Станислав Гагарин - Разум океана. Возвращение в Итаку

• Название: Разум океана. Возвращение в Итаку
• Автор: Станислав Гагарин
• Издательство: Средне-Уральское кн. изд-во
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1977

Две повести остросюжетного характера на военно-патриотическую тему. Повесть, давшая название книге, содержит также элементы фантастики. Адресована книга юношеству.

---

Водой я все-таки торговал еще несколько воскресений, в будничные дни это не имело смысла. Но таких поильцев «рубль — кружка» становилось все больше и больше. Заработки падали, как у рыбаков в затраленном и перетраленном районе промысла. В последний раз у меня купили пять или шесть кружек за день. А потом приехала бабушка и увезла нас на лето в совхоз.

…Есть мне не хотелось, но я заставил себя проглотить и суп, и кашу, и хлеб, а потом запил водой, которую мне принес надзиратель вместо чая. Вода была тепловатой, пахла хлоркой, имела металлический привкус. Не та вода, одним словом…

У меня пока не было ни книг, ни бумаги, ничего такого, что могло бы убить время, и я принялся вспоминать, что делал в этот день в прошлом году, в позапрошлом и так далее.

А в это время Станислав Решевский, мой лучший друг, бегал по городу и уговаривал маститых капитанов поставить свою подпись на письме прокурору республики с просьбой назначить новое рассмотрение дела. Он обращался даже к тем, кто был в составе комиссии, написавшей заключение для следствия и суда.

Решевский искренне хотел мне помочь, и не его вина, что письмо это не имело последствий. Стас мне про случай этот вообще не писал, а сообщила обо всем Галка.

И все-таки, получив в колонии это письмо, я задумался над тем, почему Женька Федоров, явно недолюбливавший меня, да он и не пытался скрывать своей неприязни, сам пришел к Стасу, чтоб подписать прошение прокурору, а Рябов, ходивший в моих друзьях, от подписи уклонился…

Припомнился мне случай с Рябовым. Тогда, в Атлантике, внедряли в практику промысла кошельковый лов сельди. Он давно уже привился на Дальнем Востоке, да и норвежцы промышляли таким способом, а у нас пока дело не шло. Саша Рябов больше других капитанов носился с этой идеей, выступал в газете и на совещаниях, ссылался на свой опыт: он плавал в Охотском море штурманом на сейнерах. Начальство Сашу заметило, полетел Рябов в Находку стажироваться у приморских капитанов. А когда вернулся, отправили его на экспериментальный лов. Ловили мы в одном квадрате, только я — по старинке, а Рябов — кошельком. Сделали ему поворотную площадку на корме для невода, снабдили всем необходимым, и стал он гоняться за косяками.

Но дело не клеилось. Каждый день на радиосовете капитанов мы слышали его голос, сообщавший: «колёса», «колёса».

Однажды, когда мы оказались рядом, я крикнул Рябову в мегафон, что собираюсь к нему в гости. Море было штилевое, мы подошли к рябовскому траулеру лагом, я перескочил на борт, приказав старпому лечь в дрейф неподалеку.

— Ну что, Сашок? — спросил я Рябова, когда мы уселись у него в каюте. — Не ловится?

— Будь она проклята, эта селедка, — сказал Рябов. — Понимаешь, на Востоке самолично по пятьсот-семьсот центнеров брал за один замет, а здесь… Только выйдешь на замет, бросишь кошелек, выберешь стяжной трос, а косяка в неводе — тю-тю… И ведь был: и сам вижу, и прибор пишет, а нету. Прямо наваждение! Уже и команда косится, и начальник экспедиции ворчит…

— Так у тебя ж эксперимент?

— Ну и что?! Ну получит команда сто процентов оклада плюс морские… А нам рыба нужна, рыба!

И тут пришла мне в голову мысль, уж лучше б она не приходила… Теперь-то я, кажется, понял, почему Рябов не поддержал меня после суда.

— Дай, — сказал я Рябову, — дай мне попробовать…

Когда-то в Охотском море известный капитан Арманского рыбокомбината Кулашко показал мне, как окружают кошельковым неводом жирующую сельдь. И секрет-то весь, как выяснилось позже, заключался в том, что сельдь сельди рознь, у атлантической повадки иные, нежели у тихоокеанской.

Я еще не понимал, в чем у Рябова просчет, но попробовать сделать замет невода мне, конечно, хотелось.

— Дай попробовать, — сказал я Рябову.

Рябов махнул рукой.

— Пробуй, — сказал он, — тебе-то все равно делать нечего, рыбой завалился, а плавбаза не подошла…

Не знаю, как это случилось, может, Рябов шепнул, только команда решила, что я эксперт по кошельковому лову и прибыл к ним на поддержку.

Это и обеспечило мне неожиданный успех. Решив, что появился наконец мастер и теперь они будут с рыбой, а значит, и с деньгами, люди Рябова работали как черти.

