Константин ЛеонтьевЛеонтьев - Избранные письма. 1854-1891

• Название: Избранные письма. 1854-1891
• Автор: Константин ЛеонтьевЛеонтьев
• Издательство: Пушкинский фонд
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1993
• ISBN: 5-87180-018-3

К.Н. Леонтьев (1831–1891) — поэт-философ и более лирик, чем философ. Тщетно требовать от него бестрепетного объективизма. Все, что он создал ценного, теснейшим образом связано с тем, что было — в его личных чувствах, в его судьбе, как факт его действительной жизни. Этим жизнь Леонтьева и его письма и ценны нам. Публикуемые в данном издании письма и есть «авторское» повествование о жизни.

---

Здесь были и есть духовники, которые проще его сердцем; например, от. Анатолий, скитоначальник. Это, как зовет его один из его почитателей, — огромное дитя (сердцем, характером). Увлекающийся, жалостливый, бесконечно добрый, доверчивый до наивности, без всякой природной хитрости и ловкости, при этом не только не глупый и даже не простой умом, но очень мыслящий, любящий пофилософствовать и побогословствовать серьезно. Понимает прекрасно (по-моему, лучше от. Амвросия)[883] теоретические вопросы вообще. Однако… однако… все мы руководство практическое отца Амвросия несравненно предпочитаем. А был еще здесь, ныне умерший, от. Пимен[884], духовник же, необычайный подвижник, простак, добряк, смиренный; сам от. Амвросий очень любил и ценил его и всегда у него сам исповедовался. Однако его детская простота, соединенная с резкой грубостью, подчиняла больше всего деревенских баб, а мы все уважали и любили его, а советоваться не к нему шли, а к мудрому и вовсе уже не столь простому Амвросию…

У монахов даже есть особого рода отзыв про таких-то людей: «Свят да не искусен». То есть: для своего спасения хорош, а другим-то мало полезен!

Да если я не остановлюсь, то я еще несколько страниц только примерами живыми испишу.

Все это, повторяю, я написал не собственно с целью защитить Влад(имира) Соловьева (которым, Вы знаете, я теперь очень недоволен), а с целью горячо возразить Вам на Вашу неосторожную, по-моему, теорию простоты и искренности. Искренность есть большая и у врагов Церкви, у нигилистов и т. д. Искренность искренности рознь; за другую искренность казнить смертью нужно. И изворотливость изворотливости рознь; за другую изворотливость прославлять следует. А Вы пишете, что для Вас искренность важнее направления! Голубчик! Что с Вами?.. Это проклятое студенчество Ваше в Вас «отрыгнуло», с позволения сказать, на минутку! Симпатично? В личном отношении? и то не всегда! За другую искренность по морде ударишь. Искренность — хорошее направление. Так скажите. Это совсем другое дело. Вот мне вчера случайно попалась в «Русском деле» 88 года горячая, искренняя статья студента-юриста[885] (гм!) против военной дисциплины в Университете и вообще против палки. Я ей обрадовался (по личной любви и даже спрятал ее), головой покачал. Да разве в России можно без принуждения, и строгого даже, что бы то ни было сделать.

29 января

и утвердить? У нас что крепко стоит? Армия, монастыри, чиновничество и, пожалуй, крестьянский мир. Все принудительное. Да и сам этот студент-юрист, недавно еще поклонник и приверженец неопределенного морального идеализма, теперь запрягся по своей охоте в оглобли и хомут строжайшей и очень определенной спиритуалистической и обрядовой дисциплины… И теперь, в случае нужды (по примеру самих Св. Отцов), конечно, готов будет допустить даже и «палку», не какую-нибудь аллегорическую, но настоящую деревянную палку. (Тоже некрасивое средство для прекрасных нередко целей.) Для юноши живого и даровитого — 88—й год и 91—й — это 10 лет. На что же эта студенческая «отрыжка» а la Достоевский, а la Лев Толстой и т. п. «Простота ума и сердца!» «Искренность» дороже направления и т. д.

И. С. Аксаков был гораздо прямее, искреннее и благороднее Каткова. А кто из них больше сделал не только для государства, но даже и для веры нашей? «Русь»[886] Аксакова очень часто (по признанию людей, достойных доверия) лежала неразрезанной даже у единомышленников и друзей его, а «Московские ведомости» читались с жадностью всеми добрыми и толковыми гражданами России, начиная с Зимнего дворца и кончая оптинскими кельями, в которых имя его прославлялось до небес. Архимандрит наш, который ничего современного не знает и не читает, и тот, бывало, восклицал: «У нас только Катков и есть, спаси его, Господи!»[887]

Говорю все это вопреки моему личному нерасположению к покойному Каткову и вопреки моей личной же преданности Филиппову (которого вдобавок я считаю в некоторых важных пунктах церковных дел правым, а Каткова неправым). Катков лично производил на меня впечатление самого непрямого, самого фальшивого и неприятного человека; но, как я уже говорил, фальшивость характера ничуть не исключает глубокой искренности общих убеждений. Я не сомневаюсь ни на минуту, что Катков положил бы героем на плаху голову свою за Россию, если бы оказалось это нужным. А прежние московские бояре, на что уж были хитрецы, интриганы и даже часто мошенники, а разве они не были искренни и в вере, и в патриотизме своем?

