Людмил Стоянов - Избранная проза

• Название: Избранная проза
• Автор: Людмил Стоянов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

Людмил Стоянов — один из крупнейших современных болгарских писателей, академик, народный деятель культуры, Герой Социалистического Труда. Литературная и общественная деятельность Л. Стоянова необыкновенно многосторонняя: он известен как поэт, прозаик, драматург, публицист; в 30-е годы большую роль играла его антифашистская деятельность и пропаганда советской культуры; в наши дни Л. Стоянов — один из активнейших борцов за мир.

Повести и рассказы Л. Стоянова, включенные в настоящий сборник, принадлежат к наиболее заметным достижениям творчества писателя-реалиста.

---

Я обходил места, где мы бродили с Тошо, с Пенчо. Но уже ничего интересного в них не находил. На гумнах еще работали. Над полем висело постоянное облако пыли, белела стерня, солнце накаляло сухую землю.

Бессмысленность жизни — вот что грызло меня как червь. Впору было броситься с минарета вниз на камни… Отец, конечно, не станет долго меня оплакивать, но мать… Передо мной возник образ тети Карамфилки, Кирчо. Ведь мы совсем его забыли. Такова участь умерших! Все их забывают!

Потом вдруг мной овладевала решимость, я чувствовал себя бодрым и волевым, в голове роились мысли о работе. А что ж такого? Почему бы, например, мне не поступить продавцом в книжную лавку Стояна Перелингова, приятеля моего отца, чтобы одновременно учиться? Некоторые ребята пробовали, и у них получалось.

Дни казались мне бесконечно длинными, а раньше я не замечал, когда светает, когда темнеет.

Как-то под вечер я встретил возвращавшегося из кирпичной мастерской Черныша. Он похвалился, что уезжает в город работать на табачном складе. Это меня подстегнуло еще больше. Черныш не знал, вероятно, что другие ребята уже уехали, а я остаюсь, потому что у моего отца нет средств меня содержать. Значит, и Черныш, самый никудышный ученик, будет жить в городе. А я?

— Как там дядя Киряк? — спросил я небрежно, чтобы скрыть свои мысли.

— Ну его! — засмеялся Черныш. — Надоел старый хрыч, ругается целый день!

Я совсем забыл про старика и его саман.

Я пошел к дому, и мне хотелось, чтобы этот путь никогда не кончался. Мучительно видеть тайное страдание матери и косые взгляды отца, который, вероятно, считает меня обузой в семье.

А дома, наоборот, было весело. Владко делал гимнастические упражнения — вставал на руки и ходил, подняв ноги вверх, все время радостно восклицая:

— Мама, папа, смотрите!

Мать улыбалась, но при взгляде на меня улыбка ее таяла, а в глазах вспыхивала грусть.

— Иди, — сказала она мне тихо, — в кухне я оставила тебе ужин.

Рано утром я был на Харманбаире. Дядя Киряк, в старом поношенном тулупчике, сидел на куче высушенного самана, курил трубку и дремал под лучами утреннего солнца. Увидя меня, он поморгал глазами, заложил ногу на ногу, выпустил изо рта дым и сказал как ни в чем не бывало:

— Ты где пропадаешь?

— Некогда было…

— Отец что делает?

— Ничего… записывает ребят… такая у него работа…

— А ты… Не едешь в город? — затронул он мое больное место.

— Может быть, поеду… посмотрим… — ответил я уклончиво.

Я вертелся около него, надеясь, что он заговорит насчет работы. Оглядывал мастерскую, где два человека готовили смесь, а двое других укладывали ее в формы, но тут дядя Киряк замолчал, и я не знал, что делать, как ему сказать, зачем я пришел. Черныш подмигнул мне, как заговорщик, потом хлопнул в ладоши — дескать, надо действовать смелее. В это время дядя Киряк промолвил:

— Ты, Милко, переноси и укладывай высохший саман…

Я с ожесточением принялся за работу. Ведь и отец в моем возрасте носил кирпичи на третий этаж — вот так, уложенные на доске за спиной, — подымался, спускался, весь в поту. Шутка ли? Дело не в Эдисоне… Эдисон есть Эдисон, но если возьмешься за дело как настоящий мужчина…

Чем больше я думал, тем больше во мне зрела воля к победе.

Осень была сухая и пыльная. Солнце выжигало траву, на гумнах стаи воробьев рылись в соломе, разыскивая оставшиеся зерна, боролись за свою жизнь.

Время шло. Я по утрам, раньше, чем встанут наши, уходил на Харманбаир. Медленно, прихрамывая, появлялся дядя Киряк в пиджаке и бумажных штанах с поясом.

Он снимал баранью шапку, вытирал потное лицо и говорил удовлетворенно:

— Ну и времечко подвалило — красота… Не скажешь, что зима идет, а прямо будто весна…

Потом приходили другие рабочие, и последним — Черныш. Он всегда сразу же принимался за работу, как сознательный пролетарий, у которого нет ничего общего с хозяином. Дядя Киряк его презирал и часто ругал за то, что тот не смыслит дела. Черныш молчал, глядя в сторону и посвистывая, как будто это относилось не к нему. Другие два работника, тоже молодые парни, глядели на нас с любопытством, может быть, понимая, что мы тут случайные гости.

