Олег Лекманов - Сергей Есенин. Биография

• Название: Сергей Есенин. Биография
• Автор: Олег Лекманов
• Жанр: Культурология
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-093277-1

Эта книга о Сергее Есенине (1895–1925) – новый, непредвзятый взгляд на его драматическую судьбу. Здесь подробно исследованы обстоятельства его жизни, в которой порой трудноразличимы миф и реальность, маска и подлинное лицо. Авторы книги – авторитетные филологи, специалисты по литературе русского модернизма – на основе многочисленных документальных свидетельств стремятся воссоздать образ Есенина во всей его полноте. Следуя от раннего детства до трагического финала жизни поэта, они выявляют внутреннюю логику его биографии. Книга содержит около трехсот иллюстраций и снабжена аннотированным указателем имен.

---

Имажинизм начинается и заканчивается двумя противоречащими друг другу метафорами – войны и праздника. Первая имажинистская “Декларация” с готовностью подхватывает лексикон военного времени: литературный манифест уподоблен здесь армейскому приказу (“42-сантиметровыми глотками на крепком лафете мускульной логики мы, группа имажинистов, кричим вам свои приказы”); образ сравнивается и с “броней”, и с “артиллерией”; себя же подписавшиеся под обращением объявляют “оруженосцами” имажинизма[593]. Но метафора тут же смещается: “артиллерия” оказывается бутафорской (“крепостная артиллерия театрального действия”), а быт чрезвычайного положения – преображенным и отныне чрезвычайно веселым (“В наши дни квартирного холода – только жар наших произведений может согреть души читателей, зрителей”; “От нашей души, как от продовольственной карточки искусства, мы отрезаем майский, весенний купон”[594]).

Когда “командоры” оглядываются назад и подводят итоги, они вспоминают об имажинистском периоде как о годах боевой славы. “Мы были зачинателями новой полосы в эре искусства, – пишет Есенин в “Автобиографии” 1923 года, – и нам пришлось долго воевать”[595]. “Мы встречаемся с Мариенгофом, – разворачивает метафору Шершеневич, – как два старых поэтических ветерана. У нас были и Аустерлицы, были и Мамаевы побоища, но были и Полтавские победы. Чаще всего мы были сами в Вердене”[596]. Ниже (в “Великолепном очевидце”, 1934–1936) он поясняет “Верден”: “Мы хотели быть самым высоким гребнем революционной волны. Поэтому мы не могли только отшучиваться. Мы должны были и доказывать, а легко ли доказать под обстрелом?! Между тем обстрел был жестокий и разносторонний. На нас нападали и футуристы, и правые школы, и пролетарские писатели. Мы огрызались и невольно сужали плацдарм идей. Отсюда и то качество имажинизма, в котором нас неоднократно упрекали: упор на один образ. Это был тот окоп, который не мог рухнуть ни от какого бризантного снаряда”[597].

Александр Кусиков, Сергей Есенин, АнатолийМариенгоф

Москва. 1919

Однако тому же Шершеневичу ничего не стоило вдруг дать другое освещение – и тут же военные метафоры меняли обличье на празднично-карнавальное."…Под арлекинскими масками пришли еще одни, – вспоминает он в 1923 году. —

На их знамени было начертано: словесный образ. Знамя требовало оружия для своей защиты. Пришлось извлечь его из цирковых арсеналов” [598]. "Мы пробовали идти в бой с картонными мечами”, – "десять лет спустя” резюмирует автор "Великолепного очевидца”, – и готовы были лить "чернильную кровь за свои молодые и крепкие идеи”[599].

Мушкетеры Дюма, в зависимости от точки зрения, могли казаться разбойниками или рыцарями. Имажинисты же сами, по своей всегдашней привычке, сознательно сталкивали "высокое” и "низкое” даже в своих боевых самоназваниях: то они представлялись "бандой”[600], то – "орденом”.

Георгий Якулов. 1920-е

“Банда” обещала эпатаж, скандалы и лихие перепалки, устраивала “драки” и “поэтический мордобой” (“Надо было бить его <мещанство> в морду хлестким стихом, непривычным ошарашивающим образом…”[601]; “…Имажинизм есть живая разбойная сила…”[602]; “Имажинисты были поэты жизни, любовники слова и разбойники, желавшие отнять славу у всех” (В. Шершеневич)[603]); современники называли имажинистскую практику “литературным ушкуйничеством”[604].

А “орден” вызывал совсем другие ассоциации – с ритуалами, хитроумными интригами и изысканной литературной игрой. Первый в драках, затеваемых “бандой”, Есенин хотел направлять и политику “ордена”: “Он ужасно любил всякие ритуалы: ему нравились переговоры, совещания, попросту говоря, его это все забавляло, подобно тому, как забавляли приготовления двух поэтов к дуэли, которая так и не состоялась…” (Р. Ивнев)[605].

При желании имажинисты легко сдвигали стилистический регистр, переводили “низкое” в “высокое”, – и тогда “драка” превращалась в “дуэль”: “Скрещиваем шпаги не только для того, чтоб при блеске шпаг различить слова истины: мы их знаем наизусть. Скрещиваем шпаги для того, чтоб доказать жаром руки и холодом стали Прекрасные черты Романтического. Мы сняли предохранительный шарик авторитетов с наших рапир, мы не закрываем лицо сеткой популярности” (В. Шершеневич)[606].

