Ирина Степановская - Манящий запах жареной картошки

• Название: Манящий запах жареной картошки
• Автор: Ирина Степановская
• Издательство: ACT: Транзиткнига
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036394-Х, 5-9713-2048-3, 5-9578-3932-9, 985-13-7528-4

Ирина Степановская, автор романов «День да ночь…», «Экзотические птицы», «Боковая ветвь», «Вслед за Ремарком», представляет новую книгу.

Это истории о том, как хочется людям любви и как дорого порой приходится за нее платить, как трудно воспитывать детей и что считать основным инстинктом…

И наконец, о том, как все-таки дорог каждому человеку манящий запах детства — запах родного дома, где тебя всегда ждут и любят.

---

Говорил, что учится — не ходил в институт целых два года! А мы причитали: «Ему неинтересно! Он способный, ему просто скучно!» Этот его постоянно блудливый, наглый взгляд! Выбритая на один бок башка! Жуткие серьги! И эта куриная музыка, которую он слушал! А то, как он говорил мне: «Вы, бабы, дуры!» Ему просто нравилось бесить нас! — Она помолчала, потом сказала устало: — Ты как хочешь, а я уже рада, что больше не несу этот крест. Не хожу по адвокатам, не знаю, когда принимает декан на его факультете. Я больше не хочу посыпать голову пеплом. Я старалась делать для него все, что могла. Конечно, непременно найдется масса моралистов, которые будут осуждать каждый наш шаг, постфактум советовать — надо было делать так, но не эдак. Выдавать сентенции типа — жить надо праведно. Но мы и жили праведно. Не пили, не воровали, никого не обманывали, животных не мучили, в политике не участвовали. И если наш сын — выпавшая нам кара неизвестно за что, то я уже искупила свою вину до конца!

Он отнял шапку от опухшего от слез лица:

— Но почему это все случилось с нами? Неужели мы злее, глупее других людей?

Она, задохнувшись от горечи, от волнения, повернулась к нему:

— Ты давно не был вечером на прудах?

— На каких прудах?

— На Чистых прудах. Съезди, посмотри, что там делается. Вот идут там толпой эти мальчики и девочки в черных лохмотьях и блестящих юбках, почти все хорошо подшофе, или обкуренные, или исколотые. И это не приезжие дети. У них есть родители, которые также, как мы, не могут с ними справиться, и поэтому терпят все, лишь бы дети остались с ними, лишь бы были живы. И это дети не алкоголиков и проституток. Я знаю, милый, нет. Поверь, я много раз бывала в таких местах.

Она робко погладила его по плечу:

— Все теперь позади. Если есть где-то другая жизнь, я надеюсь, что в ней он будет другим. Но нам не за что вечно казнить себя!

Она вспомнила, как в те годы, когда она думала, что муж уйдет к другой, мечтала встретить новую любовь и отомстить. Не хотела быть нелюбимой женой, мечтала о другой жизни. Но новая любовь не пришла, и тогда она стала считать себя одинокой. Она была умной, она понимала — эгоизм сына мог быть и ее эгоизмом.

Он сказал:

— Тебе надо молиться!

— За кого? За тех подонков, которые его убили в пьяной драке?

В ее душе черной ямой опять разрослась пустота. Фонари от вьюги погасли. Огромной белой горой впереди высился мост. Ему было стыдно своей слабости, но он ничего не мог поделать. Он положил на руль голову, обхватил ее руками. Он думал: «Зачем она цепляется за меня? Она еще может опять выйти замуж… А я? Я больше не могу никого полюбить. Но сын у меня все время перед глазами. Как болезнь. Смерть. Мне больше не выдержать. Я не хочу ей мешать. Пусть живет, если может. Я так надеялся на сына! Думал, он будет лучше, умнее, счастливее! Какой он был шалун! Веселый, игривый! Как незаметно все началось…» Он видел тот день, когда сын уходил. После очередной ссоры, вранья из-за денег и порции унижения и страха, которые он опять им доставил, он, хлопнув дверью, ушел, а они с женой, выскочив на балкон, только услышали, как взревел мотор чьей-то чужой мощной машины. И жена тогда сказала:

— Оставь. Тебе на «Жигулях» не догнать. И ты уже ничего не изменишь. Никогда.

Уходя, сын сказал ей:

— Ты сучка!

А ему:

— Ты никто! У тебя никогда нет денег!

Но невозможно его забыть, их мальчика. Их кровь.

Он думал — она заснула. Как и каждую ночь, она тихо, скорбно лежала с печальным бледным лицом — он не мог понять, как она умудряется хорошо выглядеть по утрам. Но она не спала. Она вспоминала их жизнь и пыталась, не щупая, почувствовать маленький узелок в левой груди, по поводу которого она все оттягивала обратиться к врачу.

«У меня совершенно не было своей жизни! Не было работы, не было своего дела! — Она сжала зубы, чтобы не заплакать. — Я просыпалась и засыпала только с единственной мыслью — о сыне. Чтобы не отравился наркотиками, не перепил водки, не заболел, не наврал, не украл, закончил школу, поступил в институт, не бросил… А он все равно бросил… Не работал, дрых до обеда, тренькал на гитаре, опустошал холодильник и каждый день говорил мне, как я ему надоела!»

