Михаил Глинка - Славная Мойка — священный Байкал

• Название: Славная Мойка — священный Байкал
• Автор: Михаил Глинка
• Жанр: Детская проза
• Год: 1973

Журнальный вариант повести Михаила Глинки «Славная Мойка — священный Байкал». Опубликован в журнале «Костер» №№ 1–3 в 1973 году.

---

Семиклассники начали игру, забегали под окном. Играли молча, норовили побольше толкаться и побольше бить по мячу, видно, все продрогли. Андрюшка стоял около нитки и еще к мячу не выскакивал ни разу — семиклассники пока что не устали и держались за мяч цепко — аутов не было.

Мне скоро надоело смотреть, как они гоняются, и я тоже замерзать стал, но тут во дворе что-то бахнуло, я глянул в ту сторону и увидел Нинку, которая стояла у стены, держа в руках перегоревшую лампочку. Нинка бахнула второй раз и замахала мне руками над головой и запрыгала. У ног ее стояли два портфеля.

— Тащи! — вдруг услышал я снизу голос Андрея, но не сразу сообразил. А когда сообразил, то чуть не свалился с подоконника. Я дернул за нитку, тут же догадался, что дергать нельзя — оборвешь, и потянул нитку ровно, и почувствовал на конце ее тяжесть, как бывает на конце лески…

Потом я глянул вниз, увидел качающийся в авоське мяч, и под ним подпрыгивающих и орущих семиклассников. Андрей бежал через двор, а за ним гнались двое; Нины с портфелями не было.

Мяч качался около второго этажа. Семиклассники, зайдя под самую стену школы, кидались вдоль нее ледышками, старались попасть в авоську — прямо кидать боялись — сразу за мячом было стекло.

Я подумал, что, может, так его лучше и оставить висеть, но тогда его можно было достать из окна ниже, а что там за классы — кто их знает! Я подтянул мяч повыше, совсем под наш подоконник.

Ледышки стали летать мимо нашего окна. Я положил мяч на карниз, прикрутил нитку и быстро закрыл окно. Крика семиклассников внизу сразу не стало слышно.

В коридоре было тихо. Но когда я хотел уже повернуть ключ, в конце коридора раздался топот, я быстро закрылся и вынул ключ. Семиклассники подбежали и стали дергать ручку. Они кричали, что из меня сделают котлету, бифштекс, и свиную отбивную, и шашлык. А из носа — винегрет.

Потом они решили узнать — тут ли я. Они стали карабкаться друг к другу на плечи и заглядывать в стекло, что над дверью. Но я тихонько прилип к стене, и они увидели только свой мяч, привязанный на морозе за окошком, чтобы в тепле не испортился. Тогда они снова взвыли и стали рвать дверь.

В это время я услышал зычный голос — это пришла тетя Маша. Тетя Маша лицом очень походила на Петра I, но роста была совсем маленького — будто Петр ушел по пояс в землю. Но осанка и взгляд у нее были точно как у Петра. Даже усы у тети Маши не то чтобы пробивались, а можно сказать, пробились. И властная была она тоже, как Петр I.

— А ну, из школы, архаровцы! — сказала она. Ей даже не нужно было никого звать на подмогу.

— Да он тут! Закрылся! — кричали семиклассники. — Наш мяч утащил и закрылся!

— Кому сказала?!

Я услышал какой-то тяжелый шум, будто работал бульдозер.

— Да, теть Маш!..

Она их выгребла из коридора, как совком. А потом вернулась к двери. Зазвенели ключи. Но я-то знал, что́ надо говорить.

— Спасибо, тетя Маша, — сказал я. — Вы всегда за справедливость.

— Выходи!

— Вы всегда за справедливость и за слабых… — повторил я. — Вот за Анджелу Дэвис… Я знаю…

Тетя Маша любила общие митинги. После них она бывала под впечатлением. Остановит кого-нибудь из учителей за рукав, смотрит вверх и спрашивает:

— А он, бедняжка, все сидит?..

— Кто?

— Да Манолис… — говорит тетя Маша и, тяжело вздохнув, уходит по коридору — юбка до земли, ног не видно, ну точь-в-точь как Петр I по пояс в воде.

— Выходи! — сказала она. — Окна бы перебили — кому отвечать?! Герой — штаны с дырой! Погоди… Узнаю — ушли ли…

Внизу она открыла мне черный ход, дала по шапке подзатыльник, от которого я полдвора бежал, догоняя ногами самого себя. И оказался на улице.

Вечером, когда меня отправили из дома погулять, я не удержался и заглянул в школьный двор. Мяч, как ананас к празднику, висел за окном. На дворе никого не было.

Углы наклона

За медведем мы гоняемся уже лет семь.

Мы живем в Ленинграде, на Мойке, недалеко от квартиры Пушкина, но я был еще совсем маленьким, еще в детский сад ходил, а уже знал, что такое «овсы». «Овсы» — это такое поле, медведь на это поле приходит ночью. На краю «овсов» стоят три сосны, и к ним охотники высоко над землей приколачивают три жердины, чтобы ночью на этих жердинах сидеть, подкарауливать. Папины друзья иной раз целый вечер говорят об одних овсах. Я тоже говорю. Мне все понятно, о чем они говорят, только одного я не понимаю и всегда об этом спрашиваю:

— А что, если деревьев на краю поля не будет?

