Варлам Шаламов - Эссе

• Название: Эссе
• Автор: Варлам Шаламов
• Жанр: Публицистика

В книге собраны эссе Варлама Шаламова о поэзии, литературе и жизни

---

1970-e годы[94]

Гарин-Михайловский

О Гарине-Михайловском [195] оставлено много воспоминаний. Kаждый, который c ним встречался, считал своим долгом подчеркнуть талантливость Гарина, его необыкновенность как человека. Есть отрицательные мемуары, вроде веpесаевских записок [196], есть резко положительные, как y Горького.

Суть дела в том, что Гарин бы л не только необыкновенным человеком, но и необыкновенным писателем, пролагателем новых путей в русской прозе.

Документальная проза его тетралoгии имеет целый рад формальных черт, резко отличающих гаринскую прозу от всей русской литературы конца XIX — начала ХХ века. Гарин начисто отбрасывает уже в «Детстве Темы» описательную, нравоучительную, психологическую сторону дела. Герой его болеет сифилисом, и изображение характера тут представляет и новаторский, и психологический интерес. Этот же герой становится в ряды «Народной воли», сближаeтся c ней сестра его, уходит в подполье, в террор. Изображение будущей технократической России, крах деревни — опыт самого Гарина пo попытке принести пользу крестьянам, и чeм это кончилось.

Впервые в русской литературе выходит на ее страницы инженер и как входя с полным пониманием дела, входит изнутри. <Разработка> темы на железной дороге — вовсе не описание этапа арестантов из Воскресенска. Это описание изнутри, в нем нет никаких реалистических деталей — дело в психологии, a также в совершенстве диалога.

У Гарина нет описаний, a по широте диалога все это напоминает позднейший триумф Хемингуэя. B русской прозе только один автор диалога, где действие идет через диалог — это Гарин.

Гарин оставил два замечательных романа — «Студенты» и «Инженеры» — которых нынешнее поколение не знает. Почему не знает? Потому что до революции Гарин мог печатать (в «Знании») только с очень большими купюрами эти оба романа. У царской цензуры было несколько причин браковать эти романы: 1) Сам Гарин по личным своим связям принадлежал к социал-демократам. 2) Сюжeт в обоих романах одинаково революциoнный, новой волны «Земли и воли», партии конца революции <нрзб>.

Сестра Карташова вступает в ряды подпольной борьбы c правительством без иллюзии насчет Собственной судьбы. Это конец романа. Дальше Гарин предполагал написать «Арестанты», добавить пятую часть к своей «Семейной хронике». Тут идет полемика c чеховским рассказом «Невеста» — говорили о каком-то сдвиге в сторону прогресса, но еще Вересаев писал Чехову, что «Девушки не так уходят в революцию», упрекая Чехова в том, что он берется за материал, который не знает. Гарин же материал знал. Сестра Темы изучила его самым естественным образом, вступив в ряды народовольцев.

Из-за того, что герой сочувствуeт революции — все это цензурой вычеркивалось. Цензура вычеркивала и боготворчество Гарина, просто снимая все отнюдь <нрзб> <не слабые места>.

Критика самодержавия была гораздо больше, чем y Горького, скажем.

Реалист ли Гарин? Тут реализм Гарина выступает в форме документа, семейной хроники. Вот как названа эта тетралогия — роман или повесть — нам решить не дано. Форма эта новая, обновление через документ, но не выдумка, a привлечение документа.

<1970-e годы>[95]

Письмо в редакцию «Юность»

В газете «Вечерняя Москва» 6 августа напечатана рецензия-крик художника в отставке Ф. Зевакина по поводу новых стихов Андрея Вознесенского в № б «Юности» за 1975 год.

Рецензия написана в издевательском тоне и даже озаглавлена «А-Б-E-Б-Е-А, А-Б-E-Б-Е-А…», подчеркивает бессмыслeнность стихотворной продукции Андрея Вознесeнcкого. Более всего возмутила художника в отставке главка «Арбатские аборигены» и форма и содержание этих стихов. Между тем, «Арбатские аборигены» — это звуковой повтор, главное средство при писании стихов. О нем не забывал и Лeрмонтов, ибо что такое «Посыпал пеплом я главу», как не звуковой повтор, что такое «Русалка плыла по реке голубой», как не звуковой повтор, создающий стихотворение? Того же рода и «Арбатские аборигены», столь же убедительны и «плавки». Плавки в русскую поэзию вводит Вознесенcкий — это новинка-плюс, a не минус. У Вознесенского в его творческом пути много недостатков: краденая интонтация, заимствованная из хорошо известных русских стихов. Но «Арбатские аборигены» и «плавки» — это наладки Вознесенского и будут ему по праву принадлежать всегда.

«Я сам — арбатский абориген», — наивно пишет художник Зевакин. — «Я сам жил в Трубниковском переулке». Жил, добавим мы, и не научился понимать, что такое стихи, не научился относится с уважением к труду, которого ты сам не понимаешь.