Мы вышли на косяк, я стоял на мостике, Рябов не вмешивался и наблюдал, думая, видимо, что это хорошо, если провалюсь, будет видно, что в Атлантике действительно не та сельдь, чтоб таким дуриком, как кошелек, ее брать…

Делая замет, я по наитию задал сумасшедший темп и когда подобрал кошелек, в неводе было центнеров двести рыбы…

Да, Рябов был прав в одном: атлантическая селедка другая. Но Рябов не знал, что она быстрее уходит на глубину, что ее можно брать кошельковым неводом, только очень быстро окружая косяк и одновременно стягивая нижнюю подбору невода. Я начал было Саше все это объяснять, но увидел, что он и так все понял без меня, я пожелал ему удачи и отправился к себе.

О единственном своем замете я никому не рассказывал, а Саша Рябов стал ловить как бог, на весь бассейн прогремел… Других капитанов к нему на выучку посылали, а потом вообще сделали начальником группы траулеров, оборудованных кошельками. О том случае никогда мы с ним не говорили, встречались и расставались как друзья… И вот Саша от подписи отказался… А Женька сам ее навязал… Чудно…

Снова заскрипел запор, «волчок» на этот раз оставили в покое, и в камеру вошел Юрий Федорович Мирончук. Надзиратель лишь заглянул в камеру и отступил назад, прикрыв дверь.

— Здравствуй, Волков, — сказал секретарь парткома, — насилу добился разрешения поговорить с тобой здесь, наедине.

Я молча пожал ему руку и предложил сесть на койку, так как стулья в камере не полагались.

— Ты ведь знаешь, — заговорил Мирончук, усаживаясь поудобнее и доставая сигареты, — я только вернулся с промысла, три месяца болтался в море, переходил с судна на судно… Курить здесь можно?

— Можно.

— Тогда задымим, под курево и разговор веселее идет. Ты вот, значит, что, Волков, давай без предисловий. Расскажи все, как было, понимаешь, как на духу, ведь я твой крестный, вроде как отец, и времени у нас хватит, на два-три часа прокурор разрешил…

— А что говорить? — сказал я. — Все в деле есть, показания мои, а свидетелей нет… Виноват — и все.

— Подожди, не лезь в пузырь. Дело мне разрешили посмотреть, не в нем суть. Ты во мне не следователя должен видеть, а товарища, коммуниста.

— Меня уже исключили, так что…

— Ну и что? Ты ведь знаешь, что человек не может оставаться в партии, если его обвинят в уголовном преступлении. И потом, все происходило без меня. Может быть, случись этот разговор до суда… А если по судебному делу смотреть, то и я б за исключение руку поднял, только, наверно, сначала б у тебя все сам повыспросил, но вот, понимаешь, вернулся поздно. Поэтому не становись в позу, а выкладывай, что произошло с тобой и судном в море, да с подробностями, ничего не упуская.

Если честно, я тогда и не подумал, что Мирончук мне поможет, хотя и знал, что он всегда заботится обо мне. Может быть, потому и не приходила в голову мысль обратиться к нему, что еще с первых дней учебы в мореходке я ощущал его поддержку, мог поделиться с ним сомнениями и бедами. Собственно говоря, и в училище я попал не без его совета.

Мирончук был комиссаром, который в сорок первом написал матери, как погиб на его глазах мой отец. Спустя год после освобождения нашего города от немцев мы получили от Юрия Федоровича письмо. Он расспрашивал мать о житье-бытье, интересовался, получаем ли пенсию за отца и какую, как учатся дети… Примерно два-три раза в год приходили от него письма, а в сорок пятом получили мы от Юрия Федоровича две посылки…

Когда я учился в седьмом классе, он написал, что работает теперь в портовом городе, в рыбопромысловом управлении, что открылось здесь мореходное училище, где курсанты на всем казенном, что там я могу получить хорошую специальность, и матери будет легче, останется только сестренку поднять… О море мечтал я давно, только как все это устроить, не знал, в высшее военно-морское надо аттестат зрелости, а вот про средние мореходки у нас в сухопутном городе не было известно…

Мать поплакала, соседки похвалили доброго человека, не забывшего вдову с ребятишками, а я, конечно, ликовал и навалился на учебу. Юрий Федорович о строгостях в этом плане предупреждал. Потом я соблазнил открывшейся перспективой и Стаса…

Приемные экзамены в училище я сдал на «отлично», Мирончуку за меня краснеть не пришлось. И с тех пор и до конца я старался следовать этой линии. По сути дела за помощью к нему я не обращался, но само его существование придавало мне силы, уверенность, что ли…

От других я знал, что он строг, но справедлив, а ко мне он относился очень просто, видел во мне равного и говорил как с равным… Когда я был курсантом, то часто приходил к нему, обязательно дождавшись приглашения от Мирончука самого или от тети Маши, его сестры. Родные у них погибли, а тетя Маша в бомбежку ослепла, и они жили вдвоем, два добрых, отзывчивых на чужую беду человека.