Дэвид Зинделл - Экстр

• Название: Экстр
• Автор: Дэвид Зинделл
• Жанр: Научная Фантастика

Перед вами – “Реквием по Homo Sapiens”. Грандиозная, увлекательная и поразительно поэтичная – однако опера не космическая, но– “космологическая”. Слушайте. Слушайте... Слушайте надменную, гордую, чеканную сагу Будущего... Будущего, когда наша Земля обратилась в давно полузабытый миф – правду о коем знают лишь немногие, состоящие в почти рыцарском ордене Космических Пилотов. Будущего великого города Невернеса – и заселившей Вселенную Старшей Расе Эльдрии, исчезнувшей и оставившей за собою бесчисленные загадки.. Цикл “Реквием по Homo Sapiens”, открытый романом “Хранитель Времени”, продолжается! Сага – продолжается. Читайте следующую книгу цикла “Реквием по Homo Sapiens” – роман “Экстр”!

---

Данло, прижимая руку к теплой ложбинке между ее грудей, сказал:

– Это правда. Мнемоники давно это знают. Потому и запрещают своим ученикам делать себе даже самые простые впечатывания.

– Ты знал это и все-таки предложил впечатать свою память другому человеку?

– Это из-за любви. Не могу даже сказать тебе, как я любил ее.

– Мне кажется, я знаю.

– Ну да – ведь это есть в моей памяти.

– Можно сказать, что есть. Память – такая странная вещь, да? Я вижу все, что помню, так ясно, и все-таки знаю, что это только воспоминания и я вижу их не так, как сейчас тебя.

– Большинство людей запоминает и вспоминает несовершенно. Мнемоника – это другое. Особенно возвращение.

– Как же это возможно – вернуть прожитую тобой жизнь?

– Не знаю, как. Но мнемоники говорят, что материя – это не что иное как память, застывшая во времени. В состоянии возвращения время растворяется, и мы приходим обратно к самим себе. Снова входим в поток своей жизни.

– Что еще говорят твои мнемоники? – улыбнулась она.

– Что между обыкновенным воспоминанием и состоянием возвращения разница такая же, как между фотографией грозы и молнией, обжигающей тебе руку.

Тамара, не улыбаясь больше, повернула руку Данло ладонью к солнцу и провела пальцем по линиям и мозолям на ней.

– Я ведь тоже почувствовала эту молнию. Мое рождение и предшествующие дни в бассейне. И все то время, которое мы прожили вместе в этом доме. Цветы, огонь и любовь. Думаешь, я не помню, как обжигали меня твои руки в нашу первую ночь? Это ведь реально?

– Это реально, – признал он.

– Значит, эту часть моей жизни я по крайней мере могу пережить снова. – Она зажмурилась. – Прямо сейчас. Эти моменты жизни и страсти – они так реальны, да?

– Да.

– И всегда будут такими?

– Да, только…

– Есть кое-что еще, – быстро перебила его Тамара, открыв глаза. Данло ежился и гримасничал от холода. – Самое странное.

Видя, как он дрожит, она взяла его за руку и вывела из воды. Они прошли немного по берегу в сторону корабля Данло, почти полностью занесенного песком. Ветер усилился, и Данло все еще было холодно, но жизнь уже вернулась в его онемевшие ноги. Он испытывал боль, зато не опасался больше, что отморозит ноги и их придется отрезать. Они остановились на дюнах футах в пятидесяти от корабля.

– Что же это – самое странное? – спросил он.

Тамара стояла на солнце, высокая и прямая. Она уже совсем обсохла, и ее кожа обрела матовую белизну жемчужины.

Повернувшись лицом к океану, она, казалось, слушала стонущую песнь китов там, за голубым горизонтом, – или пение ветра. Казалось, что она черпает силу и смысл в звуках окружающего ее мира. Это было видно по блеску ее глаз и по тому, как неподвижно, почти вопреки естеству, она держала голову.

Возможно, она настраивала себя на шепоты и вибрации, слышные только ей. Казалось, что все ее существо трепещет в ожидании некоего великого события. Сейчас, когда она стояла на обдуваемых ветром дюнах совершенно нагая, вся обратившись в зрение, слух и ожидание, в ней чувствовалось что-то дикое, не ведающее жалости, что-то огромное и великолепное. Перед лицом этой сияющей красоты Данло испытал чувство, как будто он ступил за край мира и световой вихрь несет его через вселенную.

– Мои сны, – сказала она. – Откуда они?

– Я тоже об этом думал.

– Когда я переживаю во сне чью-то другую жизнь, полную света кровавых лун и блеска ножей, откуда приходит ко мне эта память?

– Возможно, Твердь впечатала тебе и ее тоже. Сновиденную память.

– Сновиденную? – переспросила она, не поняв этого.мнемонического термина.

– Да. Это целая гора памяти, понимаешь? Большей частью она остается бессознательной, но во время сна иногда поднимается в область сознательного, как вершина айсберга над морем.

– Но если это искусственная память, почему же я переживаю ее заново?

– Н-не знаю.

– Я думаю, это больше, чем искусственная память, Данло. Думаю, что мои сны – нечто большее, чем просто сны.

– Что же это?

Она устремила на него пристальный, дикий взгляд.

