Густав Хэсфорд - Старики и бледный Блупер

• Название: Старики и бледный Блупер
• Автор: Густав Хэсфорд
• Жанр: О войне
• Год: 1990

Американский роман с элементами автобиографии. Написан в 1979 году Густавом Хэсфордом (1947–1993), ветераном морской пехоты США, по своим воспоминаниям о Вьетнамской войне. Экранизирован в 1987 году Стенли Кубриком и Майклом Герром под названием «Цельнометаллическая оболочка». В 1990 году вышло продолжение романа — сиквел «Бледный Блупер» (The Phantom Blooper) о «предателе» с гранатомётом M79. Планировалась и третья часть (трилогия), однако автор умер вскоре после завершения второй.

---

Мы наносим удар по левому флангу Гуков-коммунистов, прущих вперед на рисовой заправке, и неслабо их побиваем. Наши выстрелы отрывают у них руки и ноги. Мы рассыпаемся по-над траншеями и одну за другой отсекаем кучки хряков СВА в заграждениях, и палим по ним, пока они не превращаются в бесформенные куски мертвячины, завернутой в грязные тряпки. Мы стреляем в них со столь малой дистанции, что пороховое пламя поджигает их гимнастерки цвета хаки.

Мы запрыгиваем на их головы в траншею и забиваем их до смерти лопатками, втыкаем в их лица «К-бары» и отрубаем головы мачете.

А потом мы встаем в траншее на ноги, разворачиваемся в сторону врага, и искрящейся лавиной твердого красного железа хлещем по яйцам, животам и ногам, и косим наступающих на высоту.

Кто-то где-то костерит господа, и где-то еще хор «Новембер-Хоутел»*, чмырей, молит о помощи: «САНИТАРА! САНИТАРАСАНИТАРА!»

Нам насрать. На хер раненых, и на хер личные проблемы этих сладкожопых созданий. Нам некогда обращать внимание на их слезы. Лавина желтых солдатиков откатывается туда, где нам их не достать, и от этого мы звереем.

Мы вылезаем из траншеи и соскальзываем на заднице в свои же заграждения, перелезаем через баррикады в три мертвых гука высотой, отпинываем с пути перепутанные взрывами обрывки проволоки и гонимся за отступающей волной из грохота и дульных вспышек, и на каждое движение, вопль или просто звук палим вслепую из раскаленных винтовок, пока не кончаются боеприпасы. И тогда мы отбираем боеприпасы у своих мертвецов.

* * *

Просто чудо боевое — прямо передо мной из ниоткуда возникает гук. Он бежит на меня, стреляя на бегу. Еще одно чудо — M16 вылетает у меня из рук. Гук гремит капсюлями, выпуская одной очередью полный изогнутый магазин, рассеивая по всему участку тридцать пуль из АК, чтобы прорезать себе проход.

Земля взлетает с палубы и хлещет мне в лицо.

Я вытаскиваю свой «Токарев» из наплечной кобуры и стреляю гуку в грудь. Он не останавливается, продолжает стрелять из автомата с примкнутым штыком. Я вижу тонкие черты его мальчишечьего лица, плоский нос, неровно остриженные черные волосы, его черный гуковский взгляд. Я дважды выстреливаю ему в грудь, и он подпрыгивает от пуль, но продолжает наступать.

Пальцы из горячего воздуха волшебным образом дергают меня за тропическую форму. Я чувствую себя как некий клоун в дурацкой киношной комедии про войну, который забыл все свои реплики. Получается, что мне остается только стоять здесь и корчить из себя крутого, пока этот гуковский фокусник будет мне кишки штыком выпускать. Весьма неприятная ситуация получается, черт побери. Неужто мертвец может столько пробежать?

Не знаю уже, что делать, а потому еще четыре раза стреляю в гука, и вот он врезается в меня как миниатюрный полузащитник в футболе, сбивает с ног и перескакивает через меня, а я падаю и, когда я бьюсь лицом о палубу, мощное землетрясение поражает Кхесань, и мои перепонки лопаются.

* * *

Тьма постепенно сменяется солнечным светом, землетрясение кончилось, а я сижу на палубе посреди развороченных предметов, произведений мрачного искусства, которые сам помогал творить. Все мертвецы из СВА похожи на облажавшихся акробатов. Люди с носилками и санитары роются в грязных красных обломках, вынесенных на берег сражением — в гуках, полугуках и кусках гуков. Люди с носилками нагружают их ранеными из наших и уносят прочь, оставляя на месте мертвых морпехов, завернутых в грязные пончо.

Хряки проходят мимо меня, они молчат, их глаза прикованы к горизонту, но ничего там не видят, глаза воспалены, эти глаза — на запоре изнутри потных лиц, на которых запекшаяся пыль, поднятая в воздух снарядами, эти глаза, что ни на что конкретно не глядят — глаза полумертвецов, взирающих изумленно и недоверчиво на странную землю полуживых — тысячеярдовый взор.

Папа Д. А. стоит надо мной, он орет, но я ничего не слышу. Я затыкаю уши руками.