Охотно играя этим словом, члены “ордена” готовы были поднять его значение еще выше – от “драки” к “боям за веру”: “В Москве поэты, художники, режиссеры и критики дрались за свою веру и искусство с фанатизмом первых крестоносцев” (А. Мариенгоф)[607]; Есенин “казался вождем какой-то воинствующей секты фанатиков, не желающих никому и ни в чем уступать” (В. Вольпин)[608]. А затем – вновь сыграть “на понижение”.

Так, устроив шутливый ритуал с “магическими” подписями на листе, Мариенгоф озаглавливает его “М’ОРДЕН ИМАЖОРОВ”; таинственное “М” здесь одновременно намекает на масонский обряд и каламбурно низводит “орден” к “банде” – через “морду” и “мордобой”[609].

“Орден” и “банда” – две стороны имажинистского действа – боевого и праздничного. Недаром в одном открытом письме, подписанном в том числе и А. Платоновым, Есенин и его друзья были названы “хулиганствующими рыцарями”[610]. Эта двойственность остроумно выражена в рисунке Г. Якулова “Гений имажинизма” (1920): в кубистической фигуре угадывается воин (может быть, рыцарь в латах), отдельно от нее руки – одна, кажется, с веслом (аллюзия на есенинское: “Веслами отрубленных рук / Вы гребетесь в страну грядущего”?), в других – снятая с плеч рыцаря клоунская голова, направленная в его грудь шпага и – неожиданно – серп и молот.

“Гений имажинистов”Рисунок Г. Б. Якупова. Надписи: вверху слева – "Знак Симпатии <нрзб>"; вверху справа —"Гений имажинистов" Георг. Якупов 1920-I-10"; внизу – "Августе Павловне Малежной <?> <нрзб> Якупова"

Ритуалы “образоносцев”[611] тоже постоянно оборачивались “шутовством”; “имажинизм оказался в положении клоуна, который “все делает наоборот”” (В. Шершеневич)[612]. На представлениях, организованных членами ордена, приходилось выбирать: или воевать с ними их оружием – смехом, или самому стать предметом насмешек. Брюсов на “Суде над имажинистами” (4 ноября 1920 года) воспользовался щитом иронии, лукаво подыграв своим оппонентам: “Валерий Брюсов обвинял имажинистов как лиц, составивших тайное сообщество с целью ниспровержения существующего литературного строя в России” (И. Грузинов)[613]. Маяковский предпочитал бить своих литературных противников сильными комическими средствами – “разить <…> молнией и громом” (Г. Окский)[614]. А над Хлебниковым, имевшим неосторожность поверить ритуалу имажинистов, они за это жестоко посмеялись. “Всенародно” (и “всешутейно”) “помазав” Хлебникова “миром (так! – О. Л., М. С.) имажинизма”[615], Есенин и Мариенгоф посвятили его в Председатели Земного Шара (Харьков, 19 апреля 1920 года).

“…Перед тысячеглазым залом совершается ритуал, – вспоминает автор “Романа без вранья”. – Хлебников, в холщовой рясе, босой и со скрещенными на груди руками, выслушивает читаемые Есениным и мной акафисты посвящения его в Председатели.

После каждого четверостишия, как условлено, произносит:

– Верую. <…>

В заключение, как символ Земного Шара, надеваем ему на палец кольцо, взятое на минуточку у четвертого участника вечера – Бориса Глубоковского.

Опускается занавес.

Глубоковский подходит к Хлебникову:

– Велимир, снимай кольцо.

Хлебников смотрит на него испуганно и прячет руку за спину.

Есенин надрывается от смеха.

У Хлебникова белеют губы:

– Это… это… Шар… символ Земного Шара… А я – вот… меня… Есенин и Мариенгоф в Председатели…

Глубоковский, теряя терпение, грубо стаскивает кольцо с пальца. Председатель Земного Шара Хлебников, уткнувшись в пыльную театральную кулису, плачет большими, как у лошади, слезами”[616].

4

Вряд ли циничные манеры “командоров” понравились бы Атосу; зато он бы по достоинству оценил дружескую спайку имажинистов. Казалось, участники “знаменитого московского квартета”[617] руководствовались именно мушкетерской верой в непобедимость своего союза (“четырежды увеличенной силы, с помощью которой <…> можно было, словно опираясь на рычаг Архимеда, перевернуть мир…”[618]). “…Были годы, – вспоминал Шершеневич, – когда легче было сосчитать часы, которые мы, Есенин, Мариенгоф, Кусиков и я, провели не вместе, чем часы дружбы и свиданий”[619].

Александр Кусиков, Анатолий Мариенгоф и Сергей Есенин. 1919

Друзья-поэты при случае клялись имажинизмом с той же интонацией, с какой друзья-мушкетеры произносили свое: “Один за всех и все за одного”[620]. На своих выступлениях “образоносцы” столь же торжественно читали “межпланетный марш” имажинистов – непременно хором: