Александр Ливергант - Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

• Название: Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей
• Автор: Александр Ливергант
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-93381-259-3

В Антологию вошли ранее не переводившиеся эссе и документальная проза прославленных английских писателей XVI–XX веков. Книгу открывают эссе и афоризмы блестящего мыслителя Фрэнсиса Бэкона (1561–1626), современника королевы Елизаветы I, и завершает отрывок из путевой книги «Горькие лимоны» «последнего английского классика», нашего современника Лоренса Даррела (1912–1990). Все тексты снабжены обстоятельными комментариями, благодаря которым этот внушительный том может стать не просто увлекательным чтением, но и подспорьем для всех, кто изучает зарубежную литературу.

Комментарии А.Ю. Ливерганта даны в фигурных скобках {}, сноски - обычно перевод фраз - в прямоугольных [].

---

Наиболее узнаваемые, близкие нам образы и обстоятельства, к которым мы проявляем неподдельный интерес, можно обнаружить прежде всего в жизнеописаниях, а потому самым привлекательным из литературных опытов является биография; в самом деле, нет на свете сочинения более занимательного или более полезного; нет иного жанра, который бы вызывал более ненасытный читательский интерес, в котором бы более естественно сочетались назидательность с увлекательностью.

Грандиозные полотна, где переплетаются тысячи судеб, а бессчетное число эпизодов сливаются в одно масштабное историческое событие, не позволяют извлечь уроки, применимые в частной жизни, успех и неуспех которой целиком зависит от наших постоянных, повторяющихся изо дня в день усилий («Parva si non fiunt quotidie» [54], — говорит Плиний) и которой нет места в реляциях, что никогда не опускаются ниже заседаний сенатов, передвижения армий и государственных измен.

Я часто думаю о том, что едва ли найдется хоть одна человеческая жизнь, чье продуманное и правдивое описание не принесло бы пользы. Мало того что у каждого человека найдутся общие черты со многими другими людьми, кому о его ошибках и неудачах, поступках разумных и неразумных узнать будет в высшей степени полезно; но вдобавок в поведении человека, если пренебречь малозначащими заслугами и тайнами каждого в отдельности, обнаруживается столь очевидное сходство, что едва ли сыщется хотя бы один хороший или дурной поступок, который не мог бы совершить любой представитель рода человеческого. Даже те, кого судьба или нрав развели на огромное расстояние, большую часть времени проводят совершенно одинаково; и хотя, в соответствии с законами Природы, своенравие судьбы, амбиции и случайности указывают каждому из нас на наше место, только очень ненаблюдательный человек не заметит, что наши действия — скорые у одних, замедленные у других, разные в зависимости от обстоятельств у третьих — диктуются одними и теми же причинами и следствиями. Нас всех побуждают к действию схожие мотивы, мы все подвержены одинаковым заблуждениям, все мы с надеждой смотрим в будущее, отступаем перед лицом опасности, попадаем в сети желаний и соблазняемся удовольствиями.

Жизнеописания часто критикуют за то, что они не отличаются запоминающимися, яркими эпизодами. Ученый, что провел жизнь среди книг, купец, что не желал ничего знать, кроме своих товаров, священник, чья деятельность ограничивалась лишь амвоном, считаются, как бы каждый из них ни преуспел в своем деле, сколь очевидными ни были их образованность, честность и набожность, недостойными читательского интереса. Однако подобный взгляд зиждится на извращенных понятиях о достоинствах и недостатках человека; и им, вне всяких сомнений, следует пренебречь, тем более что с точки зрения непредубежденного разума более всего ценится то, что приносит более всего пользы.

Разумеется, нет ничего дурного в том, чтобы пойти на поводу у существующего в обществе предрассудка и привлечь внимание читателя описанием жизни человека знаменитого. Однако задача биографа часто заключается в том, чтобы, лишь вскользь коснувшись тех событий, что возносят нас в общепринятом мнении на пьедестал, познакомить читателя с частной жизнью героя биографии, описать мельчайшие подробности его повседневной деятельности, в которой внешние события остаются в стороне, и на первое место выдвигаются благоразумие и добродетель. Жизнеописание Туана, по весьма справедливому замечанию его автора, написано главным образом для того, чтобы познакомить потомков с частной жизнью этого человека, cujus ingenium et candorum ex ipsius scriptis sunt olim semper miraturi — чей блестящий гений будет вызывать восхищение в веках.

Есть многие невидимые обстоятельства, которые — читаем ли мы о них в поисках жизненных или моральных истин, стремимся ли расширить свой кругозор или способствовать росту добронравия — более значимы, чем обстоятельства публичные. Так, Саллюстий {129}, величайший знаток человеческой природы, не забыл, повествуя о Каталине, отметить, что «его походка была то быстрой, то медленной», тем самым изображая ум, пораженный какой-то нежданной мыслью. Так, история жизни Меланхтона {130} воспринимается как проницательное наставление о ценности времени: из его жизнеописания мы узнаем, что всякий раз, назначая встречу, он оговаривал не только час, но и минуту, дабы день не проходил в праздном ожидании. Сходным образом все замыслы и дела Де Витта {131} ныне менее существенны для мира, чем присущие ему «забота о здоровье и пренебрежении жизнью».

