Эмиль Золя - Радость жизни

• Название: Радость жизни
• Автор: Эмиль Золя
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1957

---

Дни текли спокойно и однообразно. Заведенный порядок и устоявшиеся привычки, казавшиеся Полине счастьем, все больше раздражали скучающего Лазара. Никогда еще не проявлял он такого беспокойства, как теперь, когда в доме воцарился тот ясный мир, который вносила в него Полина. Окончание работ на взморье было для Лазара настоящим избавлением: ему претило всякое занятие. Но лишь только наступило безделье, его начали терзать тоска и стыд. Каждое утро он строил новые планы на будущее: мысль об издании газеты была оставлена, как никуда не годная, он сетовал на свою бедность и уверял, что она мешает ему спокойно заняться каким-нибудь большим трудом по литературе или истории. Затем Лазар стал лелеять другой проект: он сделается преподавателем, сдаст экзамены, если это будет необходимо, обеспечит себе кусок хлеба и займется писательством. Между ним и Полиной сохранилась, видимо, только старая дружба, привычка любить друг друга как брата и сестру. При всей их родственной близости он никогда не заговаривал о браке, то ли забывая о нем, то ли считая, что вопрос этот давно решен и нечего к нему возвращаться. Полина тоже не заикалась о свадьбе, не сомневаясь, что Лазар согласится при первом же ее слове. А между тем слабое влечение к Полине, которое еще тлело в сердце Лазара, с каждым днем шло на убыль. Полина чувствовала это, но не понимала, что именно в этом и кроется единственная причина того, что она не в силах развеять его тоску.

Как-то вечером, в сумерки, она пошла наверх звать Лазара к обеду и, входя в комнату, заметила, что он поспешно прячет какую-то вещь, но что именно, не успела разобрать.

— Что это ты прячешь? — со смехом спросила она. — Уж не стихи ли ко дню моего рождения?

— О нет, — ответил он взволнованным, дрожащим голосом. — Так… ничего…

То была старая перчатка, забытая Луизой в Бонвиле; он только что нашел ее среди груды книг. Перчатка саксонской кожи сохранила сильный своеобразный запах звериной шкуры, смягченный любимыми духами Луизы: ароматом гелиотропа со сладкой примесью ванили. Лазар был крайне чувствителен к запахам, и этот смешанный аромат кожи, духов и женского тела глубоко взволновал его; он прижал перчатку к губам, упиваясь сладостными воспоминаниями.

С этого дня в душе его наряду с ужасом небытия, бездну которого разверзла перед ним смерть матери, вновь пробудилась страсть к Луизе. Вероятно, он никогда не забывал ее, но влечение это дремало в его душе под покровом скорби; и достаточно было частицы ее одежды, чтобы образ девушки вновь ожил перед ним и как бы овеял его теплотой своего дыхания. Оставаясь один, он вынимал перчатку, вдыхал ее аромат и целовал, воображая, будто держит девушку в объятиях, прильнув губами к ее затылку. Вечно взвинченные нервы, нездоровое возбуждение, постоянное безделье — все обостряло это страстное опьянение. То были настоящие оргии, в которых истощались его силы. Эти приступы вызывали острое недовольство собой, и все же он снова и снова возвращался к этой тайной страсти, не в силах устоять. Настроение его стало еще мрачнее, и он порой грубо обращался с кузиной, как бы вымещая на ней злобу за свое бессилие. Полина никак не возбуждала его физически, и он не раз убегал от нее среди веселой, спокойной беседы, чтобы предаться наедине своему пороку, погрузившись в жгучие воспоминания о другой. Затем он спускался из своей комнаты с чувством отвращения к жизни.

За один месяц Лазар до того изменился, что Полина приходила в отчаяние и часто по ночам не могла сомкнуть глаз. Днем она еще бодрилась и проводила время в хлопотах по хозяйству, кроткая и деятельная, как всегда. Но вечером, запершись у себя в комнате, она давала волю своему горю; мужество покидало ее, и она плакала, как беспомощный ребенок. Теперь уж у нее не оставалось никакой надежды: доброта ее с каждым днем терпела все новые поражения. Неужели это правда? Одной доброты, оказывается, мало; можно любить человека — и все-таки быть неспособной дать ему счастье. Она видела, что кузен несчастлив, и, может быть, по ее вине. Но потом в глубине ее души наряду с сомнениями появился страх перед враждебным влиянием соперницы. Долгое время Полина старалась объяснить черную меланхолию Лазара недавней кончиной матери; но теперь она вспомнила о Луизе; эту мысль, появившуюся на другой же день после смерти г-жи Шанто, Полина сначала прогнала, гордая верой в силу своей любви, но каждый вечер сомнения просыпались вновь, терзая ее сердце.

