Агата Бариста - Тук-тук-тук в ворота рая

• Название: Тук-тук-тук в ворота рая
• Автор: Агата Бариста
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2017

«Уверена, в прошлом каждого таится тот самый момент озарения, когда из-за горизонта неотвратимо всплывала и заслоняла собой полнеба темная мыслишка: „Я не такой, как другие“. У большинства, в сущности, нет, не было и не будет никаких оснований для подобного утверждения… уж поверьте, к счастью для этого большинства. Это озарение лживо, как скидка в супермаркете, оно химера, сигаретный дым – чем скорее догадаетесь открыть форточку и проветрить, тем лучше для вас…»

---

– Может, я хотела бы остаться собой, – сказала я. – Я тебе не нравилась?

– Да при чем здесь «нравилась – не нравилась»! Для женщины главное что? – Тут папаша остановился. По его сведенным бровям и напряженным морщинам на лбу было видно, как он старательно собирает мысли в кучку. Наконец он изрек: – Для женщины главное – фигура. Ноги там… и все остальное… Чтоб не доска какая-нибудь была, чтоб сердце радовалось, на нее глядючи.

– И это все?

– Ну и лицо – само собой, волосы еще… чтоб шикарные были…

– Ты только про ноги и волосы думал – там, у Золотого Шара? А я сама? Кто теперь я? Может, у меня кроме волос и ног и нет ничего? А душа?.. Ты про это думал – ну хоть что-нибудь, хоть самую малость?

– Душа? – недоуменно переспросил папаша. – Да кто ее видел, душу эту?.. Пустое. Выдумки очкариков и старых дев, пописывающих стишки. Если баба уродина, какое кому дело до ее души? А ежели красотка, то будет нравиться любая – хоть с душой, хоть без.

Вот такие представления были у папочки об идеальном куске мяса. И с этими пещерными фантазиями он приперся к Золотому Шару…

Мне стало зябко.

Я опустилась на табурет. Надо отдать папаше должное – он был со мной честен. Такая, знаете ли, честность каннибала, сообщающего пленнику рецепт, по которому он будет его готовить.

– И ум – тоже пустое. Бабе без ума еще и лучше, правда? – сказала я, чувствуя, как сами по себе кривятся губы. – Чтоб сердце радовалось, на нее глядючи.

Папаша все-таки ухватил бутылку, торопливо налил и махнул еще стакан.

– Да не сверкай ты на меня своими глазищами! – сердито воскликнул он, и в подтверждение своих слов хотел было грохнуть по столу кулаком, но передумал и мягко опустил руку на стол. – Мала еще, ничего о жизни не знаешь! Этот мир так уж устроен – или ты их, или они тебя! Нет никакой души – есть только сила. А сила бабы – в ее си… – отец поперхнулся, закашлялся, потом продолжил: – Сила бабы в ее силе, и точка. Подрастешь, еще скажешь старику своему спасибо… если будет кому… папка-то ведь не вечный… – Его голос задрожал, мутная слеза выкатилась из-под набрякшего века.

Все, поплыл папаша.

Конечно, по обыкновению, он начал мусолить, как он нас с Артурчиком любит и как только ради нас шляется в Зону. Завел шарманку. Особенно раздражала тема про маленькую крошку, его милую дочурку. Знал бы он. Иногда так и подмывало раскрыть ему глаза.

Не знаю, что меня тогда удерживало. Наверное, мысль о том, что словами все равно ничего не изменить.

А одной летней ночью я внезапно проснулась от каких-то звуков – сначала во дворе, потом внизу, в холле. Я встала, подошла к окну, отвела в сторону портьеру, но вместо предрассветного свечения увидала только глухой мрак. Что-то у отца пошло не так, обычно он возвращался ранним утром, когда уже начинало потихоньку светать.

Накинув халат, я спустилась.

Внизу, в холле, отец склонился над каким-то свертком, лежащим на полу. Что-то большое и длинное было завернуто в грязный брезент, покрытый темными пятнами. Я подошла поближе, и вдруг сверток издал стон, полный такой смертной муки, что по спине будто скользнули холодные змеи. Сделав еще несколько шагов вперед, я увидела руку, выпростанную из-под брезента, багрово-синюю, перекрученную невозможной судорогой…

– Кто это? – прошептала я непослушными, внезапно онемевшими губами.

– Красавчик Диксон, – хрипло ответил отец и, кряхтя, разогнулся. – Вот только он больше не красавчик.

Диксон! Он нравился мне. Конечно, никаким красавчиком он не был, просто его большие телячьи небесно-голубые глаза и буйные соломенные кудри до плеч служили вечным источником насмешек для сталкеров. Диксон не обижался. Характер у него был легкий, смешливый, а сталкерство и походы в Зону он, по-моему, воспринимал как увлекательную игру. Детство ушло – скауты остались. И вот, похоже, для Диксона игра закончилась.

Я опустилась на корточки и отвела брезент в сторону. Увиденное заставило меня стремительно отвернуться.

– Зачем же ты приволок его сюда? – сквозь стиснутые зубы сказала я отцу. – Его в больницу надо, к Каттерфилду вези его!