В полдень, далеко на дороге, показывалась Цонка, дочь дяди Киряка, с ведром и кувшином в руках. Она несла нам обед, и потому мы ждали ее с нетерпением. Ее белая косынка вырисовывалась все отчетливее на крутом склоне, потом Цонка выходила на ровное место, и скоро ее босые ноги уже мелькали в белой мягкой пыли.

Цонка улыбалась отцу и ставила ведро с кувшином на землю, затем расстилала пеструю скатерть, ломала теплый хлеб и накладывала в глиняные миски фасоль. Дядя Киряк садился, с нами садилась и Цонка, и обедать было весело и приятно. После обеда она мыла посуду и убирала ее на место до следующего дня.

Мы заглядывались на нее. Она казалась нам очень красивой, хотя, если разбирать по отдельности — глаза, волосы, рот, огромный выпуклый лоб, — всё это было незначительно, неинтересно. Но когда она повязывалась косынкой, лицо ее становилось уже, создавалась какая-то гармония, а вместе с ней живость, и мы не могли оторвать от нее глаз. Она лукаво улыбалась и спокойно выслушивала отцовские поручения. Потом говорила «до свидания», кивала в нашу сторону и медленно удалялась под полуденным солнцем.

ЗА «ПАБИРКАМИ»

Сбор винограда кончился, и мы с Чернышом двинулись на виноградники за «пабирками». Кисти с несколькими ягодами, не замеченные среди листвы сборщиками, — это и есть «пабирки». Их немало! Мы наполняли пазухи, рубашки у нас вздувались. Надо сказать, что этот виноград самый сладкий, потому что последний.

Постепенно равнинный простор захватывает нас. Мы идем и молчим.

Если взглянуть на нас со стороны, что можно подумать? Мы очень серьезны, словно люди, занятые важными мыслями. Не пойти ли, например, на Марицу и выкупаться? Нет, убеждаю я Черныша, это излишний труд. Да и Марица, вероятно, совсем обмелела в такую сушь.

Черныш меня уверяет, что ему известна под Харманбаиром темная пещера, куда ежегодно после сбора винограда приходят искатели кладов и копаются в земле… И теперь, если пойти туда, мы их застанем. Они ищут клад Тосун-бея…

Черныш рассказывает о маленьком красивом ослике, отставшем от своей матери, которого он встретил на шоссе по дороге в Конуш. Ослик озирался во все стороны, пока его не схватили цыгане из табора, не зарезали и не изжарили. Черныш его тоже ел.

— Ну и как? — смеюсь я.

— Здорово вкусно, черт возьми.

Я не спрашиваю, правда это, нет ли.

Он знает много вот таких интересных историй, вращает большими черными глазами и готов следовать за мной на край света.

В тот же миг я вспоминаю о своих товарищах, и мне становится грустно. Как же низко я пал, что таскаюсь за этим лодырем и вором, отнявшим у меня прекрасную рогатку. Мы с ним вроде бы помирились, но человек не прощает причиненного ему зла…

Вот так без всякой цели и бродим мы по полям, под бесконечными вербами, мимо заболоченных канав.

На стерне мы видим сусликов и кидаем в них камнями. Странные существа! Они часами стоят на задних лапках, похожие на вбитые в землю колышки. Можно пройти мимо и не заметить их. А когда пройдешь, они благополучно ныряют в свои норки. Колышки исчезают один за другим. Как говорит Черныш, суслики ищут на жнивье капли росы, чтобы утолить жажду. Он больше меня скитался и больше наблюдал.

Мы стоим на мосту и едим виноград. Я слежу, чтоб осталось для Владко, не хочу быть эгоистом.

Вдруг — неожиданность. Навстречу нам из села появляется Цонка. Она ведет ослика, нагруженного двумя бочонками. Что это значит?

Дядя Киряк решил перехитрить природу. Из слов Цонки мы поняли, что она везет воду из их колодца в мастерскую и там наполняет ею большую кадку.

— Завтра на работу, — говорит она, — так и знайте.

Черныш молча смотрел на нее. Она была в той же белой косынке, и лицо ее выделялось как нарисованное. Я ждал, что Черныш по привычке сделает какую-нибудь пакость — дернет ее за косу или щелкнет по голове. Но на этот раз, к моему удивлению, он стоял как очарованный. Цонка глядела на нас, и по ее глазам было ясно, что она рада встрече со знакомыми, а мы рады были видеть ее, потому что ведь это она нас кормила…

Девятая глава Фракийская осень

СО СТЕСНЕННЫМ СЕРДЦЕМ

Ранним утром я иду на Харманбаир. Босой, в одной рубашке, не боясь солнца. А какое солнце! Кругом ни одного деревца, трава пожелтела, сделалась ломкой и колет пятки.

Потрескавшаяся от засухи земля рассыпается в пыль и жжет даже заскорузлые от бродяжничества подошвы ног. Руки у меня исцарапаны от лазания по деревьям, плетням и заборам, потому что, как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься: Черныш ко мне привязался, и я его принял как неизбежное зло. Однако, к моему удивлению, он уже больше не был таким нечистоплотным, лживым и нечестным. Дружба действует на него благотворно.