Чарльз Портис - Железная хватка

• Название: Железная хватка
• Автор: Чарльз Портис
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Вестерн
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01513-5

Впервые на русском — «эпический, легендарный роман» (The Washington Post) от «величайшего писателя из тех, о которых вы никогда не слышали» (The Boston Herald), однажды уже перенесенный на киноэкран (главную роль исполнил не менее легендарный Джон Уэйн, получив за нее единственного в своей звездной карьере «Оскара»). И вот в январе 2011 года в российский прокат выходит новая экранизация этой культовой классики: постановщики — знаменитые братья Коэн («Старикам тут не место», «По прочтении сжечь», «Большой Лебовски», «Бартон Финк» и др.), в ролях — Джефф Бриджес, Мэтт Дэймон, Джош Бролин. Итак, четырнадцатилетняя Мэтти Росс отправляется мстить за убийство отца — в компании одноглазого судебного исполнителя Кочета Когбёрна и заносчивого техасского рейнджера по фамилии Лабёф; следы убийцы ведут на Индейскую территорию, где властвуют свои законы, а прав тот, кто успеет выстрелить первым.

---

Краем глаза я видела, что на левом плече у меня устроилась еще одна змея. Вся бездвижная и вялая. И не поймешь толком, мертвая или просто уснула. Но как бы дело ни обстояло, я совсем не хотела, чтоб она там у меня сидела, и я начала на кости всем телом тихонько раскачиваться из стороны в сторону, как на перекладине. От этого движения змея перевернулась белым пузом вверх, я плечом дернула, и она скатилась во тьму куда-то вниз.

Тут меня и ужалило — и я увидела, как змейка откидывает голову от моей руки, а возле рта у нее янтарная капелька яда. Она меня укусила. Рука у меня и так почти вся онемела от неудобства положения, я ее почти что и не чувствовала. Слепень так ужалит. Ну, думаю, повезло еще, что змея маленькая. Вот как хорошо я знала естествоведение. А знающие люди мне потом сказали, что чем моложе змея, тем мощнее у нее яд, он с возрастом слабнет. Я им верю.

Вот, гляжу, и Кочет спускается с веревкой, обвязанной вокруг пояса, — ногами в стены расщелины упирается и вниз такими большими яростными прыжками скачет, что меня опять камнями и пылью всю засыпало. Тяжело стукнулся о дно, и тут же мне показалось, что он делает все и сразу. Сгреб меня за шиворот одной рукой, прихватив и рубашку на загривке, и одним махом выдернул из дыры, а в то же время ногами змей разбрасывал и стрелял в них из револьвера, который носил на поясе. Грохот стоял оглушительный, у меня аж голова заболела.

Ноги меня не держали. Едва встать сумела.

Кочет говорит:

— Можешь за шею мне держаться?

— Да, попробую, — отвечаю я.

У него на лице были две темно-красные дырки, а под ними — засохшие струйки крови, туда ему дробью попало.

Он нагнулся и правую руку мою закинул себе на шею, а меня себе на спину навалил. Попробовал карабкаться по веревке, перебирая руками, а ногами отталкиваясь от стен, да только три таких рывка и сделал, а потом опять на дно упал. Мы вдвоем были слишком для него тяжелые. Правое плечо ему тоже пулей порвало, но я тогда этого еще не знала.

— Держись за мной! — говорит, а сам змей топчет и пинает, одновременно перезаряжая пистолет. Одна большая змея, прямо дедушка, обвила его сапог, и за это поплатилась головой — Кочет ее отстрелил.

Потом спрашивает:

— По веревке сама забраться сможешь?

— У меня рука сломана, — отвечаю, — и меня змея укусила.

Он на мою руку посмотрел, достал свой шотландский кинжал и это место разрезал — сделал насечку. Выдавил из ранки кровь, вытащил кисет и торопливо нажеван курительного табаку, а потом в ранку втер, чтобы яд вытянуло.

После чего сделал петлю из веревки, под мышками у меня пропустил и затянул потуже. И техасцу наверх кричит:

— Вынимай веревку, Лабёф! С Мэтти плохо! Подтягивай ее к себе, только постепенно! Ты меня слышишь?

Лабёф отвечает:

— Сделаю, что смогу!

Веревка натянулась и меня на цыпочки подняла.

— Тяни! — орет Кочет. — Девчонку змея ужалила! Тащи! — Но Лабёф не мог — слишком ослаб от раненой руки и разбитой головы.

— Без толку! — говорит. — Я с лошадью попробую.

Через несколько минут присобачил веревку к мустангу.

— Я готов! — кричит вниз. — Держись хорошенько!

— Давай! — отвечает Кочет.

Он петлей и себе пояс обхватил и еще на раз сверху обмотал. Другой рукой меня держит. И тут нас в воздух вздернуло. Вот теперь сила появилась! Двигались наверх мы рывками. Кочет от стен ногами отталкивался, чтоб нас зазубринами не подрало. Но немножко все равно поцарапались.

Солнце и синее небо! Я так ослабла, что легла на землю и говорить не могла. Только моргаю, чтобы глаза привыкли к яркому свету, вижу: Лабёф сидит, окровавленную голову руками обхватил, дух переводит — трудно было лошадь погонять. А потом и лошадь я увидела — то был Малыш-Черныш! Неказистая рабочая лошадка нас спасла! И у меня первая мысль: «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла».[91]

Кочет привязал табачный комок тряпицей мне к руке. Спрашивает:

— Идти можешь?

— Да, наверное, — отвечаю.