Взрослые замолкают, долго на меня смотрят, будто впервые увидели, а потом кто-нибудь из них говорит:

— Нет, такого не бывает.

— Как же не бывает, — говорю, — вот у нас под Вырицей овес есть, а деревьев около этого поля нет!

— То овес, а то овсы, — говорит дядя Тигран. У нас с ним примерно равные права среди медвежатников, поэтому он всегда со мной очень серьезно спорит. Иной раз даже отведет меня одного в сторонку и начинает советоваться — можно увеличить пороховой заряд, если пулю сделать полегче, или не стоит? Я ему всегда говорю, что стоит, но только пулю надо не полегче, а потяжелей.

— Смелый ты парень! — восхищенно говорит дядя Тигран и улыбается. — А не боишься, что разорвет?

— Да ну, чего там бояться! Зато уж даст, так даст!

— Это верно, — мечтательно говорит он. — А чуешь, какая отдача будет?

— Сотрясения мозга не получишь — и ладно, — проходя мимо нас, говорит мимоходом дядя Сергей. — А тебе, Тигран, и вообще бояться нечего…

— Это почему?

— Да уж так.

— Странно, — говорит дядя Тигран.

Он преподает у нас в школе труд. Меня, наверно, в эту школу потому и отдали, что там работал дядя Тигран, и если бы он захотел, то плохи бы были мои дела, но он не захотел, чтобы дела мои были плохи, и еще давно, только меня определили в школу, пришел как-то к нам домой, принес мне, как и раньше приносил, полкармана зубчатых колесиков и сказал родителям и мне, что хочет с нами всеми троими поговорить. Мы удивились, но сели вокруг стола, и дядя Тигран, глядя на нас своими круглыми глазами, сказал:

— Условимся раз и навсегда: в школе я для Митьки — Тигран Грантович, а здесь — дядя Тигран, и никаких поблажек — в школе, и никаких школьных дел — здесь… Нахулиганит — замечание в дневник…

— Да проще же… — сказала мама.

— Хочу досказать. Если вы на это не согласны — либо Митьку отдавайте в другую школу, либо я уйду в другую.

— Еще чего, — сказал папа.

А мама, как все женщины, решила, что потом будет, как она захочет, и я замечал, что она вдруг, как бы невзначай, возьмет да и спросит у дяди Тиграна, как я там в школе. Посмотрели бы вы, как дядя Тигран начинал тогда орать! В общем, она в конце концов перестала его подлавливать. А я научился делить его на дядю Тиграна и на Тиграна Грантовича, хотя все равно это было одно и тоже. Он мне, правда, один раз замечание вкатил, но я дневник недели на две замотал, а когда показал его, то уже после замечания по труду стояли две пятерки. Мама часто пилила дядю Тиграна и говорила ему слова, вроде «непедагогично» и «двойственность не способствует развитию правдивости», но дядя Тигран был настоящий мужчина, и на такое ловить его было бесполезно, и когда он приходил к нам, мы, как и раньше, обсуждали всяческие вопросы по медвежьей охоте и дружили.

— А все-таки почему должны быть три дерева на краю овсов? — спрашиваю я. — Вот у нас в Вырице…

— Дмитрий! — говорит папа. — Взрослые о делах говорят…

— О чем? — спрашивает мама. — О делах?

Она в это время накрывает на стол. И нормально так спрашивает, будто плохо расслышала папины слова. Но все мужчины вдруг переглядываются, замолкают, а потом начинают около мамы кружиться.

— Какая вы, Танечка, сегодня красивая…

— Хотите, Танечка, мы вам посуду поможем носить?

— Танечка, а это правда, что вас ваши студенты боятся?

— Зачем это им меня бояться? — говорит мама.

А папа молчит. Потом, уже когда все уходят, а я лежу в кровати, я слышу — папа слегка смущенно, но волнуясь тоже, говорит маме:

— Понимаешь, дорогая, сафари дело очень серьезное, его надо со всех сторон обсудить…

— Понимаю, — говорит мама.

Я тоже понимаю. «Сафари» — это большая охота. У меня уже много таких слов накоплено. «Овсы», «жакан», «жевало», «экстрактор», «залабазить». «Залабазить» — это в лесу спрятать, чтобы потом найти снова. Можно консервы залабазить, можно байдарку под ветками залабазить, а может и медведь лабаз устроить, и если ты нашел медвежий лабаз, то надо прятаться самому и ждать.

— Понимаю, — говорит мама. — Сафари в Ленинградской области — это очень серьезно.

— Вот вы странный какой-то все же выбрали тон, Танечка, — говорит папа. Он иногда вдруг переходит с мамой на «вы». Я заметил, что мама после этого сразу же перестает с папой спорить и на следующий день ему что-нибудь покупает — носки какие-нибудь красивые или двадцать пятую курительную трубку, и говорит, что это в счет будущих именин. Папа у нас свои дни рождения не празднует, и мама наузнавала откуда-то, когда именины Александра — оказалось, что они то ли три, то ли пять раз в году. Папа сердится — говорит, что именины могут быть в году самое большее один раз, но трубок у него все прибавляется.