В Зуев - О, душа моя

• Название: О, душа моя
• Автор: В Зуев
• Жанр: Русская классическая проза

---

Зуев В О, душа моя

В. Зуев

О, ДУША МОЯ...

"И реку: о, душа моя, почему нежишься, почему не

молишься Господу своему? Почему добра жаждешь, сама добро не творя?

Мартирьевская паперть, Софиевский собор, Новгород. 12 век. графитти.

В последних числах сентября Соловьев приехал в Крым и, вопреки прежним привычкам, тут же, на автовокзале, сговорился о комнате с отдельным входом, подобием душа и чахлым садиком под окном - не прицениваясь, первое, что подвернулось под руку, только бы подальше от моря, набережной, ото всего, связанного так или иначе с соблазнами холостяцкого отдыха на юге, в разгар бархатного сезона. Кое-как разместившись, растолкав чемоданы по углам, он промаялся остаток ночи и день за этим на ветхозаветном диване, приноравливаясь к отсутствию части пружин и сквозь приступами подступавшее забытье с невольным ужасом вслушиваясь: жив ли еще, и если жив, то где он и что с ним, собственно, происходит? Ближе к вечеру, выстрелив в потолок, оглохнув было и судорожно икая, он заторопился к морю.

Как ни странно, все здесь текло своим чередом, продолжалось и длилось, как если бы заведено было в определенном порядке раз и навсегда. Близился закат, и, как в старые добрые времена, вода, мол и отваливающий, в раскачку, прогулочный катер пятнились все такой же, червонного золота, полыхающей позолотой; праздные люди там, на палубе, на молу и ближе, на набережной, зачем-то продолжали жить на свете, рядом с ним, - обманывали, играли в любовь и ненависть, пили сладкое теплое вино, не замечая быстротекущих дней; молодые, но уже как бы привянувшие, может быть, просто утомленные изобилием юга женщины с оливковыми голыми спинами блуждали вдоль изогнутого ряда не зажженных фонарей и спускались по ступеням к воде... Все шло своим чередом, продолжалось и длилось, и все это как бы не имело к нему никакого отношения и не было связано теперь с ним.

Выйдя к пляжу - сперва по набережной, вдоль причала, за тем минуя странно изогнутый мостик над мутным ручьем и здание морского вокзала, - он спрыгнул на гальку и пошел вдоль воды, цепляя носками кроссовок крупные голыши и походя думая, что вода вовсе не пахнет, как должно бы пахнуть и как пахло когда-то море. Впрочем, ветер порывами приносил прежний запах водорослей и устриц, но тут же, за каждым порывом, запахи перемешивались, и снова едко несло мочой, объедками и еще Бог весть чем. Впереди, в какой-нибудь сотне метров, а может быть, и ближе, кряжистый мужик в шортах, с седыми космами под парусиновой кепкой, - вероятно, сторож или смотритель пляжного хозяйства, - сволакивал к хранилищу дощатые настилы, разбросанные здесь и там. Ненадолго переменив направление, по какой-то замысловатой дуге, ветер задул в уши обрывки брани сквозь зубы, адресованной в равной степени себе, Соловьеву и жизни в целом.

- Что ж ты, дядя... - заторопился вдруг Соловьев, залезая в карман. Что ж ты... твою мать...

Подкладка, завернувшись, не выпускала из кармана руку, и он рвал, дергал, трещала ткань, и бормотал, "что ж ты... что ж ты...", слепо глядя, как раскисшая газета со вчерашним числом и несколько напомаженных у фильтра окурков, какой-то сор тычутся в берег, окунаясь в грязно-серую полоску пены. Наконец, вырвал - вороная сталь знакомо отяжелила ладонь, но, вырывая, высвобождая, уже знал, что не станет падать лицом в эту прокисшую стынь. Торопясь, размахнулся и зашвырнул, жмурясь на закат и сбив дыхание, точно с разбега натолкнулся на стену. Встревоженная быстрым всплеском чайка, сорвавшись с соседнего солярия, тяжело и одиноко пролетела над головой и, пролетая, вдруг гортанно и отрывисто крикнула несколько раз, большая, белая, скорбная, как душа человеческая, уходящая в неведомые пространства. "Ну вот и все, - подумал он, зачем-то вглядываясь сквозь колышущуюся, бутылочного отлива бездну в том направлении, куда упал пистолет. - Вот и все..."

Где-то рядом, за многоцветной кромкой моря, садилось солнце, подныривая и все гуще багровея по мере того, как исчезло. Белоголовый сторож с медно-красным от заката лицом, напрягаясь; так, что вздулись жилы на мощной шее состарившегося атлета, что-то крикнул, перегнувшись через перила солярия, но ветер снес под бетонные перекрытия звук его голоса, так что получилось нечто невнятное и злобное, наподобие "ба-ба-бу..."

- Пошел ты, дядя!.. - сказал Соловьев, перехваченной у локтя рукой обозначая, куда именно идти. Затем плюнул в воду и повернулся к морю спиной.