Внезапно она резко выпрямилась на своем сиденье и закричала, сжимая виски, как от боли:

— Сними с меня этот крест! Помоги! Я все время его ищу! Я вижу его в переходе метро собирающим милостыню под блатное пение разбитным тенорком! Я вижу его пьяного на каждом газоне, мимо которого мне случается проходить! Если где-нибудь в магазине кто-нибудь хоть отдаленно напоминает его — я бросаюсь, чтобы не дать ему с утра купить водку и сигареты! Но я не могу больше это все выносить! Я хочу, чтобы все это прекратилось! Я хочу свободы. Я хочу жить. И я должна жить.

Она замолчала, закрыла лицо руками. Он тихо отстегнул ремень со своей стороны. Потом с ее. Она не пошевелилась, ничего не заметила. Тогда он перегнулся и приоткрыл ее дверь. Вьюга тут же попыталась влететь внутрь салона. Резким толчком он выпихнул ее из машины, и она, вскрикнув, упала на снег. Он тут же нажал газ и взял скорость, на которую только были способны его «Жигули». На середине моста он взглянул вниз. Дорога, как он и ожидал, была пуста, и он крутанул руль. Последнее, что он слышал, был сильный шум толчка о перила. Потом, при падении, машина перевернулась, и он ударился головой. Он больше ничего не почувствовал, даже не понял, что уже умер.

Ах, если бы он знал, как он будет нужен ей, как необходим, когда спустя долгие мучительные восемь месяцев с безобразной опухолью вместо левой груди ее повезут на холодной каталке в операционную и доктора будут смотреть на нее без энтузиазма и без особой надежды! И как, готовясь уснуть под сияющими, дарящими выжидающее тепло круглыми лампами над операционным столом, скорчившись в бессильный, сплошной комок боли, она будет терзать простыню исколотыми руками и шептать анестезиологу:

— Кто-нибудь! Помогите. Я хочу жить! Жить!

Январь 1999 г.

ОТДАМ ЩЕНКА В ХОРОШИЕ РУКИ

Рабочий день наконец окончился. Когда Марина, усталая, вышла на улицу, над Москвой отшумел настоящий весенний ливень. Последние его капли еще барабанили по асфальту, а солнечные лучи уже искрились в витринах, отбрасывая зайчики на сочную зелень деревьев. Люди радовались, что дождь уже перестал, что весна скоро перейдет в лето, складывали зонты, покупали газеты, торопились к метро. Марина шла недовольная, вздернув голову, не оглядываясь по сторонам. Ей казалось, что она выглядит хуже всех.

В витрине обувного магазина она увидела свое насупленное, хотя вполне еще молодое и симпатичное лицо, сдвинутые черные брови, стройную фигуру. Но Марина не стала долго разглядывать свое отражение — ее привлекли туфли. Собственно, не сами туфли, а ценники, что висели на них.

— Елки зеленые! Две зарплаты отдать за обувь, а жить-то на что? — Она не заметила, как произнесла это вслух, и тут же смутилась: вдруг кто-то услышал? Но вокруг нее суетились, сновали люди, бежали по каким-то делам, у всех были свои, не касающиеся ее проблемы и интересы, и Марина вдруг почувствовала ужасное раздражение от того, что ее никто не ждет, что она никому не нужна, и ей впервые за долгие месяцы, а возможно, и годы, очень захотелось заплакать.

«Что за глупости, меня мама ждет!» — подумала она и пошла в метро. Марина знала, что мать ее очень любит, но это было как бы не в счет. Однако сейчас мама лежала в больнице.

«Деточки довели!» — объясняла Марина сослуживцам. Под «деточками» Марина подразумевала семью старшего брата. Самого брата, его жену и двух их детей. Вообще-то у Марининой мамы случился острый приступ холецистита, что само по себе было трудно связать с перегрузками на нервной почве, но подспудно Марина во всем винила невестку.

— Ты на них пашешь как лошадь, а они спасибо не скажут! Распустила, вот они и садятся на голову! Все у них дела, все они заняты! Вот и свалилась! — говорила она матери, когда приходила в больницу. Приходила она каждый день. Сначала вообще сидела безвылазно сутками, оттеснив невестку и брата, а потом, когда матери стало легче, бывала только по вечерам. Теперь выписка из больницы была уже не за горами, и Марине стало даже как будто жалко, что она опять никому не будет нужна, а мать вернется назад, в семью сына. — Почему ты не хочешь пожить у меня? Хотя бы пока не наберешься сил, ну хоть месяц!

— Там же ребята маленькие, — говорила ей мать, — без присмотра. Взрослые на работе, а они чуть не сутками одни дома сидят.

— Знаю я все! — отвечала Марина. — Все их балуют, вот они и меры не знают! И брата ты баловала гораздо больше меня! Все всегда ему отдавала!

— Тебя некогда было баловать, вот ты и выросла такая… — вздыхала мать.

— Какая «такая»? — Марина делала вид, что не понимает.

— Холодная, будто льдинка. Надо быть снисходительнее ко всем, добрее, покладистее…