Константин ЛеонтьевЛеонтьев - Избранные письма. 1854-1891

• Название: Избранные письма. 1854-1891
• Автор: Константин ЛеонтьевЛеонтьев
• Издательство: Пушкинский фонд
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1993
• ISBN: 5-87180-018-3

К.Н. Леонтьев (1831–1891) — поэт-философ и более лирик, чем философ. Тщетно требовать от него бестрепетного объективизма. Все, что он создал ценного, теснейшим образом связано с тем, что было — в его личных чувствах, в его судьбе, как факт его действительной жизни. Этим жизнь Леонтьева и его письма и ценны нам. Публикуемые в данном издании письма и есть «авторское» повествование о жизни.

---

Вставши утром, каждый день в течение трех, например, месяцев, креститесь на образ и приговаривайте мысленно: «Господи, пошли мне веру в Церковь и загробную жизнь». И больше ничего!.. Придет вера — пройдет старческая скука (или хоть значительно уменьшится).

Я не могу требовать, чтобы Вы сразу стали чувствовать то, что я чувствую, когда читаю или слышу: «Верую во Единого Бога Отца…», «И во Едину Соборную Апостольскую Церковь…», «Чаю воскресения мертвых…» и т. д. Подобною силой внушения я не одарен… Но я прошу Вас допустить сначала, что это особого рода весьма распространенное и миллионам людей доступное колдовство. И этого довольно… В самом решительном согласии на подобный опыт есть уже некоторый оттенок духовного смирения: «Кто знает! Я наверное не знаю! Нечто мистическое и разумом моим я отвергать не могу!» и т. д.

А-в совершенно прав, говоря: «Я хочу верить и буду верить!» «Хочу» и потому стремлюсь; стремлюсь и потому готов и просить Кого-то!.. А этот «Кто-то» сказал: «Просите — и дастся вам; толцыте и отверзится вам».

Не доводам моим слабым подчиняйтесь, а верьте моему личному опыту, точно такому же ровно двадцать лет тому назад на Афоне! Аминь… Помози Вам Господь, а я Вас очень люблю и жалею так, как жалеешь того, которого при этом искренне уважаешь!

Уважающий Вас К. Леонтьев.

Р. S. Мне очень было приятно есть Ваши «бифштексы», но, зная доброту Марьи Петровны[819] и любезность ее, я убежден, что ей угощать меня было еще приятнее, чем мне есть. Будучи осенью этой в Москве и не без хлопот, я позволил себе опять есть мясо, и по бессилию, и во избежание лишних забот об особой пище, которую доставать труднее, но, возвратившись домой, я опять от него отказался, ибо я уже третий год здесь не ем его, по благословению старца, и нахожу в этом маленьком отречении большую «суеверную» отраду.

Вот видите, Вы откровенны, и я тоже…

Скажите Вл. С. Соловьеву, что его равнодушие ко мне очень меня огорчает. А ведь он меня очень любит.

Бог с ним, право! Такой уж у него фанатизм своей проповеди, что все чувства забываются.

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1893, Апрель. С. 842–844.

226. К. А. ГУБАСТОВУ 10 декабря 1890 г. Оптина Пустынь

Вы уже второй раз, дорогой и незабвенный Константин Аркадьевич, спрашиваете мое мнение о «Крейцеровой сонате» Толстого[820]. Вообразите — я ее не читал. У здешнего предводителя кн. Оболенского[821] она есть в рукописи, и он мне предлагал ее, предупреждая, что рукопись неразборчивая. Я, уже будучи давно крайне недоволен Толстым последнего периода (с 82–83 года), отказался трудиться над чтением вещи, которая, вероятно (думал я), меня только раздражит. Я читал только критики на нее в наших консервативных газетах. Судя по этим-то критикам, вижу, что я отчасти ошибся в своих предположениях, отчасти же нет. Я думал: «опять какая-то буржуазная мораль без таинства, без религии!» Оказалось, это только отчасти так. Критик «Московских ведомостей» Говоруха-Отрок (Юрий Николаев, как он подписывается) — человек лет 35, не более — прямо указывает на то, что исход из брачных затруднений и опасностей должен быть старый: «брак вовсе не осуществление идеальной любви, а таинство; лучше этого ничего не придумаешь. Тогда и проза брака, и его тревоги могут озариться высшим смыслом, вне сердечного идеализма стоящим».

Я, конечно, совершенно согласен с ним (или, вернее сказать, он — Говоруха-Отрок — со мной согласен, так как при первом знакомстве со мной в нынешнем августе в Москве он рекомендовался как много обязанный мне «ученик», и мне другие люди говорили, что он, еще живя прежде в Харькове, после своего обращения из нигилизма читал и даже выписывал мои книги).

Да! Идеализм сердечный один без помощи «страха Божия» и веры в таинство, т. е. без помощи мистики христианской, не может налагать узду на поведение наше в семье и после охлаждения плотской страсти… Знаю это по горькому опыту!