– Нельзя к Мяснику сейчас, никак нельзя! Хвост за мной был, еле оторвался. Рядом где-то караулят. Если сейчас на улицу выеду – точно заметут. Утром, все утром.

– Да не доживет он до утра! Вызывай Мясника сюда!

– Да ты хоть знаешь, сколько он запросит? – возмутился отец, и его испачканная лысина покраснела. – Вовек не расплатимся! – Он посмотрел на брезентовый сверток, лежавший у его ног, и поспешно отвел взгляд быстрым и каким-то вороватым движением. – А Диксон сам виноват!

Я смотрела снизу вверх на это уродливое морщинистое лицо кирпичного цвета, в эти бегающие глазки, затуманенные жадностью и страхом, и внезапно поняла, что все, что мне рассказывали про этого человека, – чистая правда. Мой отец – убийца. Убийца не по стечению обстоятельств, а по мелкой своей сути. Если б не было Зоны, он все равно нашел бы где развернуться. Подставлял бы других, шел по головам. На тонущем корабле расшвыривал бы в стороны женщин и детей. На войне стрелял бы в спину своим товарищам. И мама, ее падение с лестницы, как все было на самом деле?

Я распрямилась, и слово само вырвалось из глубин груди.

– Стервятник. – Потом развернулась и стремительно взбежала по лестнице с единственной мыслью – отдалиться как можно быстрее от этого места, чтоб забыть о существовании Хармонта на веки вечные.

– Стервятник! Стервятник! Стервятник! – в каком-то исступлении повторяла я, швыряя в раскрытый чемодан скомканные вещи. Зачем-то сорвала с вешалки праздничное с блестками платье, подаренное к Рождеству, и тоже попыталась запихнуть его в чемодан. – Проклятый городишко! К черту! К дьяволу! На край света! Уеду сейчас же! Пешком уйду!

Ведь есть на свете другие места, где о Зоне вспоминают, только когда в теленовостях промелькнет сюжет про Институт, когда очередной доблестный ученый, наряженный в скафандр, заверит боязливую мировую общественность, что наука на страже, наука не стоит на месте, наука бдит… Есть же, есть где-то Лондон, Париж, Нью-Йорк, Токио… есть Россия, в конце концов, где по улицам бродят бурые медведи… какое счастье – всего-навсего дикие звери, а не ваши давно почившие родственники, только что вылезшие из-под земли!

…Странные разговоры приезжих, книги, написанные за тысячи километров отсюда, щемящая музыка из радиоприемника, фильмы про что-то неизведанное… Иногда мне казалось, что я вижу по ошибке залетевшие в Хармонт искорки другой жизни – легкой и сладкой, или трудной и горькой, не имело значения. Главное – другой. Земля, вода и воздух, что породили эту другую жизнь, состояли из таких частиц, которые в Хармонте давно вымерли.

И тут снизу опять донесся протяжный стон.

Я выронила ворох тряпья из рук и с размаху села на кровать. Отчего-то вдруг вспомнилось, как на прошлой неделе Диксон, улыбаясь во весь рот, принес мне букет лилий, а я выкинула цветы за ограду. «Не люблю лилии. Душные!» – сказала я тогда. Диксон ненадолго загрустил, но вскоре опять развеселился и пообещал мне нарвать цветов в Зоне. «Там есть такие… шикарные, но совсем не пахнут», – произнес Диксон, и искреннее недоумение светилось в его голубых глазах, будто шикарные цветы его обманули – всем своим видом обещали райский аромат, а оказались совсем без запаха.

А теперь вот – только скрюченная рука, деревянно лежащая на плиточном полу нашей прихожей, и что-то невозможное, непохожее на человека, укрытое от остального мира старым брезентом…

Я посидела еще немного, потом смахнула чемодан на пол так, что он перевернулся и из него все вывалилось, вышла из комнаты, хлопнув дверью, и опять спустилась вниз. Отец, нахохлившись, сидел на скамейке в холле, в руках он держал флягу. При звуке моих шагов он поднял голову и вскочил с места.

– Дина, деточка, – захныкал он, прижимая большие морщинистые лапы к груди. – Нельзя ведь сейчас в клинику-то, никак нельзя… Посадят ведь старика, как пить дать посадят… обыск в доме будет… а у меня хабар… много хабара, на полтораста кусков… машину новую тебе хотел… крышу крыть…

– Крышу крыть… – с презрением передразнила я, перебив его бред. – Что произошло?

Стервятник осекся, потом нехотя буркнул:

– Мясорубка… – и опять забубнил: – Но он сам… сам лез вперед, а я вытащил его… спас его, значит… не бросил… никто никого из Мясорубки-то… а я спас… а он сам туда полез…

И вновь я перебила его.

– Диктуй номер. – И подошла к телефону.

– Чей? – испуганно спросил Стервятник.

– Каттерфилда-Мясника!

Он опять было пустился в объяснения, но я только уставилась на него в холодном бешенстве. Честное слово, если бы он и дальше продолжил гундосить, я бы, наверное, его убила, но Стервятник вдруг обмяк. Он покорно продиктовал номер и продолжал топтаться рядом, заискивающе заглядывая мне в лицо.