Теперь эти мысли неотвязно преследовали Полину. Поставив свечу на ночной столик, она садилась на край постели, не в силах снять платье. Веселье, которое она поддерживала в себе с утра, рассудительность и терпение — все это давило ее, словно непосильный груз. День за днем текли с унылым однообразием, омраченные тоской Лазара, от которой страдал весь дом. К чему все усилия казаться веселой, если она уже не может осветить и согреть этот любимый уголок? В ее ушах снова звучали жестокие слова, вырвавшиеся как-то у Лазара: они живут слишком одиноко. И она винила себя в том, что из ревности всех устраняет. Полина не произносила имени Луизы, она не хотела и думать о ней и все-таки видела перед собой ее миловидное личико, вспоминала, как Луиза забавляла Лазара своей кокетливой томностью, как он оживлялся, заслышав шелест ее платья. Минуты шли, а Полина не в силах была отогнать ее образ. О да, Лазар ждет эту девушку, и ничего не стоит его исцелить: надо только привезти Луизу сюда. И каждый вечер, затворившись у себя наверху, в изнеможении присев на край постели, Полина снова и снова видела образ Луизы и терзалась при мысли, что счастье ее близких находится, может быть, в руках другой.

Иногда все в ней возмущалось. Она вставала с постели и, задыхаясь, распахивала окно. Всматриваясь в беспросветный мрак, нависший над морем, и слушая его ропот, она проводила у окна долгие часы, подставляя разгоряченную грудь дыханию морского ветра, не в силах уснуть. Нет, она не вынесет такого унижения, не потерпит возвращения этой девушки! Разве она не застала их в объятиях друг друга? Разве это не гнусное предательство — целоваться здесь, подле нее, в соседней комнате, в доме, который она привыкла считать своим? Такой низости простить нельзя; свести их снова значило бы потакать подобным поступкам. Ожившие воспоминания вновь разжигали в душе Полины ревнивую злобу, и, уронив голову на обнаженные руки, прижавшись к ним губами, она заглушала свои рыдания. Надвигалась ночь. Ветер обвевал шею девушки, трепал волосы, но не мог успокоить гневно кипящую кровь. Между тем даже во время таких приступов возмущения глубоко в душе Полины шла глухая, упорная борьба между добротой и страстью. Кроткий, будто чужой голос настойчиво шептал ей о радости отречения, о счастье пожертвовать собою для других. Ей хотелось заставить замолчать этот голос: такое самоотречение, граничащее с низостью, просто глупо. И все же она невольно прислушивалась к нему и вскоре уже не могла ему противиться. Мало-помалу она узнавала свой собственный голос, убеждавший ее: что значат твои страдания, если те, кого ты любишь, будут счастливы? Она всхлипывала все тише, прислушиваясь к шуму волн во мраке, обессиленная, больная, но все не сдавалась.

Как-то ночью она легла в постель, долго проплакав у окна. Потушив свечу и лежа во мраке с широко открытыми глазами, она пришла вдруг к твердому решению: завтра, как только встанет, она заставит дядю написать письмо Луизе и пригласить ее провести несколько недель в Бонвиле. Полине казалось, что ничего не может быть естественнее и проще. Она тотчас заснула таким крепким сном, каким не спала уже много недель. Но на следующее утро, когда она сошла к завтраку и увидела дядю и Лазара за семейным столом, а перед ними три чашки молока на своих обычных местах, она вдруг почувствовала, что задыхается, что от всей ее решимости не осталось и следа.

— Ты ничего не ешь, — заметил Шанто. — Что с тобой?

— Со мной? Ничего, — отвечала Полина. — Напротив, я сегодня спала сном праведника.

При виде Лазара в ней возобновилась прежняя борьба. Он ел молча, заранее утомленный начинающимся днем, который ему предстояло пережить. И у нее не хватало сил уступить Лазара другой. Мысль, что им завладеет другая и станет утешать своими ласками, была ей невыносима. Однако, когда Лазар вышел из комнаты, Полина решила осуществить свое намерение.

— Ну, как твои руки, не хуже сегодня? — обратилась она к дяде.

Тот посмотрел на свои опухшие кисти и с трудом пошевелил пальцами.

— Пожалуй, нет, — ответил он. — Правая даже как будто шевелится чуть-чуть лучше… Если придет аббат, можно будет сыграть партию в шашки.

Помолчав немного, он прибавил:

— А почему ты спрашиваешь?

Полина втайне надеялась, что Шанто не сможет писать. Она покраснела и малодушно отложила письмо на завтра, пробормотав:

— Да просто так! Хотела знать, как ты себя чувствуешь.