Сергей Ченнык - Последний штурм — Севастополь

• Название: Последний штурм — Севастополь
• Автор: Сергей Ченнык
• Издательство: Гала
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-966-1539-36-4

«Последний штурм» — пятая из книг, посвященных Крымской кампании (1854-1856 гг.) Восточной войны (1853-1856 гг.) и новая работа известного крымского военного историка Сергея Ченныка, чье творчество стало широко известным благодаря аналитическим публикациям на тему Крымской воины.

В основу исследования легло одно из самых трагических событий последнего месяца героической защиты Севастополя во время Крымской войны. Тогда, в результате целого ряда ошибок русского командования, ставших для крепости роковыми, войска союзников сумели занять город.

Но последний штурм не стал для них «легкой прогулкой», превратившись в испытание с многотысячными потерями. Предшествовавшее сражение на Черной речке в очередной раз показало, что даже в самых тяжелых условиях Российская императорская армия отличается невероятной стойкостью и упорством.

Ненавязчивый стиль и уверенная аргументация — основное достоинство автора книги. Благодаря этому читатель имеет возможность увидеть страшную и величественную природу описываемых событий далекого XIX века. Эффект достоверности присутствия — одно из главных достоинств книги.

Для достижения такого «погружения в историю» автор широко использует многочисленные библиографические ссылки на источники по данной теме, которая всегда привлекала внимание всех, кому интересна история Крыма.

«Большое видится на расстоянии» — данная книга — это еще одна попытка приблизить и внимательно рассмотреть великое событие, связанное с подвигом нашего народа, совершенным им в то уже далекое трагическое и героическое время.

---

Князь Васильчиков откровенно связал поражение на Черной речке с полным отсутствием каких-либо военных дарований у Горчакова. Он камня на камне не оставляет от попытки адъютанта главнокомандующего Красовского хоть как-то оправдать своего патрона. При этом тон его, пожалуй, более жесток, чем в известном письме Паскевича: «В особенности он показал отсутствие способностей вождя больших военных сил в битве на Черной речке 4 августа 1855 г. в битве, которую Паскевич, в сказанном письме, называет “вечным позором нашей военной истории”. Мне случилось видеть эту несчастную битву собственными глазами и я, и многие меня окружавшие офицеры главного штаба, не будучи большими стратегиками, понимали, что дело делается не так как надо. Это понимал тогда каждый солдат. При возвращении войск на Мекензиеву гору я обогнал верхом несколько пехотных полков, которые шли, сердито разряжая ружья над обрывом горы. “Безалаберщина!” — было самое мягкое из слов, долетавших до моих ушей. Да! Это был не бой, а истинная безалаберщина, и в этой безалаберщине более всего был виноват главнокомандующий, нарушивший, вследствие своего старческого нетерпения, вследствие того, что растерялся, им же утвержденную диспозицию. А г. Красовский пишет, неизвестно на основании каких данных: “один выстрел перерождал князя и он делался определителей в приказаниях, чрезвычайно точен во всех действиях и ясен в словах”».{554}

По мнению Васильчикова подлог и искажение фактов были характерны для Горчакова, стремившегося всячески сохранить лицо перед императором. На слова Красовского, что «…действия князя Горчакова, кажущиеся теперь …неловкими, будут оправданы, когда откроется все, не утаится ни одна бумага, ни одно письмо», Васильчиков ответил жестко — Горчаков не мог быть иным, чем был на Черной. Это была тяжелейшая «кадровая ошибка» государственной военной машины империи, доверившей князю командование своими войсками на ответственейшем театре военных действий в тяжелейшее время. Не проявив себя на Дунае, он показал свою абсолютную несостоятельность в Крыму и оставался таким же в Польше в 1861 г.: «…этот странный, в сущности не глупый и не дурной человек, которого можно было очень нежно любить всем, близко к нему стоявшим, утверждал, что его некем заменить более в целой России, как главнокомандующего и как наместника».{555}

Еще одна из причин поражения, близко связанная с предыдущей, — устаревшая тактика. Хотя русская пехота удивила союзников на Черной речке нехарактерным до того для нее расчленением порядков, она безнадежно отставала от требований времени. От «…сплошных масс… отказались еще с Крымской кампании»,{556} воевать в новых боевых порядках должным образом еще не научились. Тот же Зайончковский с нескрываемым сожалением констатировал: «Бесспорно, что одной из причин неудачного для нас исхода Восточной войны была и наша тактика с ее нормальными боевыми порядками и способом действий, требующим стройности движения и совершенно ровных мест. В эту же войну нам преимущественно приходилось действовать на местности пересеченной, где наши боевые порядки были малоприменимы, а наши войска и военачальники других способов действий не знали».{557}

Горчаков в тактическом плане был поклонником старой школы, изжившей себя еще при Альме. Но если перед Альминским сражением Меншиков хоть в той или иной степени был озабочен неумением войск вести бой в расчлененных боевых порядках, то у Горчакова все было совершенно наоборот: «Отличительная черта руководства князя Горчакова заключалась в полном забвении наступательных действий, в присущей тому времени шаблонности, в полном пренебрежении рассыпным строем и в желании наметить целый ряд рецептов при отсутствии общих основных идей».{558}

