Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.

• Название: Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.
• Автор: Наталия Лебина
• Издательство: Прогресс-Академия
• Жанр: Публицистика
• Год: 1994
• ISBN: 5-85864-018-4

Лебина Н.Б., Шкаровский М.В. Проституция в Петербурге. М.: Прогресс-академия, 1994

Эта книга о проституции. О своеобразных взаимоотношениях: масть - падшая женщина. О просто свободной любви в царской России и о «свободной коммунистической любви» в России социалистической. Наконец, эта книга о городской культуре, о некоторых, далеко не самых лицеприятных ее сторонах. Историк Наталья Лебина и архивист Михаил Шкаровский, отказавшись от пуританского взгляда на проблему соотношений элементов культуры и антикультуры в жизни города, попытались нарисовать социальный портрет продажной женщины в «золотой век» российской проституции на фоне сопутствующих проституции явлений - венерических заболеваний, алкоголизма, преступности. Проституция, по их мнению, как лакмусовая бумажка, позволила выявить многие закономерности и деформации в развитии общества как в дореволюционной России, так и в советскую эпоху.

---

Среди притоносодержателей преобладали чернорабочие и лица без определенных занятий. Тайный промысел приносил основной их части свыше 25 руб. в месяц, но дифференциация в доходах существовала, и большая. 43% проживали в квартирах из трех и более комнат. Четвертая часть притоносодержателей были неграмотными, остальные имели начальное и домашнее образование[122].

Однако практическая сметка и организаторские способности восполняли недостаток теоретических знаний. В исследованиях 20-х гг. отмечалось, что среди притоносодержателей можно встретить «… людей с весьма солидным умственным багажом, людей с сильно развитой коммерческой жилкой, для которых достижение раз назначенной цели оправдывает все средства»[123].

В Ленинграде борьба с притонами особенно активно развертывалась во второй половине 20-х гг. По соответствующим статьям РСФСР только в 1925 г. были осуждены 49 человек; в первой половине 1926 г. ленинградская милиция возбудила еще 73 дела по фактам вовлечения в проституцию, а в 1927 г. в одном лишь Центральном городском районе выявили 46 притонов и привлек к суду 63 человек.

Уголовное преследование лиц, пытавшихся возродить организованные формы проституции, возымело свое действие: число притон в Ленинграде постепенно сокращалось. И все же в милицейских материалах содержатся данные о своеобразных домах свиданий, функционировавших даже в конце 30-х гг. Так, в 1936 г. работниками уголовного розыска было ликвидировано 97 притонов и более 100 человек привлечено к условной ответственности. Среди них попадались весьма любопытные по характеру и клиентуре заведения. Одно из них функционировало на улице Дзержинского, 47. Здесь постоянно «работали» семь женщин. Клиентуру вербовала санитарка туберкулёзного института, чья профессия являлась как бы своеобразной гарантией здоровья проституток. Сеанс в советском борделе стоил 5 руб.[124]

В целом притоносодержательство 20—30-х гг. не достигло дореволюционного уровня. Оно превратилось в подсобный заработок для наименее обеспеченной части городского населения. Советские бордели этого периода не представляли собой даже жалкой тени прежних домов терпимости — солидных заведений с постоянной клиентурой и частой сменой «живого товара». Измельчали и сами хозяйки, превратившиеся из равноправных членов общества в уголовных преступниц.

Материалы судов и органов НКВД дают также представление о детской проституции. Основной причиной вступления несовершеннолетних на путь порока в начале 20-х гг. явилось массовое сиротство в России после двух кровопролитных войн. По оценке Центрального совета по борьбе с проституцией, в 1923 г. более половины девочек торговавших собой, были беспризорницами. В беседах инспекторов с подопечными детских домов выяснялась обычная история, когда сравнительно благополучная жизнь в семье прерывалась смертью родителей. Многие девочки оказывались жертвами насилия, причем нередко — в домах «добрых людей», предлагавших приют. Типична в этом отношении история жизни 17-летней проститутки С., описанная в журнале «Право и революция» за 1928 г. Потеряв родителей, девушка нищенствовала и воровала. В 14 лег она начала половую жизнь, отдавалась за еду и ночлег, но потом, по ее собственной оценке, «поумнела» и стала заниматься проституцией. За вечер обслуживала 5-6 человек, «без разбора, кто попадется»[125]. Не менее показательна судьба несовершеннолетней Б. В мае 1923 г. она попала в приемник для беспризорных, будучи уже «проституткой со стажем», приобретенным в питерской чайной «Наша деревня». Часть доходов Б. отдавала хозяйке квартиры, предоставившей ей жилье. Безграмотный текст записки, составленный инспектором милиции, дает представление о жизни девушки: «По словам ее… ходит к ней свой «доктор», который осматривает и сам остается. Кокаинизируется, почему потеряла свой голос. Заявляет, что про проституцию знает все от подруг…»[126]

Детская проституция в 20-е гг. была тесно связана с криминальной средой. Многие беспризорные девочки-проститутки имели своего сверстника — любовника, который жил на их содержание, исполняя обязанности сутенера, «кота». Часто бездомные дети объединялись в своеобразные «коммуны» явно криминального характера. Мальчики свой вклад в «общий котел» добывали воровством, а девочки — проституцией. Обстановка в этих «коммунах» отражена в показаниях 15-летнего подростка, попавшего в 1926 г. в ленинградский детский дом после нескольких лет скитаний: «На вырученные от краж деньги устраивают оргии — самогон, полтура, вино («и коньяк пили»), кокаин дурманят головы детей, и они предаются «свальному греху» с девочками-проститутками («шмарами»)»[127]. Еще одним свидетельством образа жизни малолеток, вынужденных торговать собой, является распространенная в те годы песня. Повествование в ней велось от лица девушки-проститутки:

«Для кого я себя сберегала?

