Александр Кондратов - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е

• Название: Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е
• Автор: Александр Кондратов
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2003
• ISBN: 5-89059-043-Х

Первая книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)», посвященных 1960–1980-м годам XX века. В нее вошли как опубликованные, так и не публиковавшиеся, ранее произведения авторов, принадлежащих к так называемой «второй культуре». Их герои — идеалисты без иллюзий. Честь и достоинство они обретали в своей собственной, отдельно от советского государства взятой жизни.

---

Через минуту Он уже храпел. Улыбка подошла, заглянула через плечо. Это был Он.

— Проснитесь, — попросила она.

Он не отвечал. Она всхлипнула и стала всхлипывать все громче и громче.

— Ты плачешь? — не оборачиваясь, спросил Он.

Она не смогла ответить.

— Всегда-то ты плачешь, — сказал Он. — Ну, женюсь! Обещал, значит, женюсь. Получу развод и сразу женюсь. А теперь ложись.

— А стихи? — сквозь слезы выдавила она.

— О-о-о! — простонал он. — Да не знаю я никаких стихов. Отвяжись ты от меня. — И Он спрятал голову под подушку.

Она плакала навзрыд.

— А, вспомнил! — Подушка отлетела. — Знаю еще один, это — последний. Вот тебе крест, не знаю больше ни одного. «Плюшевые мишки, зайцы, погремушки — дарят детям с елки детские игрушки. Желтые иголки на пол опадают, все я жду, что с елки мне тебя подарят». Ну, чем не стихи? Самые настоящие стихи. Ай да я! А теперь ложись. Завтра натура, опять не выспимся. Да не реви ты так громко. Ну, можешь чуть потише? Вот так можешь продолжать. Спокойной ночи.

Когда она проснулась, Он стоял над ней и озадаченно грыз ноготь. Она села на кровати, Он поспешно отошел к окну.

— Голова тяжелая, — пробормотал Он и опасливо покосился на Улыбку. — Хочешь молока? Первое средство — горячее молоко с сахаром.

Он подошел к телефону, набрал номер.

— Принесите, пожалуйста, горячего молока. Двадцать три. С сахаром, пожалуйста.

— Ну, а теперь рассказывай. — Он присел на кровать.

Улыбка молчала. Ей вдруг страшно захотелось спать, в глаза словно насыпали песку, и не было сил открыть их. Она уткнулась лицом в подушку.

— Э-э-э… — сказал Он, — ты это постой. Сначала скажи, кто ты такая.

— Я — Улыбка, — сказала она.

— Что такое?

— Меня так зовут.

Он озадаченно хмыкнул.

— Ну, допустим, — сказал Он. — Допустим, что тебя так зовут. Но как ты, Улыбка, попала ко мне в постель?

— Так, — сказала она.

— Гм, — сказал Он.

Принесли молоко. Она выпила два стакана, и спать захотелось еще сильнее. В голове что-то гудело, и глаза сами собой закрывались.

— Нет, ты не спи. — Он тряс ее за плечо. — Помнится, ты что-то говорила про стихи. Ты поэтесса?

— Что?

— Ты пишешь стихи?

— Нет. Я работаю дворником.

— Гм, но ты читала какие-то стихи?

— Это вы читали.

— Я?

— Да, вы эти стихи читали однажды в лесу.

— Ты уверена, что это был я?

— Да.

— Ну, тогда рассказывай.

Она стала рассказывать. Он слушал сначала с недоверием, потом с удивлением, наконец лицо его неопределенно и как бы мечтательно расплылось.

— Вспоминаю… — приговаривал Он, — будто что-то было, будто во сне… Коза, голубой автобус, прекрасные принцы. Невеста… Я обещал ждать тебя. Ну, ты видишь, я не выполнил обещания.

— Да, — сказала она, — я вижу.

— И что же ты думаешь делать?

— Спать.

— Подожди, подожди минутку. Да не спи же ты! — Он взволнованно заходил по комнате. — Но каков был! — воскликнул Он. — Ходить по лесу, читать стихи! Было же это во мне, было, было! Нет, мы еще покажем, мы еще повоюем! Может быть, я ждал тебя? Может быть, кто-то позаботился обо мне, может быть, мне бросить пить? Как ты думаешь, бросить мне пить?

— А стихи?

Он долго не отвечал, и лицо его постепенно утратило взволнованность. Устало облокотившись на стол, Он растерянно смотрел на Улыбку. Потом закрыл лицо руками и громко захохотал.

— Стихи, конечно же, стихи! Как можно больше стихов! Вставать в восемь, ложиться в девять, делать зарядку, вести дневник, изучать языки, азбуку Морзе, китайскую тайнопись, исправить почерк… Довольна?

Улыбка закрыла глаза.

— Мало? Тебе всего будет мало. Извините. Не гожусь. Не тот. Ошиблись выбором. Ешьте больше мороженого, пишите письма…

Он взмахнул шляпой и вышел. Улыбка посмотрела ему вслед, зевнула, потом закрыла глаза и, свернувшись в клубок, сладко заснула.