Варя, увидавши, что я все Вам это пишу, а не статью для «Гражданина», бранит меня: «Как Вы мне, право, надоели, в доме денег нет, в банк надо платить, а Вы вместо статьи все Осипу Иванычу пишете!» Увы! с «утилитарной» точки зрения она совершенно права. Я эту зиму ничего еще за литературу не получил, а 400 р(ублей) с(еребром) у Берга и Цертелева набрал вперед. Но что же делать, если мне частная беседа с Вами несравненно приятнее, чем беседа с «публикой» нашей. И не только с Вами, но и с другими людьми, которые по почте обращаются ко мне с вопросами и за советами. Недавно я три утра с лишком пожертвовал на длинный ответ одному из молодых сотрудников «Гражданина» (г-ну Колышко[888]). Он умолял сказать ему правду об его романах и повестях (его псевдоним Райский), и я по совести исполнил его желание. Разобрал-очень строго и беспощадно, рискуя создать себе врага. Но он оценил это как нельзя благороднее и теперь (судя по ответу его) служить мне в печати всячески готов и ужасный стиль свой собирается исправлять по-моему и даже в Оптину собирается. Это немедленные плоды, это, конечно, вознаграждение нравственное за прямоту, за понимание и за труд. А Вам писать — и в 10 раз более. А чем вознаграждает меня печать? /…/

На Данилевского постараюсь тоже сделать и без книги примечания.

Но пока замечу только вот что:

1. Хотя Соловьев весьма нападает на самую теорию культурных типов, но я думаю, что с этой стороны Страхов и Бестужев-Рюмин (защищающий ее) оба правее его.

Культурные типы были и есть (хотя и везде более или менее тают на наших глазах).

Соловьев, кажется, прав в одном обвинении: культурные типы не связаны с одной национальностью, и если весь тип во всецелости действительно другой, уже сложившейся, национальности непередаваем, то по кускам, так сказать, легко передается (религия сполна, государственные законы, моды и обычаи, философия, стиль искусства и т. д. Примеров бездна.).

2. Особые культурные типы были, но из этого еще не следует, что они всегда будут; человечество легко может смешаться в один общий культурный тип. Пусть это будет перед смертью — все равно.

3. И если даже допустить, что романо-германский тип, несомненно разлагаясь, уже не может в нынешнем состоянии своем удовлетворить все человечество, то из этого вовсе еще не следует, что мы, славяне, в течение 100 лет не проявившие ни тени творчества, вдруг теперь под старость дадим полнейший 4-х основный культурный тип, как мечтает и даже верит Данилевский.

Вот главные мои несогласия с Данилевским, мои поправки.

Я понимаю, что Вы тоже плохо верите во все другие назначения России, кроме религиозного, но почему Вы пишете — не только не верю, но и не желаю. Это странно! Отчего не желать добра и силы отчизне своей, хотя бы и сомневаясь в исполнении желаний этих?

Я сам плохо верю в это (и в этом мы согласны; не понимаю, откуда Вы взяли, что мы в этом не сходимся? Даже досадно на Вас!). Но и самые сомнения наши могут быть ошибочны; это не математика и не догмат веры. Ошибиться можно и по недоверию, точно так же, как и по доверию.

Например, обоим нам с Вами не мешает помнить, что и для исполнения особого и великого религиозного призвания Россия должна все-таки значительно разниться от Запада и государственно-бытовым строем своим, иначе она не главой религиозной станет над ним, а простодушно и по-хамски срастется с ним ягодицами[889] демократического прогресса (родятся такие уроды — ягодицами срослись). Конец!

Обнимаю, жму руку милой попадье нашей. Прошу благословения и молитв и не отчаиваюсь еще увидеться на белом свете.

К. Леонтьев.

Нет, еще не конец! Приготовляя посылку, я увидел, что Исаак Сирин[890] гораздо толще Данилевского, и через это на посылке с одной стороны будет яма. Я этого выносить не могу, и эта вещественная причина принесет, быть может, Вам случайно (по-видимому — но едва ли в самом деле случайно) невещественную пользу. Я решился послать Вам еще 3 сборника брошюр. Рекомендую:

1. Статью Пазухина о сословиях и особенно о дворянстве, и советую сравнить эту ясность, деловитость, простоту с воплями и туманными фразами Ник. Петр. Аксакова[891] (в «Русском деле» и «Благовесте»), с неопределенностью взглядов на дворянство И. С. Аксакова и т. д.

Не мешает также вспомнить о моем смешении; сословные перегородки — главное ему препятствие.

2. Вл. С. Соловьева неосновательную защиту Достоевского против меня, в конце 3-х речей о Достоевском. (Замечу, что я после этой странной защиты издал 2-й том сборника моего, после нее вставил в мою статью против речей Достоевского все то место, где говорю, что «иные видят в этой речи что-то апокалипсическое» (см. т. II, стр. 307–308)[892].