Он повел меня к лошади, а я и нескольких шагов не сделала — тошнота меня обуяла, и я на колени опустилась. Когда тошнота прошла, Кочет мне помог подняться и усадил верхом на Малыша-Черныша. Ноги мне к стременам примотал, а другим куском веревки привязал за пояс к седлу, спереди и сзади. Потом сам позади сел.

И говорит Лабёфу:

— Помощь пришлю, как только смогу. Не уходи далеко.

Я спрашиваю:

— Мы его что, здесь оставим?

А он:

— Я тебя должен к врачу отвезти побыстрее, сестренка, иначе не выкарабкаешься. — А потом — Лабёфу, как бы напоследок: — Я у тебя в долгу за тот выстрел, напарник.

Техасец ему ничего не ответил, и мы его там оставили — он по-прежнему сидел, за голову держался. Наверняка ему было довольно скверно. Кочет пришпорил Черныша, и мой верный мустанг пошел вниз по крутому склону, спотыкаясь и оскальзываясь в густом кустарнике с нами на спине, а разумные ездоки по таким местам пешком ходят и лошадей ведут в поводу. Спуск был опасный и сам по себе, а уж тем более — с такой ношей, как сейчас у Черныша. От всех веток не увернешься. Кочет там шляпу свою потерял, но ни разу не оглянулся.

Галопом мы проскакали по лугу, где недавно случился этот дымный поединок. У меня в глазах от тошноты было темно, и сквозь марево я разглядела мертвых лошадей и тела бандитов. Рука уже болела так, что я не выдержала и заплакала, а слезы потекли ручьями у меня по щекам. Спустившись с гор, мы поскакали на север, и я догадалась — едем в Форт-Смит. Несмотря на тяжесть, Черныш голову держал высоко и бежал как ветер, — должно быть, чуял настоятельность такой скачки. Кочет пришпоривал его и нахлестывал без передышки. А я вскоре лишилась чувств.

Когда пришла в себя, поняла, что мы сбавили ход. Черныш уже дышал тяжко, хрипел, но все равно выкладывался ради нас. Не знаю, сколько миль мы так проскакали. Бедное взмыленное животное! Кочет его все нахлестывал и нахлестывал.

— Стойте! — говорю я. — Надо остановиться! Его совсем загнали! — Но Кочет и бровью не повел. Черныш уж больше не мог, но только он собрался остановиться, Кочет вынул шотландский кинжал свой и жестоко полоснул по холке несчастного мустанга. — Хватит! Хватит! — кричу. А Малыш-Черныш взвизгнул от боли и припустил вперед, так вот подстегнутый. Я стала к поводьям рваться, но Кочет меня по рукам шлепнул. Я плакала и кричала на него. Когда Черныш опять выдохся, Кочет из кармана соль достал и натер ею рану, после чего мустанг опять вперед рванулся, как и прежде. Но через несколько минут пытка эта, к счастью, закончилась. Черныш рухнул наземь и умер — его храброе сердце разорвалось, а мое заболело. Не бывало никогда на свете мустанга благороднее.

Не успели мы земли коснуться, как Кочет на мне уже веревки резал. Потом скомандовал на спину ему забираться. Правой рукой я его за шею обхватила, а он руками ноги мне поддерживал. Едва я устроилась, он сам побежал — ну или затрусил рысцой, поскольку тяжело, а сам натужно сопел. Я опять лишилась чувств, а затем понимаю: он меня уже на руках несет, и со лба его и с усов мне на шею пот льется.

Не помню, как мы остановились на реке Пото, где Кочет под дулом пистолета реквизировал фургон и упряжку мулов у отряда охотников. Не хочу сказать, что охотники их отдавать не желали на такую крайнюю нужду, просто Кочету им объяснять было некогда, поэтому фургон он у них просто отобрал. А дальше по течению мы заехали в дом зажиточного индейского фермера по фамилии Каллен. Он снабдил нас тележкой и хорошо подобранной парой быстрых лошадей, а еще с нами отправил своего сына на белом мустанге, чтоб дорогу показывал.

Когда мы приехали в Форт-Смит, ночь уже настала. Моросило, холодно. Помню, как меня вносили в дом доктора Дж. Р. Медилла, а сам он держал свою шляпу над керосиновой лампой, чтоб калильную сетку не забрызгало.

Много дней я провела в оцепенении. Сломанную кость мне вправили, а вдоль предплечья наложили шину. Но у меня сначала кисть распухла и почернела, потом на запястье перекинулось. На третий день доктор Медилл дал мне изрядную дозу морфия и руку чуть выше локтя ампутировал маленькой хирургической пилой. Пока эту работу делали, мама и адвокат Дэггетт сидели со мной рядом. Я очень мамой восхитилась тогда, что она всю операцию так просидела и не поморщилась, — зная хрупкость ее натуры. Она меня держала за правую руку и плакала.

Дома у доктора я около недели пролежала после операции. Дважды заходил Кочет, но мне было так худо и «не в себе», что я была скверным обществом. У него лицо заклеили там, где доктор Медилл дробь вытащил. Кочет рассказал, что отряд судебных исполнителей нашел Лабёфа, а офицер отказался с места сходить, пока не достанут труп Тома Чейни. Никто особо не стремился лезть в эту яму, поэтому Лабёф сам на веревке спустился. И тело извлек, хотя его зрение подводило после того удара по голове. У Макалестера ему вмятину подлечили как смогли, и оттуда он уже поехал в Техас с трупом того, за кем так долго шел по следу в глухомани.