Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

• Название: Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
• Автор: Арно Зурмински
• Жанр: Проза

---

"Тпру-у!" - крикнул Заркан, когда они подъехали к коровнику. И чего Тулла всегда боялась соскальзывать с воза? Герману приходилось ее держать, и все равно она визжала так, что было слышно по всей усадьбе. Они вошли в дом. Тулла уселась задом на клавиши рояля, прямо на высокие ноты. Она всегда так делала, особенно расшалившись.

Герман побежал мимо нее к лестнице, крича издалека: "Жутко хочется есть!" Но Марты не было. Ничего не было и на плите. Огонь в печке почти погас. Герман вышел на крыльцо, стал звать мать, старался перекричать шум от рояля, на котором Тулла играла своим задом. Мама, наверное, в коровнике, на чердаке или в погребе.

Через некоторое время в прихожую вышла мать Туллы. Уже по тому, как она на него смотрела, как подходила, как вытирала руки о передник, Герман почувствовал, что что-то случилось.

- Твоя мама в Дренгфурте, - сказала мать Туллы. - Ее взяли на допрос.

Герман стоял, не говоря ни слова, возле рояля, он не почувствовал, как мать Туллы взяла его за рукав.

- Они сказали, что она вернется сегодня... Это были те же люди, которые несколько дней назад забрали твоего отца.

На мгновение на Германа нахлынуло то же чувство, когда хотелось кричать и биться головой о стену. Он одумался, резко повернулся, взлетел по лестнице и с грохотом захлопнул за собой дверь. Забрался на подоконник, прижал голову к раме, давил так, что слезы выступили из глаз и потекли по холодному стеклу.

Что сделала мама? Она только смеялась и была веселой. Она всегда верила, что все будет хорошо. Разве это плохо - верить в такое? На допрос в Дренгфурт. Это час ходу туда и час обратно... Но еще допрос. Никто не знает, сколько длятся долгие допросы... Иногда вообще без конца... Может быть, ее только повезли в Растенбург в мастерскую к папе, где он шьет русские шинели за рубли и хорошее питание, как тогда сказал переводчик.

- Пойдешь играть? - спросила из дверей Тулла.

- Я хочу мою маму.

Тулла удалилась, тихо закрыла дверь и засеменила вниз по ступенькам. Почему мама не подождала, пока он вернется? Он бы ушел вместе с ней. Она даже обед ему не сделала. Он распахнул дверцу шкафа, намазал кусок хлеба толстым слоем масла... но откусил всего раз. Он видел, как внизу Тулла и Мария играли на приводном колесе. Играли так, как будто ничего не случилось, как будто у него не забрали маму.

Он еще пару раз громко позвал свою мать, но в комендатуре в Дренгфурте этого, конечно, не услышали. Слышала только майорша в соседней комнате. Она пришлепала в своих войлочных тапках с толстой книгой под мышкой.

- О Боже, - сказала она, - огонь почти погас. Она помешала кочергой в штепутатовой печке, бросила в жар бумагу и поленья. - Пятеро человек пришло, чтобы забрать твою мать... О, громадная Россия, сколько же у тебя солдат, если ты посылаешь пятерых, чтобы увести одну женщину?

В печи бушевал разгоревшийся огонь, дым вылетал в трубу и ударял снаружи в оконные стекла.

- Смотри, мальчик, - сказала майорша и раскрыла толстую книгу. Герман остался на подоконнике, тогда она подвинулась поближе, стала показывать ему хронику поместья Йокенен.

- Вот так тогда выглядел пруд... На одной стороне лес... Вон там мой сын... Здесь ему столько же лет, сколько сейчас тебе.

На фотографии был белобрысый веснушчатый мальчик в матросском костюме, сидевший на лошади и готовившийся галопом влететь на террасу замка.

- Красиво было в Йокенен, - продолжала майорша, пересчитывая коров на фотографии, сделанной на фоне белого йокенского замка. - Когда я впервые приехала в Йокенен, твоему отцу было пять лет.

Она принялась рассказывать, надолго задержалась на летнем празднике в 1910 году, говорила об учителе Ленце, который больше занимался пчелами, чем школой, о той холодной зиме 1929 года, когда заблудившийся лось, забежавший в Йокенен от Куршской лагуны, стоял в растерянности на замерзшем пруду и взбивал лопатистыми рогами снег. У нее была и фотография Троицы 1941-го, когда немецкие солдаты, гоняясь на плотах по пруду, прощались с Йокенен перед уходом в Россию. Среди солдат, далеко и не очень ясно, Герман Штепутат и Петер Ашмонайт.

- Я хочу мою маму! - вдруг опять вырвалось у Германа, вырвалось громко, несмотря на все летние праздники, лосиные рога и пчелиные ульи.

Услышав крик, наверх опять примчалась Тулла.

- Моя мама делает картофельные оладьи. Хочешь?

Но Герман хотел только получить обратно свою маму.

Тулла тихонько вышла, а майорша положила в огонь полено. Наконец пришла мать Туллы.

