Иштван Фекете - История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей

• Название: История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
• Автор: Иштван Фекете
• Издательство: Правда
• Жанр: О войне
• Год: 1987

В сборнике «История одного дня» представлены произведения мастеров венгерской прозы. От К. Миксата, Д Костолани, признанных классиков, до современных прогрессивных авторов, таких, как М. Гергей, И. Фекете, М. Сабо и др.

Повести и рассказы, включенные в сборник, охватывают большой исторический период жизни венгерского народа — от романтической «седой старины» до наших дней.

Этот жанр занимает устойчивое место в венгерском повествовательном искусстве. Он наиболее гибкий, способен к обновлению, чувствителен к новому, несет свежую информацию и, по сути дела, исключает всякую скованность. Художники слова первой половины столетия вписали немало блестящих страниц в историю мировой новеллистики.

---

Жена подняла его и отвела домой. Мой приятель Андриш остался возле управы. Взобравшись на ограду, он, осунувшийся, с тоской глядел во двор.

Гуртовщик не переставая пил. Пил и на другой день, и на третий. Пил мертвую. Может, спьяна и получилось, что поджег он свой дом.

Пламя поднялось как раз в то время, как я возвращался из школы. В деревне стоял крик, суматоха. Били в набат. Люди с ведрами, ушатами стремглав неслись к горящему дому. Но дом гуртовщика был уже весь в огне. И близко нельзя было подойти.

Одна минута — и огонь перебежал на конюшню, оттуда — на сеновал. Оглушенный воплями женщин, я стоял на улице, у забора, и все видел.

Дверь сеновала, выходившая во двор, была, как обычно, отворена, чтоб легче было забрасывать туда сено. И вот в двери этой показалась вдруг кошка Мицо. Это было в ту секунду, когда огонь подобрался уже к крыше конюшни. В зубах у Мицо болтался котенок.

Мицо тревожно огляделась. Висевший в воздухе котенок широко расставил лапы и тоже поглядывал вниз. Осторожно цепляясь за стену, Мицо спустилась и положила котенка на землю, к нашим ногам.

Затем снова взобралась по стене на сеновал и снова появилась с котенком, которого тоже спустила вниз.

Пламя внезапно охватило всю крышу. Крыша трещала, скрипела, рушилась. Казалось, воздух закипает даже здесь, на улице.

Но Мицо все-таки еще раз удалось взбежать наверх. Двери сеновала тогда уже и не было видно. Мицо с жалобным мяуканьем металась по краю стены среди языков пламени. Потом вдруг широким прыжком бросилась в самое пекло.

Мы долго ждали.

Но Мицо больше не вернулась.

Перевод И Миронец

Иштван Тёмёркень Ферко

Первым талант Ферко обнаружил старый батрак. Но в этом заслуга не столько батрака, сколько самого Ферко, потому что он всегда выделялся среди окружающих. Когда солнце садилось и жара спадала, на большом дворе экономии возле стоявших в ряд телег и пахнувших землей плугов собиралось множество детей. Сперва слышались лишь шепот и тихое бормотание; ребята обсуждали события дня. Один рассказывал, что видел, как по степи катил роскошный экипаж, — на него и смотреть нельзя было, так он блестел. Другие слушали, разинув рты. Этакая шикарная повозка! Вот бы поглядеть! В конце концов начиналась возня: кто-нибудь пихал своего соседа, поднимался хохот, завязывалась борьба. Дети бегали взапуски, подгоняли друг друга пинками, и над телегами поднималось облако пыли.

А Ферко в это время, съежившись, сидел у стены фермы и наблюдал заход солнца. Он внимательно смотрел, как облака озаряются пурпуром, как огненные лучи солнца пробираются сквозь листву деревьев. Слов нет, привлекательное это зрелище, но к чему оно мальчику, если отец его батрак и с утра до вечера копается в земле, которая никогда не приносит ему своих плодов, так как принадлежит другим.

Закат солнца казался Ферко непонятным чудом. Он не раз задумывался над тем, почему солнце каждый вечер, покидая небо, бывает большим, а утром, вновь появляясь, оказывается маленьким. Мальчик видел в этом что-то загадочное и часто спрашивал батраков, почему это так, но и они не знали, как на это ответить. А ведь батраки люди умные, они разбираются, какая почва плодородная, когда следует нажимать на плуг и когда можно дать скотине передохнуть. Многое-многое знают батраки! Они могут сказать, сколько лет волу и что с ним случилось, если он опустил одно ухо, а другое поднял кверху; только, видно, и им не дано знать всего. Ферко примирялся с этим, но его недоумение и интерес к солнцу все росли. Молча, погрузившись в раздумье, глядел он на закат, как на нечто диковинное. Ферко был странным ребенком. Жены батраков, собирая в лесу хворост, не раз видели, как он разглядывал какое-нибудь старое, дуплистое дерево и, казалось, ничего больше не замечал и не слышал.

— У него не все дома, — говорили женщины с некоторым удовольствием, ибо каждая мать может только радоваться, что не у ее сына, а у чужого не все дома. — Бедный парнишка…

Да и какой здравомыслящий человек не нашел бы многое в поведении мальчика странным! Если, скажем, кто-то засмотрелся на то, как кормят поросят, как они жадно пожирают корм, подбирают ячмень, — в этом нет ничего необыкновенного, все это вполне естественно. Но чтобы кто-нибудь, да к тому же еще малое дитя, так разглядывал дерево в лесу?!