Через час с небольшим, ближе к ночи, у какого-то кооперативного борделя он выбрал себе шлюху помоложе, поманив бутылкой купленного в коммерческом магазине виски.

Ему не внове было покупать любовь на ночь, а то и вовсе брать задаром: за выпивку, пачку сигарет, возможность прокатиться на авто за город - за "просто так". "Она самая", - решил он, почти не прицениваясь: недоучившаяся школьница, при всех своих ухищрениях вся какая-то неброская, мелкотравчатая - взгляду не за что зацепиться, этим-то она и устраивала Соловьева. Не заговаривая, он поманил из автомобиля бутылкой и, когда глаза у шлюхи понятливо блеснули, чуть присвистнул, перегнулся и открыл дверцу рядом с собой.

Все произошло просто и обыденно - впрочем, как и всегда происходило. "Ну вот..."

- даже сказал он себе самому с облегчением, точно сделал уже полдела. Но эти простота и обыденность, эта крашеная девка, скользнувшая на сидение как ни в чем ни бывало, наряду с облегчением несколько разочаровали Соловьева, принизили то ожидание новизны и очищения, которым полон был последние дни, во что уверовал было и к чему так приготовлялся.

"Словно и не случилось ничего..." - вздохнул он, привычно замечая голое колено, изогнутость в талии и откинутость назад всей ее комариной фигуры с тем, чтобы обозначился не бог весть какой бюст, ее юное, но уже порченое темным ночным знанием лицо, изображавшее одновременно и непорочность, и готовность к любому его капризу, - и вдруг поймал себя не на смирении, отнюдь, а на все том же самомнении пресытившегося человека, приобретающего все и вся за наличные.

- ... твою мать! - в недоумении ляпнул Соловьев, поворачивая ключ в замке зажигания. Чуткий носик девицы вытянулся - со вниманием и трусливо, две вертикальные морщинки в уголках губ обозначились резче и придали щенячье выражение ее пробалтывающемуся личику. Видимо, бывала не единожды бита - "смешно сказать, из-за чего: за свои же труды", точно в зеркале, прочитывалось на нем.

"Еще и дура ко всему!" - решил он с легким раздражением, словно не сам выбрал ее несколькими минутами ранее. Но машина тянула уже в гору, подставляя мягкому бризу с моря поочередно то правое, то левое крыло, и, позабыв о мгновенном желании выставить шлюху вон, он внимателен уже был ко встречным автомобилям, указателям поворотов, канализационным люкам, выбоинам в асфальте. Впрочем, почти тут же пошла брусчатка; как бы споткнувшись, медленнее покатили, уходя в сторону и назад, темные купы зелени у дороги, изгороди из ноздреватого ракушника, грязно-желтого в скользящем свете фар, оставленные ниже ленты серпантина крыш и, за крышами - черная, влажная, живая полоса воды со множеством опоясывающих береговых огней. С каждым поворотом она все отдалялась, перетекая в такое же темное влажное небо, пока совсем не исчезла, - и тут бриза не стало, как-то сразу он выдохся. Устоявшаяся смесь запахов перегретого за день автомобильного нутра: бензина, отработанных масел, пыльной ткани чехлов - тотчас хлынула к Соловьеву, впридачу кисло пахнуло припотевшими подмышками и дешевым дезодорантом. "Что ж это? Зачем?.." - вдруг ужаснулся он - себе, уезжающему от моря, внезапной затхлости вокруг, дезодоранту и этой закатывающейся за полосу света, мощеной серым булыжником дороге, которая, как теперь оказалось, была ему незнакома и потому вела как бы в никуда, и, ужаснувшись, нашелся тем только, что нажал на тормозную педаль. Машину мягко отбросило, она словно увязла в загустевшем воздухе. Не ослабляя ногу, он вслушался и услышал мерный ход часов на мерцающей зеленым панели, увидел, что они отстают, но при этом не различил стрелок на циферблате. Ему очень хотелось оглянуться, но что-то - наитие, или как там? удерживало от этого, как если бы, оглянувшись, он все еще мог увидеть людную набережную, причал, какой-нибудь швартующийся корабль, весь в огнях, с барами, музыкой, сигаретным дымом, с бабами, улыбающимися так белозубо и маняще... В несколько щелчков выбив сигарету из початой пачки, Соловьев неуверенными губами поискал фильтр, затем щелкнул ногтем еще раз. Наманикюренная лапка потянула сигарету ко рту, рот оживился, втягивая и выдыхая тонкого аромата дым.

- Ого, Винстон"! - сказала шлюшка, притомясь молчанием, льстиво хихикнула. - Крутой парень!

Она потянулась к зеркалу у лобового стекла, оглаживая складку у рта, мимолетно глянула ему в глаза, что-то просчитывая в уме и от усердия напрягая неглубокой морщиной лоб.

- Дай повести ,- попросила уже иначе, тоном капризным и нахальным, и неторопливо провела лапкой по его бедру.