Глеб Пакулов - Гарь

• Название: Гарь
• Автор: Глеб Пакулов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-5014-3

Религиозный раскол, который всколыхнул в XVII веке Россию подобно землетрясению, продолжается и до сего дня. Интерес к нему проявляется сейчас не из археологического любопытства. На него начинают смотреть как на событие, способное в той или иной форме повториться, а потому требующее внимательного изучения.

Роман Глеба Пакулова «Гарь» исследует не только смысл и дух русского церковного раскола. Автор с большой художественной силой рисует людей, вовлеченных в него. Роман уже обратил на себя внимание не только многих любителей художественного слова, но и специалистов — историков, мыслителей.

---

— Да никак ты, Фёдор? — удивлённо отозвался он в темноту.

Подошёл дьякон Фёдор в накинутом на плечи пустом крапивном куле. Протопоп поднялся, стоял перед ним с портянками в руках, улыбался продрогшими губами.

— Как ты здесь? — он качнулся к дьякону. — В темноте видишь?

Фёдор засмеялся, кивнул в сторону ворот.

— А ты, брат, храбе-ер, — рукавом смахнул с лица дождинки вместе с улыбкой. — Я тебя ещё засветло там углядел. Всякий вечер обхожу сидельцев тюремных, их в подвалах битком, а тут особый случай — на Ксению глянуть, может, причастить тайно. Отказано ей приобщиться святых даров… Ловко ты управился. Жива?

— Успе-ел… Не осуждаешь?

— Сам откопал бы, ночи ждал.

Аввакум подхватил котомку:

— Грамотка тут для тебя.

— Это кто же вспомнил?

— Семён. Домашней церкви боярыни Федосьи Морозовой попец.

— A-а, родня дальняя. Добрый он человек. — Фёдор вызволил из Рук Аввакума котомку. — Знаю и боярыню. Строгая молитвенница Федосья. Ну, тронем, не надобно тут зазря торчать.

Протопоп натянул сапоги на босу ногу, портянки сунул за пояс. Впритирку, плечом подпирая плечо, двинулись вверх по скользкому косогору.

— Кто там у вас дуром звонит? — дыша, как кузнечный мех, поинтересовался Аввакум.

— Да кто?.. Звонят кому не лень, а ноне сына боярского отпевали. Шибко он не люб был людишкам. Вот и звон дурной. Обыскали колокольню — никого. Тут вдругорядь сполох. Чудно-о!.. Постоим давай, отдышимся.

Постояли. Фёдор досказал:

— А народ доволен. Бесы, говорят, веселуются, душу родственную встречают. Срамной был человече. За кобеля этого Ксению-то…

— Бог ему судья, — сурово предрёк Аввакум.

Кроме тихого огонька в створах городских ворот суетился другой, у самой земли, то пропадая, то оживая. Доносились невнятные голоса. Один говорил громко, с острасткой, другой ответствовал глухо и виновато.

Подошли. В порхающем свете жестяного фонаря с оплавленной сальной свечой узнали сотника Ивана Елагина, сухопарого, с утиным носом и узкими татарскими глазами. Щурясь, он поджидал их с поднятым над головой фонарём.

— A-а, дьяче Фёдор, — вглядываясь из-под отёчных век, удивился он и совсем сузил глаза. — Кого это ты привёл? Неужто Аввакум-батюшка пожаловал? Давненько не видались. Сказывали, ты в Москве, да при царёвом дворе, а ты вот он. Ну, рад гостю.

За спиной сотника Луконя в красном с жёлтыми нашвами кафтане, с широким лезвием бердыша, по которому плавали багровые блики, казался страховидным стражем огненной преисподни. Он корчил рожи, отчаянно подмигивал Аввакуму, дескать, всё устроил ладом, как договорились.

— Благодарствую на добром слове, Иван, — пряча улыбку, поклонился сотнику протопоп.

— Пошто вы в хлябь этакую да в нощи, аки тати? — Елагин опустил фонарь на землю, глядел на них тёмными прорезями глаз. — Теперь время стражи, в город пущать не велено, как не знаете? Это ж какие печали на долгих примчали?

— Припозднился, — добродушно прогудел Аввакум. — Домой охота, терпежу нет.

— Чудно-о! — Елагин повилял головой. — Ночью из Юрьевца тож в непогодь сбёг… Кто тебя водит в потёмках? Не тот ли, с головой-ухватом?

— Тьфу на тебя! — фыркнул Аввакум. — Не заигрывай с ним, ночью его вражья стража, а не твоя. Ну-тко, окстись!

Елагин суетливо закрестился.

— Ты теперь в Нижнем начальствуешь, я верно укладываю? — спросил Аввакум. — А что в Юрьевце? К чему прибреду?

— Ворочайся с лёгкой душой, — успокоил сотник. — Там теперь новый воевода — Крюков. Знавал его? Он в охранном полку служил у царевен. Двор твой порушенный поправил, а обидчика твоего Ивана Родионыча в железах на Москву в Разбойный приказ отволок. Радый небось?

— Помилуй его, Господи. — Аввакум перекрестился. — Вот куда ведёт гордыня. Жалко человека. В Разбойном не ладят, там на дыбе ломом калёным гладят. А ты, гляжу, не жалуешь его? Ведь правду молыть, дружбу с ним водил, а в ночь мою побеглую в хоромине его весело гостевал.

— То по службе было, — досадуя на себя за начатый разговор, чертыхнулся Елагин, передвигая глаза на Фёдора. — Ты пошто с ним, дьяче? Встречать ходил?

