Валерий Замыслов - Иван Болотников

• Название: Иван Болотников
• Автор: Валерий Замыслов
• Жанр: Историческая проза

---

Дошли до березняка, поклонились миру.

— Здорово жили, мужики.

Мужики мотнули бородами, а потом обернулись к дряхлому кудлатому старику в чистой белой рубахе. Тот поднял голову, глянул на парней из-под ладони и слегка повел немощной трясущейся рукой.

— Здорово, сынки. Поснедайте с нами.

Мужики налили из яндовы по ковшу пива.

— Чем богаты, тем и рады. Угощайтесь, молодцы.

Парни перекрестили лбы, выпили и вновь поясно поклонились. Трапеза была скудной: ни блинов, ни дрочены, ни пирогов с луком, одни лишь длинные тощие лесенки из мучных высевок, хлеб с отрубями, капуста да пиво.

— Знать, и у вас худо, — проронил Иванка. — Сколь деревень повидал, и всюду бессытица.

— Маятно живем, паря, — горестно вздохнул один из мужиков. — Почитай, седьмой год голодуем.

— А что ране — с хлебом были?

— С хлебом не с хлебом, а в такой затуге не были. Ране-то общиной жили, един оброк на царя платили. А тут нас государь владыке Варлааму пожаловал. Вконец забедовали. Владычные старцы барщиной да поборами замучили. Теперь кажный двор митрополита кормит.

— И помногу берет?

— Креста нет, парень. Четь хлеба, четь ячменя да четь овса. Окромя того барана дай, овчину да короб яиц. Попробуй, наберись. А по весне, на Николу вешнего, владычную землю пашем. И оброк плати и сохой ковыряй. Лютует владыка. Вот и выходит: худое охапками, доброе щепотью.

— Нет счастья на Руси, — поддакнул Васюта.

— Э-ва, — усмехнулся мужик. — О счастье вспомнил. Да его испокон веков не было. Счастье, милок, не конь: хомута не наденешь. И опосля его не будет. Сколь дней у бога напереди, столь и напастей.

— Верно, Ерема. Не будет для мужика счастья. Так и будем на господ спину гнуть, — угрюмо изрек старик.

— Счастье добыть надо. Его поклоном не получишь, — сказал Болотников.

— Добыть? — протянул Ерема, мужик невысокий, но плотный.

— Это те не зайца в силок заманить. Куды не ступи — всюду нужда и горе. Продыху нет.

— Уж чего-чего, а лиха хватает. Мужичьего горя и топоры не секут, ввернул лысоватый селянин в дерюжке, подпоясанной мочальной веревкой.

— А ежели топоры повернуть?

— Энта куды, паря?

Болотников окинул взглядом мужиков — хмурых, забитых — и в глазах его полыхнул огонь.

— Ведомо куда. От кого лихо терпим? Вот по нам и ударить. Да без робости, во всю силу.

— Вон ты куда, парень… дерзкий, — молвил старик. И непонятно было: то ли по нраву ему речь Болотникова, то ли нелюба.

Ерема уставился на Иванку вприщур, как будто увидел перед собой нечто диковинное.

— Чудно, паря. Нешто разбоем счастье добывать?

— Разбоем тать промышляет.

— Все едино чудно. Мыслимо ли на господ с топором?

— А боярские неправды терпеть мыслимо? Они народ силят, голодом морят — и всё молчи? Да ежели им поддаться, и вовсе ноги протянешь. Нет, мужики, так нужды не избыть.

— Истинно, парень. Доколь на господ спину ломать? Не хочу подыхать е голоду! У меня вон семь ртов, — закипел ражий горбоносый мужик, заросший до ушей сивой нечесаной бородой.

— Не ершись, Сидорка, — строго вмешался пожилой кривоглазый крестьянин с косматыми, щетинистыми бровями. — Так богом заведено. Хмель в тебе бродит.

— Пущай речет, Демидка. Тошно! — вскричал длинношеий, с испитым худым лицом крестьянин.

Мужики загалдели, затрясли бородами:

— Бог-то к боярам милостив!

— Задавили поборами! Ребятенки мрут!

— А владыке что? На погосте места всем хватит.

— Старцы владычные свирепствуют!

— В железа сажают. А за что? Чать, не лихие.

— Гнать старцев с деревеньки!

— Гнать!

Мужики все шумели, размахивали руками, а Болотникову вдруг неожиданно подумалось:

«Нет, скитник Назарий, неправедна твоя вера. Взываешь ты к молитве и терпению, а мужики вон как поднялись. Покажись тут владычный приказчик — не побоятся огневить, прогонят его с деревеньки. Не хочет народ терпеть, Назарий. Не хочет!»

И от этих мыслей на душе посветлело.

Мужики роптали долго, но вскоре на рощицу набежал ветер, небо затянулось тучами, и посеял дождь. Селяне поднялись с лужайки, разбросали по обычаю хлебные лесенки и побрели по избам.

Сидорка подошел к парням.

— Идем ко мне ночевать.

