Аманияз Жаримбетов - Некоторые вопросы этимологии и истории тюркских элементов в русских названиях растений

• Название: Некоторые вопросы этимологии и истории тюркских элементов в русских названиях растений
• Автор: Аманияз Жаримбетов
• Издательство: Наука
• Жанр: Языкознание
• Год: 1986

---

А. Жаримбетов Некоторые вопросы этимологии и истории тюркских элементов в русских названиях растений

Изучение лексики по отдельным тематическим группам представляет собой один из возможных и оправдавших себя путей этимологического исследования тюркских заимствований в русском языке. Это связано с особенностями каждой лексической группы, которые соответственно требуют применения также разных методических приемов. Так, тюркские по происхождению названия растений в русском языке характеризуются рядом специфических особенностей, которые необходимо учитывать при их этимологизации.

1. При изучении тюркизмов-названий растений слова собственно тюркского происхождения и названия, перешедшие в русский язык из восточных языков через тюркские, нужно отграничивать от собственно русских образований на базе тюркизмов, не являющихся названиями растений.

Слова первой группы, как правило, восходят к соответствующим названиям растений в языках-источниках. Для слов же второй группы, образованных на русской почве по русским словообразовательным моделям, естественно, мы не находим тюркских соответствий именно как названий растений. Так, названия типа бухарка, хивинка, татарник, татарка, татарин, а также аросланец, бирючник, башмак, епанча (епанечник), клобук (клобучок), султан (султанчики), бирюза, бисерник и др. лишь показывают, что в процессе номинации растений в русском языке наряду с исконными элементами участвуют также тюркские заимствования, но подобных им соответствий в тюркских языках не имеется.

2. Имеет принципиальную важность различение названий культурных и дикорастущих растений, которые отличаются друг от друга как способами и путями заимствования, так и своими судьбами в системе заимствующего языка. Если названия диких растений заимствуются обычно благодаря тесным территориальным, бытовым контактам и путь проникновения их в язык лежит через говоры и диалекты, то названия культурных растений распространяются весьма сложными и разнообразными путями. В этом случае часто заимствование названия сопутствует заимствованию соответствующей культуры.

3. Названия растений, которые представляли большую ценность своим применением в качестве лекарств, пряностей, красителей, также получали широкое распространение, часто передаваясь из одного языка в другой вместе с соответствующей реалией, независимо от введения в культуру самих растений. Факт наличия таких названий во многих языках разных систем при отсутствии удовлетворительной этимологии на почве того или иного языка заставляет исследователей каждого языка обращаться за разъяснениями к другим языкам, в которых имеются соответствующие названия.

Так большие трудности в отношении определения генетического источника вызывает название степного ядовитого растения Strychnos nux vomica и лекарства из него кучеляба, имеющее очень много диалектных вариантов, часто претерпевших причудливые изменения: куче́ля (сиб. — Даль2 II, 229), кучелебе, куцелёба (донск.)1, кичилибуха (вят., перм. — Филин 13, 247), чичилибуха (вят. — Даль2 II, 229); чечелибуха, чилибуха; чилилибуха, целибуха, тельчибух (енис.)2 и др. Ср. также параллели и серб. kučiba, čelibuha, чеш. kulčiba то же, польск. kulczyba, диал. kulczyber, kielczyber, kilczybor.