– Красные луны – это, конечно, Кваллар. Твердь до того, как стать богиней, родилась на Квалларе. Ты знаешь, что она была воином-поэтом. Единственным воином-поэтом женского пола.

Данло, взглянув на свой блестящий корабль, в тысячный раз подумал о связи Тверди с воинами-поэтами; Возможно, Она убила Малаклипса только за то; что он имел при себе нож и носил два красных кольца…

– Ты думаешь, что Она впечатала тебе собственную память? – спросил он.

– Не только.

Данло вспомнились Тамарины ночные прогулки и то, как она вооружалась на случай встречи с тигром.

– Ее душа, – сказал он. – Думаешь, Она создала тебя с такой же, как у Нее, душой?

– Не только.

– Скажи тогда сама.

– Я слышу Ее мысли. Вижу Ее сны. – Ветер пролетел над океаном, и она умолкла, а потом добавила: – Чувствую Ее боль.

– Телепатия?

– Нет, не только это.

– Ты уверена? Ты уже не первый человек, с которым Твердь говорит таким образом.

– Я не сказала, что Она говорит со мной.

– Нет? Откуда же тогда приходят Ее слова, которые ты слышишь в себе?

– Как я могу это знать? Разве я знаю, откуда приходит ветер и куда он уходит?

– Но твое сознание само по себе…

– Такие вещи нельзя понять путем простого анализа. – Она смотрела на него все тем же взглядом, пристальным и глубоким. – Ты хочешь знать, откуда берется мое сознание – вырабатывается оно атомами моего мозга или струится из планеты, на которой мы стоим? А может быть, я получаю его от мозголун Тверди? Вряд ли ты найдешь на это ответ. Задумайся лучше, откуда берется твое собственное знание.

– Да, это так, но…

– Эти мысли зарождаются у меня в уме одновременно с движением моих губ. И складываются в слова. Это мои слова, Данло. Она мне ничего не говорит.

Он подумал немного и сказал, настаивая на своем:

– Было бы только естественно, если бы Она с тобой говорила, разве нет? Она создала тебя из элементов этого мира; в каком-то смысле ты – рожденное Ею дитя.

Она все так же смотрела на него, и ее глаза казались ему темными, как межзвездное пространство, – но при этом, как ни странно, полными света.

– Я не Ее дитя, Данло.

– Как же ты тогда?

– Ты сам сказал: я нечто иное. Нечто большее.

– Тамара, ты…

– Меня не так зовут. – Ее голос стал холодным и глубоким, как море. – Это имя не соответствует реальности.

– Но кто же ты на самом деле? Кто?

Она то ли случайно, то ли намеренно стояла спиной к солнцу, и оно окружало ее голову, как золотой нимб. Данло было трудно смотреть на нее. Стоя совершенно неподвижно и глядя на него, она сказала:

– Я – это Она.

Данло потряс головой и заслонился рукой от солнца.

– Нет, Нет.

– Я та, кого ты знаешь как Твердь.

Глядя в ее темные бездонные глаза, Данло сказал:

– Да, это правда. В каком-то смысле я знал это с того самого момента, как впервые увидел тебя. Но мне и теперь трудно в это поверить.

– Она и я – одно. Во мне нет ничего, что не было бы частью Ее, а в Ней нет ничего, что было бы мне неизвестно.

– Но зачем? Да, понимаю – испытание. Любовь, которая почти осуществилась. Наша жизнь с тобой. Если ты – если Твердь – хотела просто испытать меня, почему Ей было не создать Тамару, которая не разделяла бы Ее сознание? Она могла бы создать любую женщину – любую женщину в виде Тамары – и просто читать ее мысли. Так ведь легче, разве нет?

Она закрыла глаза. Казалось, что она ищет и не находит ответа, который удовлетворил бы его. Глядя на ее прекрасное, полное сочувствия лицо, Данло не мог поверить, что она – нечто иное, чем человек.

– Любое Ее дитя должно было иметь одну с Ней душу, – заговорила наконец она. – Только так могла Она достигнуть своей цели. Именно по этой причине во мне помещаются Ее память и Ее разум. Иначе мой опыт и мое восприятие реальности были бы Ей столь же чужды, как восприятие любого другого человека.

– Какова же Ее цель? Что Она надеялась узнать через тебя такого, чего не могла узнать по-другому?

Она крепко, до боли, стиснула его руки.

– Твердь хотела узнать, кто на самом деле ты. Нам нужно было это знать.

Ее ответ изумил Данло.

– Но зачем Ей все это? – почти выкрикнул он. – Она уже читала мои мысли – могла бы продолжать в том же духе.

– Знание приходит разными путями, Данло.

– Но зачем же именно так? – Он высвободил руки и потрогал ее лоб, ее лицо, золото ее волос, нагой изгиб ее плеча. – Почему ты?! В ответ она провела пальцем по шраму у него на лбу и сказала: – Я рождена, чтобы трогать и осязать. Выйдя из бассейна, я поняла, что должна потрогать весь этот мир. Снова пройтись по земле нагая, как новорожденное дитя, ощутить песок под ногами, а на языке – морскую соль. Трогать, пробовать, ощущать, пользоваться всеми своими чувствами. Чувствовать, двигаться, стать такой, какая я есть. Жить, Данло. Жить и любить и опять жить. Разве может кто-нибудь насытиться жизнью? Или любовью? Мне всегда было нужно много любви, очень много.