- У нас целая тарелка оладий, - сказала она.

Маленький юный гитлеровец Штепутат, собиравшийся голодовкой вынудить русских отдать его маму, продолжал сидеть на подоконнике и не сводил глаз с Ангербургского шоссе.

- Может быть, у них там в Дренгфурте немного затянулось, - сказала мать Туллы. - Ты можешь съесть пару оладий, а потом опять поднимешься наверх и будешь ждать.

Это было похоже на приемлемый компромисс. Герман дал матери Туллы взять его за руку и пошел с ней вниз по лестнице. Тулла уже сидела за своей тарелкой картофельных оладий. Она посмотрела на Германа так, как смотрят на мальчика, оставшегося без матери. После картофельных оладий был молочный суп.

- Не хлюпай так, - сказала женщина Тулле. Тулла смущенно опустила глаза. Ей было немного неловко перед Германом, хотя он сам хлюпал не меньше. Когда стало темнеть, мать Туллы зажгла свечку и поставила на стол возле кастрюли с молочным супом.

Герману вдруг стало страшно, что после еды придется идти обратно наверх, в пустую комнату с холодным подоконником. Он нарочно ел медленно, а Тулла все время толкала под столом его коленку, и ему было приятно. Мать Туллы оставила их сидеть вместе и после того, как ужин закончился. Но ведь когда-то она заговорит и отправит Германа обратно, в темную, пустую комнату. Они сидели рядом и играли с расплавленным воском свечи. Женщины возвращались с дойки. Герман надеялся услышать шаги, поднимающиеся по лестнице, голос, зовущий его по имени. Но вместо этого в комнату заглянула Виткунша и сказала: "Бедный мальчик, забрали у тебя маму".

- Идите, идите, - говорила мать Туллы, вытесняя Виткуншу за дверь.

Когда свеча догорела, мать Туллы сказала:

- Теперь давайте спать... Ты можешь спать с Туллой.

Тулла радовалась. С какой скоростью она стянула свое платье! Потом прыгнула под красное одеяло, накрылась до подбородка, смотрела с ожиданием на Германа, хихикала, захлебывалась. Она явно гордилась, что будет спать с мальчиком.

- Помолитесь, - сказала мать Туллы, когда стало совсем темно. Тулла быстро пробубнила несколько неразборчивых слов, а Герман лежал молча и прислушивался к шагам на лестнице. Тулла придвинулась вплотную к нему. Было приятно чувствовать ее горячее тело. Она все еще хихикала, господи, до чего глупая! Как будто в этом было что-то особенное - спать с мальчиком. Герману было всего десять лет, и у него забрали маму. Тулла прижала свой маленький живот к его бедру. Она сопела ему в ухо, терлась носом о его шею.

- Поцелуй же меня, - шептала она.

Но Герману было всего десять лет, и он только что остался без мамы.

Когда, наконец, пришла весна, поднялась страшная вонь. В дорожных канавах и на крестьянских дворах стали оттаивать трупы: коровы, лошади, люди. Сладковатый трупный запах отравлял воздух. Хуже всего было, когда на усадьбу со стороны Йокенен дул северный ветер. Он нес вонь от целой дюжины свиней, разлагавшихся в саду поместья. Весна в Восточной Пруссии!

Но рожь была хороша! Она поднималась из холодной земли, сбрасывала мрачный зимний цвет и росла. Нехватало только крестьянина, который расхаживал бы по меже и радовался могучей зелени всходов. Рожь росла сама по себе, несмотря на невыносимую вонь и без искусственных удобрений.

А где же аисты? Нет воздушных боев за лучшие гнезда в небе над Йокенен. Или они не смогли перелететь через враждующие страны? Может, их сбили над главной линией фронта на Одере, в Богемии или над Веной? Ясно, что трудно было лететь из Африки в Восточную Пруссию над дымящей, тлеющей, извергающей огонь Европой. Или цвет их перьев был виноват в том, что они не вернулись? Их черный, белый и красный цвет? Может быть, это в наказание за типично немецкие цвета их низвергли с небес и распяли на воротах брошенных сараев и придорожных деревьях? Пробились лишь очень немногие, так что для лягушек это был хороший год. Если же и появлялись отдельные пары, то они улетали дальше на север, в Прибалтику. Ведь аистам нужны люди, обжитые дворы, луга, на которых пасется скот. В обезлюдевшей Восточной Пруссии им нечего было делать.

Аистов не было, но 14 апреля 1945 года Йокенен опять пережил прилив жизненных сил: день склонялся к вечеру, солнце светило среди еще голых ветвей дубов вдоль шоссе, ветер отгонял йокенскую вонь прочь к Вольфсхагенскому лесу, в парке цвели первые анемоны, последние льдины исхудавшие островки зимы - сгрудились у шлюза. Тулла в первый раз надела летнее платье, на ветвях ивы раскачивались скворцы, коровы в усадьбе чувствовали запах свежей травы и целый день мычали.