А между тем биографии часто пишутся авторами, которые, как видно, очень мало смыслят в том, чем они занимаются, или же относятся к своей деятельности с поразительной халатностью. Они редко располагают иными источниками, кроме тех, какие являются публичным достоянием; они воображают, что сочиняют биографию, тогда как на самом деле предлагают читателю поступки и склонности великого человека, расположенные в хронологическом порядке; их так мало интересуют события из жизни героя, что об его истинном характере можно больше узнать из разговоров со слугой, чем из пространного и продуманного повествования, начинающегося с его родословной и кончающегося его похоронами.

И если даже такие авторы снисходят до того, чтобы сообщить миру конкретные факты, им далеко не всегда удается выбрать наиболее из них существенные. Я, например, не вполне понимаю, какую пользу извлекут потомки, узнав о «перебоях пульса» у Аддисона, — а между тем Тикелл {132} убежден, что именно это и отличает писателя от всего остального человечества. Точно так же мне невдомек, для чего я тратил время на жизнеописание Малерба {133}, из какового мне удалось благодаря высокочтимому биографу вынести тот любопытнейший факт, что Малерб, оказывается, придерживался в жизни двух основополагающих точек зрения: во-первых, что если женщина безнравственна, то все ее рассуждения о благородном происхождении ничего не стоят, и, во-вторых, что французские нищие совершенно неверно употребляют словосочетание «благородный господин», ибо это очевидная тавтология.

Можно, впрочем, найти объяснение тому, по какой причине подобные биографии едва ли принесут читателю пользу или же доставят ему удовольствие, отчего большинство жизнеописаний пусты и лишены смысла. Если описывается жизнь человека, когда всякий интерес к нему утерян, мы вправе рассчитывать на бесстрастность биографа, но не на его точность, ибо подробности, которые делают биографию интересной, отличаются непостоянным и мимолетным характером, они быстро выветриваются из памяти и редко передаются из поколения в поколение. Мы знаем, сколь немногие способны написать законченный портрет своего знакомого — разве что самые заметные черты, наиболее запоминающиеся особенности ума. Нетрудно себе представить, как быстро зыбкие эти впечатления исчезнут, передаваясь от одного к другому, и как скоро череда копий утеряет всякое сходство с оригиналом.

Если же биограф пишет по памяти, торопясь удовлетворить любопытство публики, то есть опасность, что его интерес, его страх, его благодарные или нежные чувства к своему герою возьмут верх над беспристрастностью и побудят его к сокрытию правды и даже к вымыслу. Найдется немало и таких, кто посчитает своим долгом скрыть недостатки и прегрешения своих друзей, даже если от их раскрытия они уже не пострадают. Как следствие, перед нами предстают одноликие персонажи, украшенные однообразным панегириком и если и отличающиеся друг от друга, то лишь чертами внешними и случайными. «Когда мне хочется пожалеть преступника, — говорит Хейл {134}, — я должен помнить, что нелишне точно так же пожалеть и свою родину». Наш долг — оказать уважение памяти мертвых, однако в еще большем долгу мы находимся перед знаниями, перед добродетелью и перед истиной.

Афоризмы

Жизнь

Истина — это корова, которая не дает скептикам молока, предоставляя им доить быков.

Упрямое безрассудство — последнее прибежище вины.

Счастье — ничто, если его не с кем разделить, и очень немногое, если оно не вызывает зависти.

Закон — это конечный результат воздействия человеческой мудрости на человеческий опыт.

Величайшее искусство жизни заключается в том, чтобы выиграть побольше, а ставить поменьше.

Нет на свете занятия более невинного, чем зарабатывать деньги.

Муха может укусить — и даже пребольно — крупную лошадь, однако и тогда муха останется мухой, а лошадь — лошадью.

Под пенсией в Англии подразумевается жалкое денежное пособие, которое государство выплачивает своему подданному за государственную измену.

Красота без доброты умирает невостребованной.

Так уж устроена жизнь, что мы счастливы лишь предвкушением перемен; сами же перемены для нас ничего не значат: они только что произошли, а мы уже жаждем новых.

Огурец следует тонко нарезать, поперчить, полить уксусом — а затем выбросить за ненадобностью.

Нужным советом обыкновенно пренебрегают — непрошеный же почитается наглостью.

Старость обычно хвастлива и склонна преувеличивать давно ушедшие в прошлое события и поступки.

Только рискуя честью, можно стремиться к почестям.

Патриотизм — последнее прибежище негодяя.

Власть прельщает неистовых и гордых; богатство — уравновешенных и робких. Вот почему юность стремится к власти, а старость пресмыкается перед богатством.

Похвала и лесть — хозяева гостеприимные, только первый поит своего гостя вдоволь, а второй спаивает.

Почему-то мир так устроен, что о свободе громче всех кричат надсмотрщики негров.

То, что нельзя исправить, не следует и оплакивать.

Зависть — постоянная потребность ума, редко поддающаяся лечению культурой и философией.

Не готовиться к смерти в зрелые годы — значит заснуть на посту во время осады; но не готовиться к смерти в преклонном возрасте — значит заснуть во время штурма.

Логика — это искусство приходить к непредсказуемому выводу.

Скорбь — разновидность праздности.

Страна, которой правит деспот, подобна перевернутому конусу.

Порок удобнее добродетели, ибо это всегда кратчайший путь.
В том, что непосредственно не связано с религией или моралью, опасно долгое время быть правым.

Обет — западня для добродетели.

Жизнь — это та пилюля, которую невозможно проглотить, не позолотив.

Я