Фасмер считает необоснованным сравнение кучеляба с польск. kulczyć ‘futuere’3, а также с кикимора и с нем. Lab ‘закваска, сычуг’ (Brückner 280)4, считая слово неясным (Фасмер II, 437—8). Сам Фасмер неправильно выводил форму целибуха от первоначального целибу́ка от цели́ть и бука ‘страшилище’ (Там же IV, 296). Маценауэр считал слово заимствованным5. Между тем А. И. Попов в книге «Из истории лексики языков Восточной Европы» (Л., 1957, 29–30) указал на старое татарское название данного растения кучилабука, кыльчабуга, зафиксированное еще в «Трактате о двух Сарматиях» польского ученого и путешественника Матвея Меховского в начале XVI в.: «Там же (близ Танаиса и Волги) растет ревень…, а также кучилабука (kuczylabuka) или по иному произношению кыльчабуга (kylczabuga)…»6 Слово распространенно во многих тюркских языках: ср. узб. кучала7 ‘кучеляба’, кирг. күчала то же8, каракалп. күшала9 то же, уйгур. кучила то же10. Тюркские варианты заимствованы из перс. kučla, kučila (ср. также хиндустани kučula, бенгали kučila, а также кит. hwoši-la)11. О. А. Мизин приводит современную китайскую форму kushi, которая объясняется из уйгур. кучила12. Кроме того, по мнению А. И. Попова, со всеми этими данными каким-то образом связаны также и соответствующие термины санскрита, тибетские и монгольские13. Этот «странствующий» медицинско-знахарский и торговый термин попал в русский язык из татарского (кыпчакского) в период татаро-монгольского завоевания, когда из Золотой Орды доставлялись яды как через торговцев, так и контрабандным путем, на что указывают древнерусские килчибогъ и кицилибуга (1489): «взяли у него (у торгового человека Игната Верблюда)… тритцать гривенокъ кицилибуги» (Сл. РЯ XI–XVII вв. 7, 143). Формы типа кицилибуга в процессе адаптации подверглись упрощению (кицилибуга > цилибуга) и в результате контаминации с целить, видимо, появился вариант целибуха, в котором можно видеть также морфологическое освоение по типу исконно русских слов (уга > уха). Ассимиляция (кицилибуга > чичилибуга) и другие сложные процессы привели к появлению многочисленных вариантов в русских говорах.

4. Как и явление языкового взаимодействия в целом, заимствование названий растений обусловлено многими внутрилингвистическими и экстралингвистическими факторами.

К экстралингвистическим факторам в данном случае относятся: степень развития земледелия, географические и климатические условия и связанное с этим преимущественное возделывание тех или иных культур, характер торговых и иных связей с другими народами, а также этнографические и психологические особенности народа. Все эти факторы в совокупности своеобразно отражаются на развитии ботанической лексики. Так, например, у славян издревле было развито земледелие (на большей части территории восточных славян оно было уже пашенным), особенно большое значение имели зерновые культуры14. И соответственно также получил развитие и широкую дифференциацию состав терминов, относящихся к данной отрасли.

Тюркские заимствования представлены совершенно неодинаково в названиях разных групп растений (деревьев и кустарников, садовых культур, травянистых растений). Так, если в русских названиях бахчевых культур и овощей мы встречаем тюркизмы арбуз, баклажан, кабак (обычно мн. ч. кабачки) и др., то в названиях фруктовых деревьев и их плодов имеются слова айва, алыча, инжир, кизил, мушмула, тут (тутовник), хурма, фисташка, фундук и др.15 Это объясняется тем, что многие виды теплолюбивых растений в силу климатических условий вообще не возделывались на исконно русской территории. Такие культуры (главным образом их плоды) доставлялись из южных стран торговыми караванами или посольствами, и очень часто вместе с названиями.

Следует отметить, что в русских названиях ягод почти или вовсе нет тюркских заимствований, в то же время много финно-угорских заимствований. Это объясняется географическими причинами.

Если говорить об отсутствии тюркизмов в русских названиях грибов, то к указанному выше географическому фактору присоединяется связанный с ним фактор этнографический — неупотребительность грибов в пищу у тюркских народов. По этой причине слов, обозначающих грибы и их сорта, в тюркских языках всего несколько, в то время как в русских говорах эта номенклатурная группа, по данным В. А. Меркуловой16, насчитывает более 350 наименований.

Все это показывает зависимость процесса заимствования названий растений от множества различных факторов.

5. Одной из основных целей этимологического исследования является определение исходных параметров заимствованного слова: где, когда и откуда оно заимствовано.

Первой задачей на пути к абсолютной и относительной хронологии является документация слов памятниками письменности, установление времени первой фиксации заимствований в памятниках. «И хотя, — как отмечает В. И. Абаев, — дата первого появления слова в памятнике не обязательно является датой его проникновения в язык, все же подобная документация дает некоторую ориентировку как в абсолютной, так и в относительной хронологии заимствований»17.