Лицо его было смуро, с него не сошла еще озлобленность, однако о прохожих он не забыл.

Сидорка привел парней к обширному двору на две избы. Одна была черная, без печной трубы; дым выходил из маленьких окон, вырубленных близ самого потолка. Против курной избы стояла на подклете изба белая, связанная с черной общей крышей и сенями.

— Добрые у тебя хоромы, — крутнув головой, проговорил Васюта.

— Изба добрая, да не мной ставлена. Раньше тут бортник жил. Медом промышлял, вот и разбогател малость. Дочь моя за его сыном Михеем. Отец летось помер, а Михейку владыка к себе забрал. Меды ему готовит. И Фимка с ним… А моя избенка вон у того овражка. Вишь, в землю вросла?

— Выходит, зятек к себе пустил? — с улыбкой спросил Васюта, подвязывая оборками лаптей распустившуюся онучу.

— Впустил покуда. А че двору пустовать? Да и не жаль ему избы. Вон их сколь сиротинок. Почитай, полдеревни в бегах. Заходи и живи.

— А ежели владыка нового мужика посадит?

— Где его взять мужика-то? — с откровенным удивлением повернулся к Васюте Сидорка. — Это в старые времена мужик в деревеньках не переводился. Сойдет кто в Юрьев день — и тут же в его избенку новый пахарь. А ноне худое время, мужик был да вышел. Безлюдье, бежит от господ пахарь. В Андреевке, деревенька в двух верстах, сродник жил. Ходил к нему намедни. А там сидят и решетом воду меряют. Ни единого мужика, как ветром сдуло. Э-хе-хе!

Сидорка протяжно вздохнул, сдвинул колпак на глаза и пригласил парней в избу. Изба была полна-полнешенька ребятишек — чумазых, оборванных. Тускло горела лучина, сумеречно освещая закопченные бревенчатые стены, киот с ликом Божьей матери, щербатый стол, лавки вдоль стен, лохань в углу да кадь с водой.

Ближе к светцу, за прялкой, сидела хозяйка с испитым, изможденным лицом; на ней — старенький заплатанный сарафан, темный убрус, плотно закрывающий волосы, на ногах лапти-постолики.

В простенке на лавке дремал старичок в убогом исподнем; по рубахе его ползали тараканы, но старик, скрестив руки на груди, покойно похрапывал, топорща седую патлатую бороду…

Иванка и Васюта поздоровались; хозяйка молча кивнула и продолжала сучить пеньковую нитку. Ребятишки, перестав возиться, уставились на вошедших.

— Присаживайтесь, — сказал Сидорка и кивнул хозяйке. — Собери вечерять.

Хозяйка отложила пряжу и шагнула к печи. Поставила на стол похлебку с сушеными грибами, горшок с вареным горохом, горшок с киселем овсяным да яндову с квасом, положила по малой горбушке черного хлеба, скорее похожего на глину.

— Не обессудьте, мужики. С лебедой хлебушек, — молвил Сидорка.

— Ситник у боярина столе, — усмехнулся Иванка. — Князь Андрей Телятевский собак курями кормил.

— А че им не кормить? Собаку-то пуще мужика почитают, — хмуро изропил Сидорка и толкнул за плечо старика. — Подымайся, батя. Вечерять будем.

Старик перестал храпеть, свесил ноги с лавки, потянулся, подслеповато прищурив глаза, посмотрел на зашельцев.

— Никак, гости у нас, Сидорка?

— Гости, батя. Заночуют.

Старик повернулся к божнице, коротко помолился и сел к столу.

— Далече ли путь, ребятушки?

— На Дон, отец, — ответил Болотников.

— Далече… Вот и наши мужики туды убегли. А и пошто? Поди, хрен редьки не слаще.

— Скажешь, отец. На Дону — ни владык, ни бояр. Живут вольно, без обид.

— Ишь ты, — протянул старик. Помолчал. В неподвижных глазах его застыла какая-то напряженная мысль, и Болотникову показалось, что этот убеленный сединой дед с чем-то не согласен.

— А как же своя землица, детинушка? Нешто ей впусте лежать? Ну, подадимся в бега, села покинем. А кто ж тут будет? На кого Русь оставим, коль все на Украину сойдем?

— На кого? — переспросил Болотников и надолго замолчал. Вопрос старика был мудрен, и что-то тревожное закралось в душу. А ведь все было ясно и просто: на Руси боярские неправды, они хуже неволи, и чтобы избавиться от них, надо бежать в Поле… Но как же сама Русь? Что будет с ней, если все уйдут искать лучшую долю в донские степи? Опустеют города и села, зарастет бурьяном крестьянская нива…

И это неведение смутило Болотникова.

— Не знаю, отец, — угрюмо признался он.

— Вот и я не знаю, — удрученно вздохнул старик.

Болотников глянул на Сидорку.

— Уложил бы нас, друже. Уйдем рано.

Светя фонарем, Сидорка проводил гостей в горницу. В ней было чисто и просторно, от щелястых сосновых стен духовито пахло смолой. На лавках лежали постилки, набитые сеном.