Петр Багров - От слов к телу

• Название: От слов к телу
• Автор: Петр Багров
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Культурология
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-86793-817-8

Сборник приурочен к 60-летию Юрия Гаврииловича Цивьяна, киноведа, профессора Чикагского университета, чьи работы уже оказали заметное влияние на ход развития российской литературоведческой мысли и впредь могут быть рекомендованы в списки обязательного чтения современного филолога.

Поэтому и среди авторов сборника наряду с российскими и зарубежными историками кино и театра — видные литературоведы, исследования которых охватывают круг имен от Пушкина до Набокова, от Эдгара По до Вальтера Беньямина, от Гоголя до Твардовского. Многие статьи посвящены тематике жеста и движения в искусстве, разрабатываемой в новейших работах юбиляра.

---

Поэтому «Страна Муравия» оказалась не такой, как была задумана автором, взыскующим теодицеи.

Литератор М. Шаповалов вспоминает: в послевоенные годы его отец-фронтовик любил читать гостям или просто домашним «в хорошую минуту» поэмы Твардовского: «С послевоенного детства знаю я „Переправу“, „Гармонь“, „Кто стрелял“, „Смерть и воин“ и многое еще из „книги про бойца“. Но была еще другая поэма Твардовского, она при гостях не читалась во избежание разговоров, могущих быть истолкованными как антисоветские. Я имею в виду „Страну Муравию“. Напомню, в чем там суть. Мужичок-середнячок под конец сплошной коллективизации не хочет идти в колхоз. Он — романтик с частнособственническим уклоном»[806].

Цитируются узловые строки поэмы, являющиеся ее стиховым центром.

Твардовский пишет:

И в стороне далекой той —
Знал точно Моргунок —
Стоит на горочке крутой,
Как кустик, хуторок.

Земля в длину и ширину
Кругом своя.
Посеешь бубочку одну,
И та — твоя.

И никого не спрашивай,
Себя лишь уважай.
Косить пошел — покашивай,
Поехал — поезжай.

И все твое перед тобой,
Ходи себе, поплевывай.
Колодец твой, и ельник твой,
И шишки все еловые.

Весь год — и летом, и зимой,
Ныряют утки в озере.
И никакой, ни боже мой, —
Коммунии, колхозии!..

Фронтовик правильно чувствовал опасность — «антисоветскость» любимой им поэмы — силою поэтического слова, правдивого по сути, Твардовский победил собственную тенденциозность: идейный замысел поэмы. И не перевешивает эту «бубочку» упоминание о Сталине — сказочное обращение к нему Моргунка:

И надо всей страной — рука,
Зовущая вперед.

Самому Сталину, видимо, понравилось, если молодой Твардовский получил в 1939 году орден Ленина; но мы не занимаемся сталинской биографией и психологией.

Важнее другое.

5.

У Даля жест это — «телодвижение, немой язык; обнаружение знаками, движениями чувств, мыслей». Это — весьма важная для наших соображений дефиниция. Именно это и видно в богатстве жестов в главной поэме Твардовского.

Сначала — о «Стране Муравии». Что за жесты у ее персонажей?

Сидят невесело вдвоем,
Не поднимают глаз.
……………………………………
Посоловелые слегка,
На стол облокотясь,
Сидят, поют два мужика
В последний, значит, раз…

О чем поют? — рука к щеке,
Забылись глубоко…

В этой поэме глаголы движения переданы природе, окружающей этих скованных, заторможенных людей, — растениям, птицам, животным. Все это полнится буйной жизнью совершенно независимо от людей — даже конь, обрабатываемая земля; даже техника действует сама по себе, главенствуя над людьми, послушно ей следующими:

По склонам шубою взялись
Густые зеленя.
И у березы полный лист
Раскрылся за два дня.

И день по-летнему горяч,
Конь звякает уздой.
Вдали взлетает грузный грач
Над первой бороздой.

Пласты ложатся поперек
Затравеневших меж.
Земля крошится, как пирог, —
Хоть подбирай и ешь.

И над полями голубой
Весенний пар встает.
И трактор водит за собой
Толпу, как хоровод.

Единственный раз в этой сцене-картине старики-посевщики показаны в движении, но надо сказать, довольно безжизненном, почти унылом — и быстро сменяющемся движением техники, вслед за которым идет заключающий и подспудно объясняющий эту заторможенность людей аккорд:

И вот, откинувшись назад,
Пошли, пошли, пошли…

За плугом плуг проходит вслед,
Вдоль — из конца в конец.