Но ведь мы не раз обращали внимание на массы расчлененных боевых порядков русской пехоты? Не отрицаю, но утверждаю, что отмеченное союзниками большое число пехотинцев, выделенных в стрелковые цепи, было лишь видимостью. Командиры еще не умели рационально пользоваться преимуществами такого строя, не доверяли ему, и при малейшей опасности собирали солдат в массы. Как пример — действия Одесского егерского полка. Святополк-Мирский, ведя батальон, видя, что стрелки не идут вперед, а залегли, не имея желания двигаться вперед, даже допустил мысли о возможности рассыпать в цепь одну из своих рот, продолжая вести уже никем не прикрытый батальон на высоты. В итоге, поднявшийся на высоту полк был на ней встречен огнем неприятельских стрелков и сброшен назад к Черной речке.

Князь старался избегать дробления боевого порядка пехоты, настоятельно рекомендуя заменять «…этот строй сомкнутыми застрельщичьими взводами или ротными колоннами».{559}

Французы, отмечая целеустремленность, напор и героизм русских, считают, что их действия традиционно характеризовались прямолинейностью и не отличались тактическим разнообразием. В результате, одна атака копировала другую, одна дивизия сменяла другую, облегчая неприятелю организацию отпора.{560}

Сами участники сражения были более чем обескуражены его итогами. Поражал массовый героизм и жертвенность русской пехоты, безропотно выполнившей приказ, бросивший ее на бессмысленную гибель. Об этом свидетельствуют и русские, и их противники. Притом у союзников действия их противников вызывают искреннее восхищение. Французские офицеры узнавали потом наименование пехотных и егерских полков, атаковавших высоты и заносили их в свои записные книжки, выражая восхищение доблестью противников. Но это было слабым утешением. Кузмин, спустя четыре года после сражения одним из первых поставил вопросы, на которые хотел получить вразумительный ответ: «Было ли необходимо вступать в кровопролитное дело при р. Черной и штурмовать сильную местностью и укрепленную искусством позицию, на которой неприятель мог собрать силы в полтора раза большие, нежели какими мы могли располагать, и не было-ли полезнее, взорвав Севастопольские укрепления южной стороны, покинуть оную?

Третий бастион после оставления русскими войсками Севастополя. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.

Тогда потерь от 4-го по 27-е августа включительно, если не превышающих, то доходящих до 50000 человек могло не быть, и дало бы нам средства действовать в поле с вероятием успеха».{561}

Русская пехота подтвердила свои великолепные боевые качества, равно как и командный состав подтвердил свою неспособность пользоваться ими для достижения победы. Поражение на Черной своей трагичностью наглядно демонстрировало необходимость экстренного пересмотра основ тактической подготовки командиров и стратегической доктрины использования армии главнокомандующими. Оно требовало «… смотреть несколько шире на причины наших поражений как в Крыму». Бесконечная цепь неудач «… Альма, Инкерман, Черная речка — все это являлось отражением одного и того же бытия, которое объявило бы крамолой всякую попытку … осудить практику красносельских маневров, раскритиковать наш устав и которое прятало под Севастополем в задние ряды и подрезывало крылья творчеству находившихся там талантливых офицеров».{562}

4 августа 1855 г. русские войска поплатились за стратегическую недальновидность собственного командования, отдавшего инициативу после успешного в целом сражения при Балаклаве вновь в руки союзников. Недаром правило войны, внесенное впоследствии, с учетом горького опыта Крымской и последующих за нею войн, в «Устав полевой службы» русской армии, гласило, что «…Каждый частный успех, достигнутый какой-либо частью, должен быть закрепляем и развиваем».{563}

Одним из самых жестоких итогов сражения на Черной речке можно считать вывод, что в случае продолжения Крымской кампании, прибывающие на полуостров новые контингенты русских войск, также бессмысленно перемалывались бы в бесплодных попытках вырвать победу любой ценой, ведомые в бой храбрыми, но неграмотными военачальниками. И при Альме, и при Инкермане, и на Черной, атаки пехоты сводились к лихим, но малоэффективным лобовым ударам, единственным итогом которых были горы трупов и в утешение, — восхищение противника. Всякое маневрирование было неуклюжим, лишь запутывало дело и потому применялось недостаточно и неохотно.

Ошибочным было и определение направления нанесения главного удара. Как и Меншиков при Альме, так и Горчаков при Черной речке стратегически мыслил разумно. Командующий понимал, что если и наносить удар, то его направлением должны стать тылы и тыловые позиции противника, ибо «воздействие на тыл противника чаще всего вызывает психологический эффект. Армия, как и человек, не может предохранять себя от удара в спину, не повернувшись кругом, с тем чтобы использовать свое оружие в новом направлении. Процесс перегруппировки сил в новом направлении временно ослабляет боеспособность армии, точно так же как и человек остается беззащитным, пока не повернется лицом к врагу, но продолжительность небоеспособности армий длится, конечно, значительно дольше. Поэтому любая армия весьма чувствительна к угрозе с тыла».{564}