Если бы ветеран-художник Зевакин постиг, что такое звуковой повтор «Арбатские аборигены», то он понял бы и приводящее его в трепет звуковое сочетание «А-Б-Е»…

Рецензия-крик подписана: художник Зевакин. Можно лишь пожалеть o крайней разобщенности вкусов художников и поэтов, o нежелании художника Зевакина понять самую природу другого, соседнего искусства.

C уважением B. Шаламов.

1975 г.[96]

Об Анатолии Марченко

1. Мало похоже на записки заключенного по 58 статье.

2. K глубокому сожалению, везде «зэки», «зэк», чего нет в жизни, a есть только в повестях Солженицына. Слово «зэка» (з/к) не имеет множественного числа, как слово «пальто».

3. То же o столыпинском вагоне. Ни Солженицын, ни Марченко не видывали вагона, отсюда неправильно описали его устройство.

4. При всех обстоятельствах книга весьма получилась, нужный документ.

5. Главное: изменение колоссальное в сторону улучшения против геноцида моего времени. Надо иметь в виду, что и в наше время «хороших инструкций», публично расклеенных приказов было очень много. Это одна из характерных черт сталинского времени.

6. Лагерь для иностранцев — надо все подробней.

7. Уголовники по 58 статье были в большом количестве в наше время. 58–14 — саботаж.

8. Тюремный голод — чепуха, если не заставляют работать.

9. Споры из-за форточки, как в любой больнице.

10. Тяжелый режим — обычный спасительный тюремный режим, можно сидеть 20 лет. Вся глава «Голод» нравится, но все это такие пустяки.

11. Драки в тюрьме: кусают не от слабости — а опыт тюремных драк говорит, что это бой на близком расстоянии, отсюда и прокуси.

Прочел рукопись и вижу, что есть хороший, настоящий человек. Я был бы беднее, если 6ы не знал этой рукописи. Учиться, учиться, получить специальность, диплом. Читать, читать! За два года сделать из него человека и без диплома, но всеми возможностями получить диплом. Достойно, интересно, полезно, но мало похоже на рукопись политического.

Я не историк лагерей.

[97]

Из черновых записей

1. Когда долго читаешь вслух чужие стихи, кажется, что их сам написал. Когда чужие стихи нравятся — тоже. Это делает каждого читателя (не только читателя-поэта), в сущности, соавтором всей мировой поэзии.

2. Kогда настроению не отвечают пробегающие в памяти знакомые стихи — пишешь сам.

3. Тревожное ожидание слова, которое вот-вот должно явиться, это — не совсем то же чувство, что y Фета. Не знаю сам, что буду петь, Но только песня зреет.

Из этой же области «предчувствий» — отставания слов и мыслей от чувства.

<1960-е>

Паустовский написал рассказ «Гекзаметр». Это один из лучших его рассказов. Рассказ интересен и тем, что доказывает, что писателя не оставляет мысль о происхождении стихов. И он строит собственную гипотезу — яркую и оригинальную, в данном случае. Но подобные размышления не новы.

Есть легенда, что Рудаки уловил ритм четверостишия в словах мальчика, игравшего в орехи, и ввел этот размер в поэзию.

Байрону принадлежит наиболее верное определение рифмы, как парохода, несущего поэта помимо вол и в другую сторону.

<1960-е>

Беда молодежи была в том, что среди них не было поэтов, т. е. людей искусства, болеющих болью времени. Белла Ахмадуллина, если ее надо было c кем-нибудь сравнивать, то напоминает по своему таланту скорее Мирру Лохвицкую, чем Лермонтова.

Необычайно интересен вопрос o продуктивности работы из-под палки.

(Рамзин [198], римские вольноотпущенники, и современные примеры. Очевидно, дело тут в характере человека, в его психологии).

Надо очень хорошо представлять себе и то, что нравственный климат меняется очень медленно. Именно поэтому мы c таким волнением смотрим Шекспира.

Люди тридцать седьмого года — мученики, но не герои. Когда у человека есть дети — возникает потребность привести в систему свои взгляды.

<1960-е>

Сельвинский

Сельвинский производил странное впечатление. Удивительная широта интересов и взглядов, причем в каждом случае давалась почти оригинальная концепция. Удивительная неглубокость трактовки всех проблем из жизни и литературы. Не то, что c кондачка, a то, что в этом отражении все было каким-то не тем, чего ждешь. Пожалуй, самая отрицательная черта Сельвинского (которой он к тому же не скрывал) была в том, что каждое его стихотворение, поэма, собрание сонетов имело несколько вариантов, из которых заказчик мог выбрать. Как уж поднималось перо к работе перед «Улялаевщиной», «Пушторгом» — загадка психологии. Во всяком случае, такой своеобразный подход к своему собственному творчеству отталкивал от Сельвинского немало поклонников. Масса его оценок чужих стихов были более, чем странные. Здесь Митрейкин трактовался наравне c Шекспиром, что даже в 30-м году во времена кружка при журнале «Красное студенчество», который вел Сельвинский, вызывало недоверие к педагогическим оценкам вождя. Но в историю советской поэзии Сельвинский твердо вошел только своим «Вором Мотькэ Малхамовесом», «Улялаевщиной» в ее первом варианте.