На палубе, рядом со мной — мертвый гук с розовыми пластмассовыми кишками, кучей сваленными на груди. В кишках кишат черные мухи. На щиколотках мертвого гука петли из телефонных проводов, чтобы друзья могли утащить его мертвое тело в джунгли.

Скрипучий голос, как у эльфа, доносится черт знает откуда издалека: «Ты выстрелом ему сердце вышиб! Ты выстрелом ему сердце вышиб!»

Я говорю Папе Д. А.: «А?»

И вдруг в мое поле зрения вторгается румяное лицо Могилы — самого дубового майора с двадцатилетним стажем в морской пехоте, и величайшего засранца на планете. Он орет. Его голос то становится громче, то снова уходит в никуда, и это хорошо, потому что, судя по оскалу на лице Могилы, лучше мне ничего не слышать.

— Хер ты у меня отвертишься! — говорит Могила. Он склоняется ко мне, пальцем поддевает воротник, стучит костлявым пальцем по золотистым знакам различия. — Я тебя ниже рядового опущу!

Я произношу с улыбкой: «И я до тебя еще доберусь, Могила».

Могила глумливо ухмыляется и шествует прочь.

Когда ко мне возвращается слух, Папа Д. А. докладывает обстановку. Могила собирается подать на меня по 15-й статье, внесудебное расследование, потому что Бобер рассказал Могиле, будто наземная атака застала нас врасплох потому, что я спал при несении караульной службы. Но военно-полевой суд мне не грозит, потому что Бобер, как мой взводный сержант, заступился за меня и попросил Могилу на меня не серчать, потому что я чокнутый.

Наземная атака представляла собой лишь разведку боем. Наша бравоватая контратака привела лишь к бесполезной потере времени и добрых хряков. Могила уже отдал приказ отступать нашим стрелковым ротам на флангах. База в Кхесани могла бы пасть в последний день своего существования, не прилети B-52. Бомбардировщики густо засыпали участок за сотню ярдов от наших заграждений блокбастерами по две сотни фунтов, и в очередной раз спасли нас, на хер.

А Бобер, рассказывает мне Д. А., будет представлен к «Серебряной звезде» за героизм под огнем противника, потому что утверждает, будто лично возглавил контратаку. И еще Бобер получит «Пурпурное сердце» за мучительное ранение в рот, полученное в ожесточенной рукопашной схватке с элитными северовьетнамскими бойцами. И, наконец, Могила планирует подать рапорт о производстве Бобра в штаб-сержанты за отличную службу.

Папа Д. А. спрашивает у меня, как я, и точно ли я не ранен, а в это время мимо шлепают Могила с Бобром. Бобер пялится на меня, он немного горд собой и много лыбится. Эдди Хаскелл с Куском следуют за ним в трех шагах. Эдди Хаскелл одаривает меня реально злобным взглядом — так ему кажется — и выставляет средний палец.

Могила обнимает Бобра за плечи и произносит: «Ох, и люблю ж я посмотреть, как руки с ногами разлетаются!» Бобер все кивает и кивает, пытается улыбнуться, гримасничает от боли, и мы с Папой Д. А. успеваем заметить толстую черную нитку, стягивающую кончик Боберовского языка. Папа Д. А. ничего не может понять, когда я начинаю ржать так, что можно живот надорвать.

Бобер недоуменно глядит на нас, и я разрываюсь от смеха.

Соленый капрал из третьего взвода засувениривает нам пару банок теплого пива. В мою банку попала земля, но мне насрать, у меня самого земля на зубах скрипит. Меня сейчас одно лишь волнует — восходящее солнце глаза режет. Так хочется заползти в свой «конекс» и проспать там тысячу лет.

Папа Д. А. помогает мне встать на ноги. Но прежде чем забраться обратно на периметр, мы с Папой Д. А. поднимаем тост за вьетконговского хряка, лежащего мертвым на палубе у наших ног, за вражеского субчика с такой высокой мотивацией, что он нокаутировал меня, жирного американского засранца, даже после того, как я его и продырявил, и грохнул, и похерил, и убил так много, много раз.

Я говорю: «Этих людей не победить, Д. А. Мы можем их убивать — время от времени, — но победить не сможем никогда».

Папа Д. А. сминает пустую пивную банку в руке и швыряет ее в сторону. Глядит на меня и говорит: «Именно так».

Где-то в стороне санитар произносит: «Этот — живой еще. Остановите кровотечение и удалите с раны грязь».

* * *

Сражение — позади, я раздеваюсь догола и скрючиваюсь в «конексе», и меня мучают кошмарные сны про вьетконговцев.

Всех вьетконговцев сгоняют в кучу под угрозой расстрела, им промывают мозги, накачивают до отказа героином, потом увозят в кремлевские подвалы, где злодейские ученые-коммунисты вживляют им в затылки крохотные контрольные датчики.

Вьетконговские землепашцы — как земля сама, и тела их тоже из земли. Вьетконговцы владеют волшебной силой, которая позволяет им впитываться в землю и пропадать из вида.

Словно желтые акулы, вьетконговцы плавно скользят сквозь океан из коричневой азиатской земли. С холодными глазами, лишенными век, с глазами хищников, вьетконговцы бесшумно проплывают прямо у нас под ногами, готовясь нанести удар.