Для кого я, как роза, цвела.

До 17 лет подрастала

И потом хулигана нашла?

Потому, что он был хулиганом,

Да еще с хулиганским ножом.

Так мы прожили вместе с полгода,

Обесчестил и бросил потом…

Обеспечил и бросил навеки.

И сказал, что ему не нужна.

А родные все дочку искали,

Но уже не вернулась она…

По ступенькам все ниже и ниже…

Хулиганскую позу взяла.

И добытые деньги позором

С хулиганами я провела»[128].

Как и в дореволюционном Петербурге, в 20-е гг. нередко сами родители отправляли дочерей на улицу. По многочисленным данным губернского суда, матери, привлеченные за содеянное к уголовной ответственности, ссылались на крайнюю нужду, отсутствие кормильца, безработицу. Путь на панель часто начинался с насилия которому девочка подвергалась со стороны отчима или других родственников. Психика таких детей, как правило, была серьезно нарушена. Вот краткая история одной такой пациентки больницы имени Мечникова. 13-летнюю В. принудил к вступлению в половую связь отчим. После года такой жизни, как свидетельствовали медики, девочка «проявила себя бесстыдной, развратной, гонялась за санитарами… вела знакомство с проститутками…»[129].

Нередко несовершеннолетние вступали на путь порока, повторяя пример матерей. В июле 1925 г. в одну из венерологической больницы Ленинграда поступила больная гонореей 8-летняя девочка. Мать ее занималась проституцией, принимая мужчин у себя на дому. Ребенок часто наблюдал, как, по его собственным словам, «мать спит с мужиками». В конце концов девочку растлили. Ее часто видели на улице в компании подростков, с которыми она вступала в половые отношения за вознаграждение. Грубая распущенная девочка потрясала своим лексиконом весь медицинский персонал больницы.

Подростки, промышлявшие торговлей телом, часто встречались на улицах Петрограда. Вот что писала в феврале 1924 г. «Красная газета»: «По Невскому гуляет полуребенок. Шляпа, пальто, высокие ботинки — все как у «настоящей девицы». И даже пудра, размокшая на дожде, так же жалко сползает на подбородок… «Сколько тебе лет? Двенадцать? А не врешь?… Идем!» Покупает просто, как коробка папирос. На одном углу Пушкинской папиросы, на другом «они». Это их биржа. Здесь «котируются» их детские души и покупаются их тела. Здесь же их ловят. «Манька, агент!» Брызгает в разные стороны, спотыкаясь и скользя на непривычно высоких каблуках, придерживая чертовски модные шляпы, теряя перчатки и… клиентов»[130].

Как и до революции, несовершеннолетние весьма равнодушно относились к моральной оценке обществом их занятий. Втянувшись в «ремесло», девочки неохотно расставались с привычным образом жизни. Один из комсомольских активистов 20-х гг. вспоминал: «По субботам и воскресениям… мы ловили несовершеннолетних проституток в садах и пивных Васильевского острова. Часто эти подростки были пьяны, выражались нецензурными словами, активно сопротивлялись»[131]. Доход средней проститутки-подростка в это время составлял от 1 до 5 руб. в день. Деньги — помимо помощи родным или содержания «кота» — шли на новые наряды, на «соблазны» улиц города эпохи НЭПа: походы в «оперетку», в кино, на покупку шоколада, а нередко на алкоголь и наркотики.

Детская проституция — типичное явление и в 30-е гг. И причины ее существования те же, что и в 20-е гг., хотя один из постулатов советской мифологии гласил о полной ликвидации в стране беспризорности. Конечно, на центральных улицах образцового социалистического города, каким был объявлен Ленинград в 1932 г., уже не встречались грязные подростки, одетые и летом в драные кожухи и треухи. Большинство из них, согласно постановлениям ЦИК СССР начала 30-х гт., власти вывезли на ударные стройки, а некоторых еще дальше — в лагеря. И все же этот «неблагополучный» контингент продолжал расти. Только в 1932 г. в Российской Федерации работники уголовного розыска выявили более 18 тыс. беспризорников[132]. В ноябре 1933 г. Президиум Ленсовета заслушал доклад городского отдела народного образования, в котором, в частности, отмечалось: «Положение с детской беспризорностью становится угрожающим. С апреля по октябрь мес. проведено три общегородских обхода, во время которых снято с улицы больше 3000 человек детей… В связи с таким огромным притоком беспризорности, мы получили очень серьезное ухудшение положения детдомов… Центральный карантинный пункт, рассчитанный на 800 человек, в настоящее время имеет 3300 человек детей, что ставит этих ребят в чрезвычайно тяжелые условия… Созданные наспех дополнительные отделения центрального карантинного пункта находятся в таком же угрожающем положении…»[133] В 1934—1935 гг. беспризорность как следствие классового геноцида, массовых репрессий, развернутых советским правительством против своего же народа, еще больше возросла.