Итак, я был прав, предполагая, что Толстой и знать не хочет «таинства». Но я ошибся в другом: я воображал, что он и в своей повести этой проповедует опять то же, что года 3–4 тому назад: «надо без всякого таинства сойтись с одною женщиной и быть ей всю жизнь верным; она же должна рожать детей и сама кормить и растить, занимаясь хозяйством». Оказывается (все по критикам и рассказам), что он, напротив того, теперь советует совсем воздерживаться от половых отношений и таким образом постепенно прекратить существование рода человеческого. Это в его устах для меня — новость. Этого я от него никак не ожидал! Я ничуть не согласен с теми, которые находят, что жизнь вообще до того нехороша, что лучше не жить, и нахожу, что и в нынешней жизни еще очень много приятного (если только мириться в принципе с мыслью, что страдания не только неизбежны, но и нужны), но это мой личный взгляд на жизнь, который я (помните?) исповедовал и будучи нехристианином, но которому и после обращения остался верен, ибо христианство вовсе его не исключает. (Многие хорошие афонские монахи очень веселы и даже часто смеются, как и Н. Н. Страхов заметил в 1881 году). Это мой личный взгляд на жизнь, субъективное мое к ней отношение. Но при общем и не личном взгляде на то, как вообще в мире идут дела, я убеждаюсь все более и более в том, что человечество весьма быстро стремится к тому, что попросту зовется «светопреставлением». Я давно об этом начал думать (если помните?) и вижу этому многие признаки: безумные — дерзновенные, быть может, и в высшей степени рискованные — изобретения эти (физические и технические) — раз; неудержимую повсюду потребность равенства и даже сходства, а при таком строе трудно долго прожить, ибо он противуестествен, — это два; последнюю проповедь христианства даже в Японии и Китае — три; и, наконец, этот нехристианский пессимизм, который привлекает к себе все больше и больше приверженцев — четыре. (…)

Хорошо и умно, что пессимизм говорит: «сколько ни старайся устроить общество по демократическому плану — благоденствия не будет, ибо страдания в нас, а не во внешних условиях; тоска будет расти по мере возрастания жизненных удобств». Это, согласитесь, гораздо умнее, чем воображать, что, стоит только всех сделать «средними людьми», и все будут счастливы и веселы. Этою умною стороной пессимизма и христианин может с успехом для укрепления своего мировоззрения воспользоваться.

Слабою же стороной германского пессимизма я считаю отрицание личного, сознательного Бога и нахожу это не только потому, что я сам в Него верую, но и по холодному рассуждению. Еще вопрос о нашем личном бессмертии туда-сюда: и допуская сознательного Бога, можно, оставаясь разумным, не верить в наше бессмертие. Этот вопрос гораздо темнее и сложнее[822], но механизм мира без Механика?

Если вселенная выросла сама собою и бессознательно, как дерево, то откуда же на этом дереве явился и созрел такой самосознательный плод, как человек? Значит, возможность проявления сознания была затаена в вещественной природе, и если она обнаружилась в высшем ее явлении — в человеке, то не естественно ли думать, что человеческое самосознание и человеческая личность суть только бесконечно слабые отражения Всемирного Самосознания и Всемирной Личности?

По Гартману, например, выходит, что неимоверно глупая бессознательная воля создала и развила все до разумного и самосознательного человека… Это, по-моему, никуда не годная сторона пессимизма… И этой глупости придерживается, по всем признакам, и Толстой. Мне теперь привезла на днях одна молодая помещица его Евангелие (рукописное, конечно). Она давно его приобрела, но боится без моей помощи с ним знакомиться… Я начал было его, но скоро соскучился, увидавши с первых страниц, что это весьма известная и не новая проповедь всечеловеческой «любви», как «искусства для искусства», без всякой надежды на помощь и награду свыше, ибо особого Бога (как он говорит) нет; однако положил себе уроком дочесть до конца понемногу этот преступный и пошлый бред зазнавшегося и избалованного человека, который, видимо, верит в какую-то святость собственных наклонностей и мыслей и повинуется им слепо, меняя даже беспрестанно характер своей проповеди, а бараны всюду бегут за ним с восторженным блеянием… Вот ужас же, в России теперь есть другой человек в 20 раз гениальнее его как писатель… Это Владимир Соловьев. Что же не ломятся за его книгами люди толпами в магазины ни у нас, ни в Европе? Не по плечу, видно! А безбожная болтовня Толстого по плечу всякому… Я и с Соловьевым далеко не вполне согласен, особенно в последние три года, но нельзя их даже и сравнивать на почве мысли! Многие у нас и Соловьева чтут, имя его знают очень многие, но как-то издали, больше верят в его талант и познания, чем знают и ценят их с полнейшею сознательностью; а за старым преступником бегут, как овцы! Он — преступник по тому одному, что, приставая ко всем с «любовью» (которой у него самого очень мало — знаю это по многим рассказам и по личному опыту по поводу одного благотворительного дела), сам поступает весьма жестоко, разрушая старую и весьма утешительную веру в сердцах людей шатких, молодых, неразвитых и т. д. Он бы ходил и по всем деревням, убивая веру мужиков, если бы не знал, что ему не даст полиция этого делать! А где может — делает. Был ведь он и у меня прошедшим Великим постом. Просидел часа два и проспорил; был очень любезен, обнимал, целовал, звал: «голубчик, Константин Николаевич!» Конечно, говорил мне все то же, но мы, Вы сами знаете, «сами с усами». (Что, впрочем, и он за глаза про меня говорит общим знакомым.) Я спорил даже только du bout des levres[823]. На что? Человек доволен своими взглядами, такого, да еще и старого, сразу не собьешь. Но под конец свидания и беседы я сказал ему: