Густав Хэсфорд - Старики и бледный Блупер

• Название: Старики и бледный Блупер
• Автор: Густав Хэсфорд
• Жанр: О войне
• Год: 1990

Американский роман с элементами автобиографии. Написан в 1979 году Густавом Хэсфордом (1947–1993), ветераном морской пехоты США, по своим воспоминаниям о Вьетнамской войне. Экранизирован в 1987 году Стенли Кубриком и Майклом Герром под названием «Цельнометаллическая оболочка». В 1990 году вышло продолжение романа — сиквел «Бледный Блупер» (The Phantom Blooper) о «предателе» с гранатомётом M79. Планировалась и третья часть (трилогия), однако автор умер вскоре после завершения второй.

---

— Как зовут, говнюк?

— Рядовой Оуэнс, сэр. — Он делает шаг вперед. Я отпихиваю его обратно.

— Давно в стране, свинтус?

— Целую неделю, сэр.

Я отворачиваюсь. Я не смеюсь. Считаю про себя, чтобы совладать с собой, и выполняю строевое «кругом».

— Отвечать на этот вопрос следует «целый, на хер, день». И заткни куда подальше всю эту пэррисайлендскую херню про сэров, жиртрест. Захлопни свою вонючую варежку, жирюга, и слушай сюда. Сейчас я обрисую тебе ситуацию, потому что ты величайший засранец на планете. Не вздумай играть в карманный бильярд, когда тащишь службу в сторожевом блиндаже на моем участке. Приказываю собраться и привести себя в кондицию, рики-тик как только можно, не то твоя медицинская карта превратится в порнографию. Во Вьетнаме добренькие до конца никогда не дотягивают, здесь выживают чудовища. Тут не потопаешь — не полопаешь. Пару недель назад, в своей зачуханной школе, ты был король! У тебя была крутая тачка, и ты там перед девками все слонялся, запинаясь об елду, но хочу довести до твоего сведения, что во Вьетнаме тебе предстоит получить такое образование, какого ни одна школа не даст. Ты еще не родился, родной. И задача твоя — болтаться тут и останавливать собою пули, которые могут попасть в людей поважнее тебя. Не успеет солнце взойти, солдат, а ты уж сможешь пополнить кучу оприходованных мешков с останками, не подлежащими осмотру. Если повезет — сразу помрешь.

Салага глядит на меня так, будто я ему только что пощечину отвесил, но ничего не говорит в ответ.

— Мы ведь юные Квазимоды, звонари адской колокольни, и довольны здесь как свиньи в говне, ибо работа наша — убивать, а дела идут как надо. Командующий корпуса морской пехоты своим приказом направил тебя в Кхесань, чтобы ты здесь боевого стажу набрал и баек набрался. Но ты здесь вовсе не затем, чтобы получить О-Т-У, Орден Тупорылого Урода. Идиоты одним хороши — живут недолго. Бог дал — M79 и взял. Именно так. Добро пожаловать в бесхалявный мир.

Салага смахивает нудящего комара, пялится на свои ботинки и говорит блаженным голосом «Ай-ай, сэр», а сам меня смертельно ненавидит.

Я ничего не говорю. Я жду. И дожидаюсь, что салага поднимает глаза и глядит на меня. Он замирает по стойке «смирно», будто ему в задницу кол забили, с подбородком, прижатым к груди. «Так точно, сэр!»

Я прохожу по грязному помосту из ящиков из-под боеприпасов, с канатными петлями для переноски. Беру с огневого бруствера толстенький цилиндр из черного картона. Обрываю черную клейкую ленту, охватывающую картонный цилиндр, он раскрывается. Оливково-коричневое яйцо вываливается мне в руку — твердое, тяжелое, холодное. Скоба прихвачена лентой, ее я тоже обрываю.

— Фильмов про войну с Джоном Уэйном ты насмотрелся, это понятно. Ты, наверное, думаешь, что в Голивуд попал, и сейчас у тебя кинопроба. И в финальном эпизоде данного фильма я должен превратиться в сентиментального размазню с золотым сердцем. Но ты всего-то навсего салага гребаная, каких тут много, и из-за тупорылости своей ни хрена не умеешь — кроме как под пули подставляться. Мне на тебя насрать. Ты для меня — безымянная штатная единица в виде пучеглазого одушевленного урода. Я много пацанов повидал — как пришли, так и ушли. Я обязан сохранить твою сладкую попку в работоспособном состоянии. В механизме зеленой машины, что тут на соплях собрали, я самый кондиционный рядовой, и обязанности свои я выполнял, выполняю и буду выполнять.

Я прижимаю гранатную скобу большим пальцем, просовывая палец другой руки в кольцо. Выдергиваю чеку. Кладу кольцо в карман.

Салага не отрывает глаз от гранаты. Он сейчас думает, что я, наверное, слегка дьенкайдау — чекнутый. Он пытается отодвинуться от меня, но я тычу ему в грудь гранатой и говорю: «Бери, Салага, или доведешь меня до крайности. Резче!»

Салага неловко, скованно, обсираясь от страха, прикасается к гранате кончиками пальцев, как будто боится обжечься. Дрожащие пальцы зажимают скобу. Терплю его смрадное дыхание, прямо мне в лицо, пока не убеждаюсь, что он крепко прижал скобу, затем разжимаю пальцы.

Салага держит гранату в вытянутой руке, будто это поможет, если она сработает. Он не в силах оторвать от нее глаз.

Рассказываю ему:

— Ну так вот, если чего будет нужно, к интендантам не ходи. Они все хорошее на черном рынке сбывают. Интенданты ничего тебе не выдадут, хотя продать, может, кой-чего и продадут. А делать надо так: жди, пока не услышишь, что медэвак летит, или пока кто-нибудь не скажет, что какого-то хряка тупорылого снарядом шлепнуло. И беглым шагом двигай к Чарли-Меду. Рядом с Чарли-Медом найдешь кучу всякого добра, что санитары сняли с помирающего хряка. И, пока доктора будут этого парня кромсать, тырь его барахло.

— Далее: прежде всего тебе следует помнить, что, прежде чем вставить свежий магазин, им надо по каске постучать — а то бывает, он так долго болтается в подсумке, что металл пружины устает, и его заклинивает. Второе, о чем следует помнить: не вздумай ссать в моем блиндаже. Захочешь по-малому — в узел завяжи, и все. И последняя важная вещь, которую я должен до тебя довести, салага: никогда и ни за что не накладывай пластырь на проникающее ранение в грудь.

Салага кивает, пытается что-то сказать, пытается одновременно и заглотнуть немного воздуха, и выхаркнуть пару-другую слов. «Чека… — он сглатывает слюну. — Вы хотите, чтоб я погиб?»

Разворачиваюсь, собираясь уходить. Пожимаю плечами. «Кому-то ведь и погибать надо. Почему бы не тебе? Я ведь учу тебя не затем, чтоб от смерти спасти. Я тебя учу затем, чтоб самому из-за тебя не помереть».

Опускаю глаза на часы, болтающиеся в пуговичной проушине на грудном кармане повседневной куртки. Говорю Салаге: «Через два часа я этот пост снова проверю, козявка ссаная. Не вздумай спать Когда скажу — вернешь мне мою личную ручную гранату в работоспособном состоянии. Не вздумай допустить, чтобы моя личная ручная граната взорвалась и себя поранила. Не вздумай перепачкать мой любимый блиндаж своими мерзкими, гнусными, жирными останками».

Салага сглатывает слюну, кивает. «Ай-ай, сэр». Вот сейчас он точно напуган до усрачки. Он боится меня, боится гранаты, боится всего, всех и вся на планете.

Говорю ему: «Как появится Бледный Блупер, 60-й не применяй. Гранату кидай. Или вызывай артиллерию. Хоть все здесь гранатами засыпь, много-много гранат кидай. Когда стоишь на посту, сначала кидай гранату, а про уставные оклики забудь. Всегда будь охереть как начеку, никогда не расслабляйся. Но 60-й не применяй. Трассеры 60-го выдадут твою позицию».

Но Салага меня не слушает. Его ум другим занят.

Внизу, в полосе заграждений отделение морпехов выходит в ночной дозор. Кто-то запускает многозарядную осветительную ракету, и пять пылающих зеленых шаров прекрасным салютом взмывают вверх и искрами опадают вниз. Смертельно уставший командир отделения отдает боевой приказ: «Трали-вали, резко стали».

Я говорю Салаге: «Да что ж ты такой недоделанный, урод тупорылый? Долго мне еще твое имя поминать?» Без предупреждения крепко хватаю Салагу за кадык и с силой впечатываю его в стену блиндажа, вышибая из него почти весь воздух. Тот, что остался, я затыкаю, чтобы не вышел.

Я ору Салаге прямо в лицо.

— Не слышу, амеба бесхребетная. Может, поплачешь? Давай, похнычь чуток. Громко отвечай, как мужику положено, милый, а то я лично откручу тебе башку и насру промежду плеч!

Лицо рядового Оуэнса побагровело, он пытается что-то сказать. Глаза его лезут из орбит, он плачет. Он не может дышать. Он уставился на меня, и глаза его — как у крысы в крысоловке. Я наготове, чтобы в случае чего сделать ноги рики-тик как только можно. По Cалаге видно, что он вот-вот упадет в обморок и выронит гранату.

— АЙ-АЙ, СЭР! — в сумасшедшем отчаянии вопит салага. Он отпихивает меня. Сжимает свободную руку в кулак и бьет меня в лицо. Глаза его теперь черны, в моем лице, как в зеркале, он узрел себя. Он ударяет меня еще раз, уже сильнее. Вот мы и установили личный контакт, вот мы и общаемся. Зверство: вот настоящий язык, понятный в любой стране. Салага обжигает меня взглядом, в его припухших красных глазах горит чистейшая, безграничная ненависть.

Салага снова меня отпихивает, теперь он уже скалится на меня, бросает вызов — «а ну, рискни, помешай мне, стань-ка у меня на пути!», он действительно этого хочет, он уже не боится, ему уже все равно, что сделаю я, он уже немного не в себе, ему нечего терять, ничто не может помешать ему сделать всего один, маленький шаг за Грань. Кроме меня.

— Я убью тебя, — говорит он, и поднимает руку, угрожая мне гранатой.

— Я убью тебя, — говорит он, и я ему верю, потому что салага превратился наконец в очень опасную личность.

Не могу сдержать улыбки, но пытаюсь превратить ее в презрительную ухмылку. «Продолжай в том же духе, рядовой Оуэнс», — говорю я ему и отпускаю.