— Тпру, конь!.. Колхозники ай нет?..
— Колхозники, отец…

Эта динамика, энергия «жестов» природы — в разных стихотворениях середины 30-х — годы, когда Твардовский мгновенно стал поэтом:

А ветер прет в стекло с натугой,
Густой и сильный, как вода.

В 1937 году прочное здание высшего промысла, воплощенного для Твардовского, как и для многих, в идее социализма и в руководстве партии, как мы видели из высоко содержательных дневниковых записей А. Бека, пошатнулось. (Оно начнет рушиться для него в военные годы, вызвав к жизни поэму «Теркин на том свете», и рухнет, хотя и сохранив остов, в послевоенные.) Положение же самого Твардовского укрепилось.

«Василий Теркин» пишется иначе, чем «Страна Муравия».

Трижды возглашает автор в разных местах поэмы: «— Взвод! За Родину! Вперед!»

И — ни разу — «За Сталина!»

Это был прямой вызов. Но Твардовский тогда не стремился к вызову — он просто не мог отступить от правды. А по множеству свидетельств, в атаку бойцов поднимало не имя Сталина (широчайшим образом представленное в газетных очерках, описывающих бои), а классический русский мат[807]:

…Что в бою — на то он бой —
Лишних слов не надо;
Что вступают там в права
И бывают кстати
Больше прочих те слова,
Что не для печати…

Редчайший, если не единственный, случай в тогдашней печати — всю войну публикует Твардовский поэму о войне, и ни разу не появляется в ней имя Верховного главнокомандующего.

С января 1943 года на поэму идет наступление — купюры Главлита, неясные запреты на публикации и чтение по радио.

22 декабря 1943 г. Твардовский пишет Г. Маленкову (в то время секретарю ЦК ВКП(б), ведавшему культурой): «На „Теркина“ пала тень неизвестного, но столь авторитетного осуждения, что он был вдруг запрещен к передаче по радио, вычеркнут из планов Воениздата, и журналы, обращаясь ко мне за стихами, стали просить „что-нибудь не из Теркина“. Редактор фронтовой газеты, где я работаю и где Теркин печатался по мере написания новых глав, попросту сказал мне: „Кончай!“»[808]

В это же время Твардовский (написав «Легенду о Москве», прославляющую Сталина) начинает писать антисталинскую поэму «Теркин на том свете».

Примечательна запись от 9 апреля 1944 г.: «Может быть, еще до конца войны напишу для себя „Теркина на том свете“». Примечательны именно выделенные нами слова — поэт уже допускает возможность и вынужденность непечатной работы — практически антисталинской.

Твардовский уже достиг своей главной цели — стал народным поэтом. Теперь он может откликаться на те призывы своего творческого инстинкта, которые не влезают в установленные государством рамки.

В 1944 году М. И. Твардовская борется одна с редакторами Воениздата, которые, по ее словам в письмах к нему, лучшее выбрасывают из глав.

Твардовский в депрессии, писать под прессом ему все труднее.

Осенью 1944 года идет работа над новой поэмой — «Дом у дороги», где со всей силой должна сказаться трагедия войны. Но работа быстро сменяется нерабочим настроением. «Теркин» не закончен. Работа над новой поэмой затухает.

Только в конце января — феврале 1945 года он возвратится к работе над «Теркиным» — и новая глава открывается потрясающими для подцензурной литературы, нигде более в поэзии советских лет не встречающимися жесткими реалиями времени — действиями наступающей, с боями вступившей наконец в Германию армии; к тому же это вообще поразительные по поэтической силе строки:

По дороге на Берлин
Вьется серый пух перин.

Провода угасших линий,
Ветки вымокшие лип
Пух перин повил, как иней,
По бортам машин налип.

И колеса пушек, кухонь
Грязь и снег мешают с пухом.
И ложится на шинель
С пухом мокрая метель…

Любой фронтовик, дошедший до Германии, с ходу узнавал эту причудливую для непосвященных деталь чужеземного ландшафта поверженной страны… А именно им в первую очередь — еще воюющим солдатам, шедшим по бетонным, не пружинящим, как наш асфальт, под сапогом пехотинца, а отбивающим ему подошвы ног дорогам Германии[809], адресовал свою поэму Твардовский — поистине поверх барьеров. Мысль его проста: он хотел, чтобы солдаты увидели — он пишет правду.