Ферко не затевал ничего предосудительного, не общался со злым духом. Он всего лишь утрамбовывал возле себя ладонью лесную землю, а затем острым кончиком веточки рисовал на ней большое дерево. Если рисунок не удовлетворял его, он снова выравнивал землю и трудился до тех пор, пока не получалось хорошо, и тогда он бывал очень доволен.

Рисунок, нацарапанный веточкой, оставался на земле. Иногда, пробиваясь сквозь листву деревьев, к нему проникали солнечные лучи, и он высыхал. Пробегавшие ящерицы не могли причинить рисунку никакого вреда, впрочем, ведь ящерицы никому не вредят без причины. А Ферко они знали: сколько уж раз приходилось им видеть в лесу этого тихого мальчика.

Придя в лес, он оглядывал свою работу. Если случалось, что бурей срывало со старого, дряхлого дерева одну-две ветки, Ферко так исправлял свой рисунок, чтоб он снова точь-в-точь походил на дерево. Ведь стоит дереву потерять одну-две ветки, как оно сразу же принимает другой вид, тогда как человек, будь он хоть в яловых, хоть в хромовых сапогах, все равно остается все тем же. Батрак ли, забредший сюда в поисках палки для кнутовища, охотник ли, загнавший зайца, — оба они, хоть и разные люди, одинаково топчут то, что щадят ящерицы… На чьих бы ногах ни были сапоги, в искусстве их обладатели не разбираются!

Так рос Ферко, и людям он казался ненормальным. Уж такой он на свет родился, ничего не поделаешь! Рисование не было для него развлечением, как для других детей, рисовал он не для потехи, а сознательно, хоть и не отдавал себе в этом отчета. Мальчик изображал на песке заходящее солнце и тоненьким стебельком строго выводил вокруг него лучи, пробивавшиеся сквозь облака. Но рисунок этот никогда не удовлетворял его. На песке солнца не нарисуешь! И все же со свойственным ему упорством Ферко не оставлял своих трудов и на второй и на третий день с бьющимся от волнения сердцем старался преодолеть ту пропасть, которая существует между солнечными лучами и песком. Он верил, что когда-нибудь это ему удастся.

Когда жители экономии ложились спать и летняя ночь окутывала все полумраком, Ферко усаживался во дворе на каком-нибудь перевернутом плуге или забирался на телегу и весь отдавался состоянию, которое житель степей на своем скупом языке характеризует так: «блажь нашла». Мягкий лунный свет озарял все вокруг, тихий ветерок пролетал над бескрайней степью, донося едва слышный таинственный шорох леса: все сияло, белел песок, блестели лемехи плугов, с далеких хуторов доносился лай собак. Чудесные мысли, таинственные желания рождались в это время в сердце мальчика, они приводили его в содрогание. Как бы изобразить все это на песке — и лай собак, и лунный свет, и шум леса?

Подолгу, не отрываясь, созерцал он все кругом: свет, озарявший стены дома, тени, отбрасываемые плугами. Тяжело вздыхая, он снова убеждался, что всего этого не передать на песке. Невозможно. И верно, терзавшие сердце малыша страдания были тягостны, ибо по временам он даже стонал.

Но так продолжалось лишь до той поры, пока старый батрак не угадал талант в молчаливом и замкнутом ребенке. Он заметил, что мальчик наблюдателен, а кому же, как не свинопасу, больше всего нужна наблюдательность? И в один прекрасный день, когда управляющий перевел бывшего свинопаса в батраки, старый скотник своей властью поставил Ферко на эту должность.

С тех пор жизнь Ферко изменилась. Он перестал быть непутевым бездельником, который забирается в самую глушь леса, тайком выходит по ночам из дому, чтобы только поглядеть на луну. Он стал сознательным тружеником, самостоятельно зарабатывающим себе хлеб насущный.

В городе пьяного, что валяется в грязи, называют «свиньей». Если ребенок чумазый и руки у него в чернилах, то с легкой руки легкомысленных горожан и он «свинья». Однако свинья весьма степенное и довольно понятливое животное, заслуживающее того, чтобы за стадом присматривал серьезный и сознательный человек. С этим в деревне считаются, и поэтому батрачку вручают лишь тонкий кнутик, который ему по силам, а свинопасу дают сумку, большой кнут, палку с железным наконечником и нож с отменным длинным лезвием. Вещами этими в степи очень дорожат, но свинопасу их доверяют. Надо ж его чем-нибудь отличить от других и создать ему авторитет.

Зимой, например, когда снег не очень глубок, стадо свиней рано поутру выходит в степь. Еще совсем темно. Впереди, переваливаясь с боку на бок, бредет боров, за ним, окруженные поросятами, идут свиньи. Рядом со стадом бежит собака, а позади шествует свинопас, неся палку, кнут, сумку, нож и сермягу. Выйдя на пастбище, боров останавливается и раз-другой хрюкает, вслед за ним останавливается и все стадо. Травы под снегом еще не видно, и свиньи, похрюкивая, разыскивают ее под ногами. Боров обходит стадо, свиньи повизгивают то весело, то серьезно а иной раз и сердито. Пастух, опершись на палку, наблюдает за ними.