. Серая фланелевая пара выдавала в нем утонченного эстета, который неплохо разбирается в искусстве и в красивых вещах вообще. Даже последний, неиспользованный вариант — клетчатые красно-коричневые бриджи с серым двубортным пиджаком, — пожалуй, подошел бы для какого-нибудь скетча, которые разыгрывались в Клубе, для комического персонажа, не умеющего одеваться; на танцы, увеселения или на празднование дня 14 июля[35], когда консульство рассылало приглашения, сообщая, что в этот день «Arborera son pavillon»[36], он неизменно являлся в смокинге; фрак не надевал даже на балы, считая, «que ça vieillit»[37].

Андре, деятельный, живой и подвижный, был невысок, но хорошо сложен, с прямой, как доска, спиной. (Несмотря на эту прямизну, а может быть, именно благодаря ей приходила мысль, что природа пыталась сделать его горбуном.) Когда он широко улыбался, открывались бледно-зеленые десны, кромка которых, точно игла-рыба, тесно облегала зубы, а между деснами и губами спускалась какая-то бахрома, наподобие фестончиков в театральных ложах — это несколько портило его и без того не безупречную наружность. Что касается Флорьяновича, то он, пожалуй, предпочел бы побольше размаха у своего будущего зятя; Андре казался ему вскормленным скорее строгим порядком, нежели изобилием, а в его бодрости как бы угадывалась силой воли побежденная хилость. «Что поделаешь, таков теперешний тип мужчины, — утешал себя Флорьянович, — вкусы меняются».

Однажды Андре пригласил все семейство на пикник в Драчевац и послал за ними автомобиль. Это была расхлябанная служебная машина, и они втроем с трудом уместились на задневливаться, чтобы что-м сиденье. Радиатор дымился на крутых подъемах; шоферу пришлось несколько раз останато поковырять в моторе, а когда он садился за руль и автомобиль трогался, на дороге оставалась лужица вытекшего из мотора машинного масла. Андре предложил им холодные закуски и выставил дюжину бутылок фруктовой воды, разноцветью которой Зое радовалась, как дитя; осуществилась ее давняя, еще детская мечта — пить фруктовую воду так, как ее пьют на учениях взмокшие от пота солдаты — прямо из горлышка, жадно, с громким бульканьем, выпивая все до последней капли. Ее забавляло, как у них прыгал кадык и в бутылках опадала подкрашенная жидкость. Целсо предпочел бы запить еду рюмкой вина или пивом, но ничего не сказал, а Андре словно вскользь заметил, что пикник на чистом воздухе никак не вяжется с алкогольными напитками.

Когда Андре уехал в отпуск во Францию, прошел слух, что он получил перевод и обратно не вернется. Флорьяновичи передали с ним подарок его сестре — чайную скатерть и пояс в нарядных узорах. Андре присылал открытки, на которых подписывалась и его сестра, послал Зое иллюстрированные проспекты «La France en auto»[38] и «Les châteaux de la Loire»[39] и, вопреки обывательским толкам, по окончании отпуска вернулся. На этого Андре Флорьянович возлагал теперь все надежды.

Да, банкротство старика повергло их в большую беду, как бы там Целсо ни таил это от своих. Это было началом всего. Правда, и раньше у Флорьяновича с деньгами малолетних случались изъяны, которые можно было подвести под понятие небрежности или «нечеткости» в работе — оприходование денежных переводов с некоторым опозданием и тому подобное. В сущности, это были краткосрочные займы, которые «попечитель сирот» покрывал тотчас по прибытии денег из Чили. Но позднее, когда переводы от тестя стали нерегулярными, а потом и вовсе прекратились, эти ссуды становились долгосрочными, старая погашалась новой или несколько небольших одной крупной, при этом кое-что оставлялось и на текущие домашние расходы. Целсо строил планы сокращения расходов, отказа от некоторых излишеств, чтобы и без помощи тестя сводить концы с концами. Но прежде надо было где-то достать спасительную сумму для погашения имеющейся недостачи. Оглядевшись вокруг, он с величайшей осторожностью и осмотрительностью прощупал почву для крупного займа у знакомых торговцев и промышленников. Дело не выгорело. Более того, этот его осторожный шаг вызвал первые подозрения и пересуды. Тогда он стал играть в карты. Поначалу ему везло, даже в какой-то момент он был близок к той заветной сумме, которая спасла бы положение. Но тут счастье от него отвернулось, и все пошло кувырком. Он все больше влезал в долги. Теперь он понял, что волны сумасшедшего счастья, которые захлестывали его в молодости, отступили в невозвратную даль. Узнал он также и то, что с провинциальными стряпчими и торговцами играть куда как труднее, чем с известными картежниками, овеянными легендами о целых состояниях, выигранных или проигранных с равным хладнокровием и невозмутимостью за одну только ночь, с которыми судьба сводила его в студенческие годы и которые пугали его хладнокровием и безоглядной удалью. Здешние обыватели играли жестоко, как-то низменно и без блеска, нисколько не заботясь об элегантности игры и вовсе не стараясь потешить свое самолюбие остроумными комбинациями и блестящими ходами. Самый тонкий ход мог провести их не более двух раз, но и в таких случаях эффект был невелик; проигрыш они переносили с легкой душой, считая его платой за урок, который в дальнейшем послужит им в назидание и воздаст сторицей. Стоило им разгадать партнера и его манеру игры (а в манере игры, как в зеркале, отражались образ мыслей и жизни, сама суть личности), как уже не существовало способа обыграть их или обвести. Нащупав «жертву», они мгновенно объединялись в некий тайный союз, и бедняга лишь чутьем угадывал, что играет один против них всех. Таким образом, Целсо не только все больше отдалялся от «спасительной» суммы, которой можно было заткнуть прореху в финансах малолетних, но, более того, прореха эта неуклонно увеличивалась, ибо приходилось платить карточные долги. А поскольку беда не ходит одна, примерно в то же время Зое серьезно заболела. Надо было послать ее в горы, а возможности не было. И эту невозможность он воспринял как свою вину и потому страдал.