Когда Улыбка вошла, большая комната красного уголка была уже полна народу. Почти сплошь это были женщины. При ее появлении они притихли и теперь рассматривали ее. Справа от дверей был длинный зеленый стол, за которым сидело несколько особо торжественных женщин и милиционер. Женщина, сидевшая напротив графина и колокольчика, встала и сделала принципиальное лицо.

— Подсудимая, займите свое место, — строго сказала она.

Улыбка посмотрела вокруг и, не найдя никакого места, осталась стоять. Женщина с принципиальным лицом посмотрела куда-то вправо, под бюст Энгельса.

— Граждане! — возмущенно сказала она. — Кто взял стул?

Зал молчал.

— Граждане, — терпеливо продолжала женщина, — этот стул наша уважаемая Элеонора Филипповна специально принесла из дому!

Элеонора Филипповна, седая благообразная старушка, взволнованно поправила серую кружевную шаль и с достоинством посмотрела в зал.

Зал молчал.

— Граждане! — все больше распаляясь, продолжала женщина. — Если стул не будет возвращен, я вынуждена буду закрыть собрание…

В задних рядах поднялась какая-то возня, и над головами собравшихся появилось мягкое, с позолоченными ножками кресло. Кресло поставили под бюст Энгельса. Улыбка села. Слева от нее, от угла и вдоль всей стены, висели какие-то плакаты. Женщина с принципиальным лицом прозвенела колокольчиком, зал притих.

— В мире есть только две морали, — торжественно сказала она, — буржуазная и коммунистическая. — Она сделала паузу, милиционер зааплодировал, зал подхватил аплодисменты.

Женщина полистала бумаги, отпила глоток воды.

— Мы, женщины, — продолжала она, — дали миру много героических дочерей. Вспомним Зою Космодемьянскую…

Она гневно зыркнула на Улыбку.

— Вспомнила, — сказала Улыбка.

В задних рядах раздался какой-то шум.

— Да что я такого сделала, да что я такого сделала! — обиженно выкрикивал женский голос.

— Прошу тишины! — сказала председатель. — Вспомним Ульяну Громову. Александр Матросов своей грудью прикрыл амбразуру вражеского миномета. Он был совсем еще юн, и если бы ему предложили написать свою биографию…

— Да что я такого сделала!

Женщина схватилась за колокольчик.

— Граждане! Призываю к порядку! — сказал милиционер.

Женщина с принципиальным лицом отпила из стакана.

— И вот в дни, когда героическая дочь нашего народа Валентина Терешкова, впервые в истории человечества взлетела в космическое пространство, в эти самые дни в стенах нашего дома происходят возмутительные нарушения нашей единственной в мире, советской, социалистической морали.

Зал зааплодировал. Потом наступила тишина, все молчали. Молчание затягивалось.

— Не вижу пострадавшего, — скромно заметила Элеонора Филипповна.

Ей никто не ответил.

— А кто виноват, кто виноват?! — К зеленому столу выскочила чистенькая, аккуратная бабенка. — Я, проживающая в этом доме двенадцать лет, хочу заявить: сами виноваты, сами! Идет такая фифа, на башке — пакля нерасчесанная, вот-вот воши выползут, перекрашеная вся… Узенькие порточки, курточка вся в разрезах. Как увижу такую кикимору, иду сзади и плююсь! Или еще: разгуливают в обнимочку…

Голос с места:

— Правильно, сечь их надо, драть, выселять!..

Женщина с принципиальным лицом:

— Тише, граждане, тише… Все вы правы. Сейчас я вам отвечу… — Она лихорадочно листала какие-то бумаги. — Вот. Сейчас я вам отвечу… Мы, советские люди, строим светлое и радостное будущее, и наши люди должны выглядеть так же красиво, как их дела. У нас свобода, но свобода для здоровых людей, а для тунеядцев, распущенности и хулиганства у нас свободы нет и не будет! А откуда все? Вы спросите меня — откуда все это? Я отвечу: от так называемой западной культуры, музыки, моды! Пора прекратить эти безобразия, пора призвать на помощь дружинников и милицию, пора показать этим господам…

Зал одобрительно гудел.

— Я не вижу пострадавшего… — скромно повторила Элеонора Филипповна.

— Вот, и наша подсудимая… — запальчиво продолжала женщина с принципиальным лицом. — Посмотрите на нее!..

Зал с готовностью посмотрел, но, к разочарованию, не обнаружил ни брюк, ни особой прически. Прислонившись головой к бюсту Энгельса, Улыбка спала.

— Войдите.

Улыбка вошла. В комнате был полумрак. Когда глаза привыкли, она увидела гипнотизера. Он лежал на ковре, на полу. Перед ним стояла маленькая настольная лампа. От лампы на ковер падал ровный кружок света. В кружке лежали какие-то монеты.

— Пришла… — сказал гипнотизер. — Я знал, что ты придешь, но не думал, что так скоро. Садись. — Он указал на ковер, рядом с собой. — Видишь монету? — Он сунул ей под нос ржавый кружок. — Представь, она фальшивая.

— Надо же… — сказала Улыбка.

— Нет, ты послушай… Они думали меня надуть, это меня-то! Молокососы! И долго что-то, как говорится, вклеивали. А я молчу. Они посоветовались и немного сбросили. А я все молчу. Ну, еще сбросили. Словом, купил за бесценок. И эти олухи еще радовались, что меня надули.