Александр Ливергант - Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

• Название: Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей
• Автор: Александр Ливергант
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-93381-259-3

В Антологию вошли ранее не переводившиеся эссе и документальная проза прославленных английских писателей XVI–XX веков. Книгу открывают эссе и афоризмы блестящего мыслителя Фрэнсиса Бэкона (1561–1626), современника королевы Елизаветы I, и завершает отрывок из путевой книги «Горькие лимоны» «последнего английского классика», нашего современника Лоренса Даррела (1912–1990). Все тексты снабжены обстоятельными комментариями, благодаря которым этот внушительный том может стать не просто увлекательным чтением, но и подспорьем для всех, кто изучает зарубежную литературу.

Комментарии А.Ю. Ливерганта даны в фигурных скобках {}, сноски - обычно перевод фраз - в прямоугольных [].

---

Мед! Именно что мед!

Когда-то я им объелся…

Имею честь оставаться

с наилучшими пожеланиями,

сударыня, Ваш покорнейший

и почтеннейший слуга

Т. Шенди.

Джону Вудхаусу {207}

Коксуолд, 23 августа 1765

В эти минуты я сижу в своем летнем доме, и все мои помыслы связаны, представьте, не с дядей Тоби и его амурами со вдовой Водмен {208}, а с проповедями, — поэтому письмо Ваше вывело меня из задумчивости; дух его меня радует, но, находясь в полном одиночестве, писать я могу только о себе самом… Я рад, что Вы влюблены: это избавит вас, по меньшей мере, от сплина, который равно плохо действует и на мужчину, и на женщину. Что до меня, то в моей голове всегда должна быть какая-нибудь Дульцинея — это гармонизирует душу; в подобных случаях я поначалу всегда стараюсь убедить даму в своих чувствах; вернее так: прежде я уговариваю самого себя, что влюблен, — при этом к своим любовным интригам отношусь на французский манер, сентиментально. L'amour (говорят французы) n'est rien sans sentiment [83]. В наши дни с этим словом носятся все, но что оно, собственно, значит, никто толком себе не представляет. А теперь оставим тему любви, и давайте я расскажу Вам, как мне удалось отшить одного богатого француза, которому приглянулась моя дочь. Без всяких церемоний (узнав мой адрес у банкира моей супруги) он написал мне, что влюблен в мою дочь и желает знать, какое приданое я дам за ней сейчас и сколько по завещанию. Кстати, с его стороны особой сентиментальности я не заметил. И вот что я ему отписал: «Сэр, в день свадьбы я дам Вам за нее десять тысяч фунтов, но из них, коль скоро ей нет и восемнадцати, а Вам — шестьдесят два, я, с Вашего позволения, вычту пять тысяч; кроме того, Вы ведь не считаете ее дурнушкой; у нее вдобавок много достоинств: она говорит по-итальянски и по-французски, играет на гитаре. Вы же, боюсь, не владеете ни одним музыкальным инструментом, — вот Вам и еще пять тысяч. Так что, полагаю. Вы будете счастливы взять ее на моих условиях». Думаю, мой ответ он воспримет правильно — как решительный отказ. По вине жены моего викария недавно /2 августа 1765 года. — А.Л./ сгорел пасторский дом, и теперь я должен буду как можно скорее его отстроить. Сейчас, однако, у меня средств нет. Скажу по секрету, я счастлив, когда у меня в кармане нет ни единого шиллинга, ибо, когда он есть, мне никогда не назвать его своим. Прощайте, мой дорогой друг, — желаю Вам быть более здоровым, чем я. Чтобы у Вас было больше здоровья — но не больше задора, ибо такое невозможно.

Искренне Ваш,

Л. Стерн.

Сэру Уильямсу Стэнхоупу {209}

Коксуолд, 19 сентября 1767

Мой дорогой сэр,

возможно, Вы самое чудное существо во всей вселенной. Почему, скажите на милость. Вы смеетесь над тем, что я Вам написал? Я сказал, что каждое утро бросаюсь в лоно Венеры (имея в виду море), а Вы из этого заключили, что я ныряю в постель к женщине. Для Вас главное — тело, для меня — разум. Я написал весьма причудливое письмо одной даме, где, кстати, тоже рассуждал о теле и душе: я писал, что она возвысила меня в моих собственных глазах, когда призналась, что принадлежит мне больше, чем любая другая женщина, — однако, учтите, это не дама с Бонд-стрит и не та дама, что ужинала со мной на Бонд-стрит запеченными устрицами и прочими деликатесами; с ней я никогда не ездил tête-à-tête в Солт-Хилл… {210} Но довольно этой чепухи. Прошлое в прошлом — и я себя ни в чем не виню. А Вы? Можете сказать то же самое про себя? Клянусь, что нет. «Вы знаете, что такое чувство!» Что ж, это знает и мой кот, когда слышит, как кричит на чердаке кошка. Но кошачьи концерты мне отвратительны. Я с большей охотой разожгу слабый огонь в другом, чем дам сильному пламени разгореться в себе. Итак, призываю небеса в свидетели: после всех этих badinage сердце мое невинно — и проделки моего пера ничем, решительно ничем не отличаются от того, что я делал в детстве, когда садился верхом на палку и вскачь уносился прочь… Все дело в том, что не я вожу пером, а перо водит мной… Сами виноваты, если удобряете почву мергелем. Раньше я сам сдуру срезал и сжигал дерн для удобрения — только намучился, да еще выложил двести фунтов. Будь оно проклято это земледелие (сказал я себе) — но попробую, если окажется, что пером я владею хуже, чем лопатой… Кончилось все тем, что я совершенно вышел из себя и вдобавок решил, что тачка с дерном обошлась мне слишком дорого…

Желаю Вам во всех ваших начинаниях руководствоваться собственным здравым смыслом, ибо благоприобретенный опыт — это дьявол во плоти. Прощайте, прощайте!

Преданный Вам,

Л. Стерн.

Графу…

Коксуолд, 28 ноября 1767

Милорд,

с величайшим удовольствием берусь за перо, дабы поблагодарить Вашу милость за интерес к Йорику — «Сентиментальное путешествие» изнурило его и духовно, и телесно. Верно, всякий сочинитель должен почувствовать себя сам, иначе его не сможет почувствовать читатель, — но я рассыпался под напором собственных чувств, мои мозги и тело нуждаются в подкреплении, а потому двадцатого числа следующего месяца, пробыв неделю в Йорке, я отправляюсь в город /Лондон. — А.Л./. Я мог бы, конечно, утешиться присутствием жены (которая приехала из Франции), но я ведь уже давно поумнел — что бы там Ваша милость не говорила… Из-за того, что я написал «Тристрама Шенди», мир почему-то вообразил, что во мне от Шенди больше, чем есть на самом деле. Мы живем в прекраснодушном мире: чего только о нас не думают, какими только красками не рисуют. Одна весьма достойная особа прибыла три года назад в Йорк по пути в Скарборо, я имел честь быть с ней знаком и ее сопровождал. Все дамы очень заинтересовались, кто она такая, и я их любопытство удовлетворил: «Представьте, милые дамы (сказал я), это — моя любовница, ее мне порекомендовала моя супруга; больше того, она выписала мне ее из Франции»…

Надеюсь, милорд, книга доставит Вам удовольствие, и тогда труды мои не будут вовсе бесполезными. Если и это сочинение не сочтут целомудренным, то пусть Господь сжалится над теми, кто его читает, — фантазия у них, как видно, поистине искрометная!.. Надеюсь, милорд простит мне столь краткое послание? Могу лишь в заключение добавить то, что Вам уже давно известно: к Вам, милорд, я питаю чувства благодарности и дружбы.

Преданный Вам

Л. Стерн.

P. S. Если Ваша милость окажется весной в Лондоне, я буду счастлив познакомить Вас с моими друзьями с Джерард-стрит {211}: Вы по достоинству оцените мужа и окажете честь жене. Она — полная противоположность большинству представительниц прекрасного пола; они преследуют цели самые разные, она — лишь одну: угодить своему супругу.

Доктору Джону Юстасу {212}

Лондон, 9 февр. 1768

Сэр, сию минуту получил Ваше любезное письмо, а с ним изящную трость в шендианском духе, за что выражаю Вам огромную благодарность. Трость Ваша — шендианская в том смысле, что у нее не одна ручка, а несколько; разница же между Вашей тростью и моей книгой в том, что, опираясь на Вашу трость, берешься за ручку, сообразуясь с удобствами, а читая «Тристрама Шенди», подбираешь «ручку» сообразно страстям, невежеству и чувствительности. В человеческом стаде так мало истинного чувства, что я был бы рад, если б парламент принял закон, по которому, когда выходит книга, раскрыть ее имеют право лишь люди здравомыслящие. Мало того, что писатель сочиняет свой труд, — он еще должен отыскивать тех, кто этот труд поймет. Мир, впрочем, отнесся к моему сочинению снисходительно, все здешние знаменитости его хвалят, а тот интерес, который книга вызвала во Франции, Италии и Германии, вынудил одних перечитать ее, другие же, чтобы не ударить лицом в грязь, сочли за лучшее отозваться о ней положительно. Необращенными остались лишь несколько тартюфов, чья похвала только бы ее опозорила.

Я горжусь, сэр, что такой человек, как Вы, с самого начала был на моей стороне; но ведь не в нашей власти оценить юмор; это — дар Божий, и, кроме того, истинный ценитель половину удовольствия получает не от книги, а от себя; собственные его мысли приводятся в действие теми, которые он почерпнул у автора, они настолько с авторскими соотносятся, что он, можно сказать, читает не книгу, а себя самого.

Через неделю я закончу два тома сентиментальных путешествий мистера Йорика по Франции и Италии. Но, увы! Ваш корабль подымет паруса на три дня раньше, лишив меня тем самым удовольствия послать это сочинение Вам, дорогой сэр, в знак огромной благодарности за ту честь, которую Вы мне оказали, равно как и в знак истинного уважения.