Фёдор надвинулся на сотника, вперился в него умными глазами.

— А позвали меня, — шёпотом заговорил он. — Костромского купца причащать позвали. Плыл Волгой за барышом да остался нагишом. Наши тати, новгородские, ограбили и пришибли. Дале поплыл упокойником. А батюшку Аввакума по дороге сюда ветрел.

— И добро, что сошлись, а то одному-то бы мне смертка лютая, — вмешался протопоп. — Набрёл на берегу на свору собачью, они там пропастинку каку-то делили — грызлись, а тут человек на них прёт. Ох! И навалились. Оробел всяко, а тут Фёдор. Воистину — ангел-спаситель.

Елагин поднял фонарь над головой, высветил их лица.

— Пропастинку? — Он недоверчиво прищурился. — Каку таку пропастинку?

— Да мало ли каку!.. Ты иди подступись к имя и глянь, — грубо посоветовал Фёдор. — Если не дожрали — сгадаешь каку. Мы-то палками однимя обружились, от орды такой отсаживаясь, а у тя небось саблюха на брюхо навешана. Ею-то способней отмахиваться!

— Многовато их развелось в Нижнем! — Аввакум хмыкнул. — Чаю, вдосыть накормляешь их, Иван.

— Дык харчую поманеньку! — щурясь на протопопа, огрубил голос сотник. — Ну а далече отсель бились-то?

— Версты две, або три, — глядя через плечо в сторону смутно шевелящейся в темноте Волги, засомневался Аввакум. — По грязище такой как узнать. Ноги путами путает.

— Да уж, — Елагин почавкал сапогами. — Ужо утром схожу, гляну.

Он поправил в фонаре свечу, матюгнулся, поплёвывая на укушенные огнём пальцы.

— Ну, отцы, делать неча, пошли ночевать. А ты-ы!!. — Елагин поднёс кулак к носу Луконе. — Не дрыхай, раззява!

Елагин двинулся к воротам. Проходя мимо Лукони, Аввакум, довольный, что так ловко да в лад с Фёдором втёрли в уши сотнику опасную враку, шлёпнул молодца по оттопыренному заду.

— Ой! — дёрнулся Луконя. — Ведьмедь ты, батюшко.

Свет фонаря сквозь слюдяные оконца мутным пятном елозил по лывам и грязи. Дождь уже перестал, но воздух влажный и теплый от непогоды и близкой Волги, казалось, лип к лицу мокрой паутиной. Прошли воротами, и стало ещё беспросветнее. Темь глухо упеленала город. Ни хором, ни домишек видно не было, но темнота не была нежилой, Аввакум осязал её живой, шевелящейся в самой себе. Мнилось — протяни руку и ухватишь в ней мохнатое и жуткое.

«Чур меня, не блази!» — шевелил губами протопоп, хлюпая след в след за сотником, за оранжевым пятном, и, как заплутавший в лесу, обрадовался родному и спокойному свету из низкого оконца подызбицы. Он светил ровно, и жёлтый лафтак света лежал на луже золотою фольгой, пока Елагин не забухал по ней сапогами, раздробил на осколки, и они выплеснулись на тёмный закрай и пропали.

Сотник скоро остановился, протянул фонарь.

— Берите, я дома.

— Уноси, — отказался Фёдор. — Мы и так доплывём.

— Ну, плывите! — сотник хохотнул и захлюпал влево и вверх по улице, прижимаясь к заплотам.

— Объегорили службу, — шепнул дьяк. — Думаешь, поверил? Он и плут и в деле крут.

Аввакум надавил ручищей на плечо дьяка, похлопал.

I — Мы душу живу спасли, чтоб Господа молила, вот что важно. Сказано — в смерти нет помятования о Тебе, во гробе кто будет славить Тебя.

I — Псалом девятый, — перекрестился Фёдор. — Аминь.

Довольные друг другом, толкнулись плечами и пошли к Фёдорову жилью.

Изба дьяка стояла в углу крепостной стены рядом с деревянной шатровой церковкой во имя Параскевы Пятницы. Изба встретила Аввакума холодным холостяцким сиротством: топчан у печи, стол со скамьёй да несколько икон с неугасимой лампадкой. Фёдор взял свечу, занял ею огоньку у лампадки, прилепил к припечку.

— Затопить бы, рухлядь просушить, да боязно, — пожаловался он, оглаживая настывшее чело печи. — Воевода накрепко запретил, горим часто. — Он повозился под топчаном, выдвинул плетённый из бересты короб. — Одежонка тут, какая ни есть, переоденемся.

Аввакум сволок с себя мокрое, кое-как облачился в Фёдоров азям. Дьякон сменил однорядку, мокрую одёжку выкрутили, развешали где попало. Устроились за столом перед изрядной мисой холодной ухи.

Варилась она встояк — рыбка к рыбке головами вниз, по старой рыбацкой затее. Теперь, остывшая, она походила на студень. Ложками выуживали куски, клали всяк на свою дощечку.

— Важнецкая ушица из ершей, — похвалил Аввакум. — У меня на Кудме-реке ершей аухой прозывают. А уха из аухи не оттянешь и за ухи. Знатное ество, сытость до-олго держит.

— Сам неводю, — похвастал Фёдор, с улыбкой глядя на Аввакумовы ручища, по локоть выпроставшиеся из рукавов азяма.

— Весело тебе? — протопоп как мог обдёрнул рукава. — Ну, жмёт маненько.

— Большой же ты! — покрутил головой Фёдор.