Дэвид Зинделл - Экстр

• Название: Экстр
• Автор: Дэвид Зинделл
• Жанр: Научная Фантастика

Перед вами – “Реквием по Homo Sapiens”. Грандиозная, увлекательная и поразительно поэтичная – однако опера не космическая, но– “космологическая”. Слушайте. Слушайте... Слушайте надменную, гордую, чеканную сагу Будущего... Будущего, когда наша Земля обратилась в давно полузабытый миф – правду о коем знают лишь немногие, состоящие в почти рыцарском ордене Космических Пилотов. Будущего великого города Невернеса – и заселившей Вселенную Старшей Расе Эльдрии, исчезнувшей и оставившей за собою бесчисленные загадки.. Цикл “Реквием по Homo Sapiens”, открытый романом “Хранитель Времени”, продолжается! Сага – продолжается. Читайте следующую книгу цикла “Реквием по Homo Sapiens” – роман “Экстр”!

---

Сорока дней для восстановления сшгему, конечно, не требовалось. Он был молод, полон огня и кипучей жизни. В долгие ночи он спал на шкурах в каминной, в еще более долгие дни сидел на кухне и ел. В шкафах и контейнерах он находил черный хлеб, масло, мягкие плавленые сыры, мандарины и кровоплоды, миндаль, фундук, арахис и семена десятков незнакомых ему растений. Найдя мешочек с кофейными зернами, он поджарил их до черноты и маслянистого блеска, а потом смолол в порошок. Поднимаясь спозаранку, он накачивался кофеином, отдавая дань своей природной тяге к наркотикам разного рода.

Прежде он вволю употреблял и кофе, и тоалач, особенно же любил психоделики, извлекаемые из кактусов, грибов и прочих растений, но потом отказался от всего этого. В память о том своем решении Данло опять перешел с кофе на мятный, подслащенный медом чай. Он часами сидел в чайной комнате, вкушая освежающий напиток из голубой чашки, и смотрел на море.

Как– то утром он вспомнил, что есть стимул посильнее: одинокие прогулки по пустынным местам. Мест более пустынных и диких, чем его пляж и лес на берегу, Нечего было и желать. Как только его ноги привыкли к здешней силе тяжести, Данло стал совершать многомильные прогулки вдоль берега. Он смотрел на свои следы на песке и чувствовал, что нога другого человека здесь еще не ступала. В такой изоляции он, конечно, чувствовал себя одиноким, но как раз одиночество и позволяло ему ощутить свою истинную связь со всем живым в мире. “Лишь будучи один, не одинок я”, -так говорилось в одном из прочитанным им стихотворений. Повсюду – на берегу, на поросших травой дюнах и в лесу – существовала какая-то жизнь, и не он один оставлял на песке следы.

Величайшим удовольствием для него сделалось разгадывание этих следов, оставленных местной живностью. У самой воды он находил легкие оттиски лап куликов и глубокие борозды, пропаханные морскими черепахами, зубчатые линии крабов и пузыри, испускаемые зарывшимися в песок ракообразными. На опушках леса он однажды обнаружил отпечаток тигриной лапы, широкий и отчетливо видный на мягкой почве. Он сразу узнал этот след, поскольку часто видел его в детстве. Снежные тигры, водившиеся на алалойских островах, конечно, не чета своим более мелким лесным родичам, но тигр – всегда тигр.

Как бы в подтверждение виденному Данло чуть позже услышал глубоко в лесу рев одинокого самца. Тигр, как определил Данло по звуку, находился не менее чем в миле от него.

Возможно, он звал тигрицу или приглашал других тигров разделить его добычу. Данло вспомнил тогда, что некоторые тигры охотятся и на человека. Он совсем не желал встретиться с голодным зверем на открытом берегу. Для таких случаев хорошо бы иметь отравленные дротики, звуковые бомбы или лазер – но он был пилот, а не червячник, и ничего такого на своем корабле не держал. Он мог бы сделать себе копье из дерева и китовой кости, но обет ахимсы воспрещал ему причинять вред живому существу – даже тигру-людоеду, даже ради защиты собственной благословенной жизни.

Самым разумным было бы не выходить из дома до самого испытания, но этого бы Данло не стерпел. В конце концов он стал брать с собой на прогулку длинную корягу, которую нашел на берегу. Он не собирался, конечно, бить ею зверя. При встрече с тигром или другим хищником он просто помашет своей дубиной и заорет как сумасшедший – авось зверь и убежит.

Присутствие тигров на этом чудесном берегу напомнило Данло о темной стороне природы и темной стороне его самого.

Всю свою жизнь он видел сознание во всем – не только в животных с их умными желтыми глазами, но и в песке, и в деревьях. Но сознание – это не только цветы и солнечный свет; в нем есть нечто иное, темное и опасное, как море, бугрящееся под бездонной зимней луной. Эта опасность присутствует во всех вещах – и в нем тоже, раз он принадлежит к этой вселенной. Данло был такой же человек, как и все, и потому ему иногда не хотелось думать так о самом себе. Иногда, в минуты безверия и слабости, ему хотелось видеть себя богоподобным существом, обреченным жить в этом мире, пока не завершит свою эволюцию и не создаст лучший – или же не преодолеет окончательно темную власть камня, крови, всего материального вообще. Но как только Данло выходил из дому и принимал первый удар холодного соленого воздуха, он сразу приходил в себя.

Такова магия всех диких мест. На берегу океана природа всегда бодрствует, следит и ждет. Все живое – чайки, поморники, выдры, моллюски и киты – вечно перекликается странно напряженными, зовущими голосами, стремясь коснуться друг друга глазами, языком или острыми зубами. Жизнь всегда стремится объять другую жизнь, пощупать ее, попробовать, поглотить целиком. Данло видел, как крабы в оставшихся после отлива лужах терпеливо, по кусочку, разгрызают раковины мидий. Видел, как оранжевые морские звезды захватывают раковины своими сильными руками и медленно раскрывают их, а после почти сексуальным движением высовывают изо рта желудочный отросток, чтобы всосать обнажившуюся плоть моллюска.

Все живое вибрировало жуткой любовью ко всем прочим живым существам. Порой эта любовь переходила почти в ненависть – не просто в неприязнь, которую чувствует человек к грязи и крови органической жизни, а в глубокую первозданную ненависть к участи всеми покинутого, заживо пожираемого существа. Свирепость, с которой природа вечно пытается поглотить саму себя, внушала нечто вроде благоговения. Быть убитым и съеденным – это ужас, знакомый всему живому, но быть поглощенным окружающей тебя жизнью – это радость и дикий экстаз мира. Это чувство единства с другой жизнью и в симбиозе грибов и водорослей, от которого камни обрастают оранжево-охряными пятнами лишайника. Как будто жизнь в своей жажде любви стремится взять у другой жизни ее нектар, ее секреты, ее память, ее чудесное свойство сознавать себя живой.

Но человека, это великолепное обреченное существо на полпути между обезьяной и богом, всегда подстерегает опасность разлюбить. Все люди во всех мирах галактики живут на лезвии бритвы между трусливым ужасом существования и стремлением изолировать себя от мира, а в конечном счете возобладать над ним и уничтожить его. Вдоль этого лезвия пролегает дикость души, благородство и воля не прятаться и не контролировать, а просто жить, свободно и смело, как несущийся по ветру ястреб. Идти тю лезвию – значит внять зову дикого мира, но мало кто из людей осмеливается так жить.

Жить по– настоящему значит оправдать смерть, а для животного под названием “человек” смерть всегда была страшным черным зверем из бездны, которого надо бояться, одолевать, избегать или ненавидеть -лишь бы никогда не смотреть ему в глаза.

Данло, который видел мрак (и великолепие) жизни глубже большинства других людей, этот дар достался дорогой ценой. Он вырос в страхе перед холодом, ветром и хитрыми белыми медведями, водившимися на его родных островах. В отрочестве он претерпел боль и пожертвовал частицей своего тела, чтобы смотреть на мир глазами взрослого мужчины. Позже, в одну знаменательную ночь, разбитыми в кровь губами, он произнес обет ахимсы. Многие считали ахимсу всего лишь строгим моральным кодексом, запрещающим человеку причинять зло другой жизни, чем-то вроде тугого шелкового кокона из слов и понятий, который ограничивает действия человека, но не мешает ему чувствовать свое превосходство. Для Данло ахимса была свободой и ничем больше. Соблюдение обета порой требовало от него огромных усилий воли, но это вознаграждалось отсутствием страха перед жизнью, а наивысшей наградой служило приобщение к ее радости.

Данло вспомнилось слово “анимаджи” – дикая радость бытия, кипучий восторг жизни, испытываемый ею от себя самой. На этом холодном туманном берегу анимаджи чувствовалась везде – в красных кедрах и лиственницах, прямых и безмолвных, как колонны, в ядовитых грибах и плесени, в бабочках, пауках и червяках, но больше всего, пожалуй, – в китах, воркующих на океанских просторах. Данло любил смотреть на море в часы заката, когда солнце таяло в его золотых водах. Часто, часто стоял он так и пил дикую радость вокруг себя и дивился совершенству, с которым Твердь создала эту Землю. Чтобы достичь этого, Она должна была знать все о радости, о красоте, о человеке и о жизни.

На сорок первый день пребывания на планете далекий идущий с неба звук отвлек Данло от привычного ритуала чаепития. Сначала Данло принял его за гром – не вечный гром неумолкающего прибоя, а небесный, которому сопутствуют молния и запах озона. Посмотрев в окно на тяжелые серые тучи над морем, он подумал, что это начинается шторм, но потом прислушался и решил, что рокот напоминает скорее барабанную дробь – казалось, будто весь океан рождает эти басовые гневные ноты, катящиеся от горизонта к берегу.

Грозный звук усиливался, дом вибрировал. Данло инстинктивно прикрыл лицо руками на случай, если вылетят стекла, но миг спустя гром сменился шепотом. Данло, как ни вертел головой во все стороны, не мог определить его источник. Казалось, что этот шепот плывет вдоль берега и падает вниз через окно в потолке; Данло слышал его в черном устье камина, а потом тот приблизился к самому его уху, становясь все яснее и настойчивее. Шепот заполнил всю каминную, а за ней и весь дом. Женский голос, красивый и сладостный, окрашивался, однако, темными полутонами страсти и нечеловеческой гордости. Только богиня могла обладать таким голосом.