Юрий Соломин - От Адьютанта до егο Превосходительства

• Название: От Адьютанта до егο Превосходительства
• Автор: Юрий Соломин
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-227-00240-1

Популярный актер и художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин вспоминает о споем детстве, ролях, сыгранных на сцене, и съемках в фильмах «Адьютант его превосходительства», «Дерсу Узала». О том, как был первым российским мимистом культуры.

Немало интересного поведали о Юрии Соломине его коллеги — режиссер Сергей Соловьев, актеры Виктор Коршунов, Виктор Норцов, Евгений Весник и Ирина Муравьева.

---

ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ

Встреча с Ильинским — особая страница в моей биографии. Еще мальчишкой я по нескольку раз бегал на все фильмы с его участием, безмерно восхищаясь им, и, конечно, даже не предполагал, что когда-нибудь выйду с ним на сцену.

В Малый театр он пришел сложившимся мастером и баловнем славы, Ильинским — любимцем кино. Его популярность после фильмов «Закройщик из Торжка», «Процесс о трех миллионах» и «Праздник святого Йоргена» была поистине всенародной, но это как-то ничуть не мешало ему оставаться чрезвычайно скромным человеком. Помню, однажды он принес на репетицию пакет яблок апорт. Яблоки были огромные, красивые. Оказывается, он шел по улице и его окликнула какая-то продавщица. Ильинский подошел. Она призналась, что его поклонница, и попросила взять в подарок яблоки. Смущаясь, он взял эти яблоки, а на прощанье услышал: «До свидания, Аркадий Райкин. Я вас очень люблю». Его это не огорчило. Он угощал всех нас этими великолепными яблоками и смеялся до слез.

Его Бывалов стал нарицательной фигурой. Ильинского любили и знали все. Не был исключением и Сталин. Игорь Владимирович рассказывал нам такую историю. После фильма «Волга-Волга» его вместе с другими известными людьми пригласили в Кремль на правительственный обед. По залу с бокалом вина ходил Иосиф Виссарионович Сталин. Он подошел к столу, где сидел Игорь Владимирович, и сказал: «Давайте выпьем, товарищ Вывалов!» — и поднял бокал, чтобы чокнуться, а надо сказать, что Игорь Владимирович вообще никогда ни капли не пил. Он стал это объяснять Сталину, а тот настаивал: «Вы — бюрократ, я — бюрократ. Давайте выпьем вместе!» И оп вынужден был первый раз в жизни выпить шампанского.

Один из критиков точно заметил, что талант Ильинского подобен самоцвету, переходившему из рук в руки разных мастеров-гранильщиков. Чем больше пробовали они на нем различные приемы гранения, тем сильнее проявлялась его природная игра…

Конечно, он непревзойденный комедийный актер. Его Бывалова и Огурцова помнят все, может быть, поэтому исполнение им трагического образа Акима во «Власти тьмы» для многих стало неожиданностью. Внешне это невзрачный, лохматый, сивобородый, слегка ссутулившийся от многолетнего тяжкого крестьянского труда мужичок, к тому же весьма косноязычный, но его молчание было красноречивее любого обличительного монолога. Когда в избе куражился его сын Никита, из-за него ссорились бабы и все это видела девочка Анютка, Аким Ильинского молча сидел на печи, но невозможно забыть его долгий укоряющий взгляд. Ильинский сам по себе — целый театр. Он — мастер трюковой буффонады — смог неподражаемо создать и образы трагические. О его последних ролях — Толстого в «Возвращении на круги своя» и Фирса в «Вишневом саде» — хочется сказать особо. Когда Игорь Владимирович выходил на сцену в черной блузе, подпоясанной ремнем, с лицом суровым и по-толстовски освещенным светом напряженной внутренней духовной работы, появлялось полное ощущение, что ты видишь живого Толстого. Пластика и схожесть общеизвестных портретов и фотографий последних лет писателя настолько вошли в «плоть и кровь» артиста, что для него стало главным проникновение во «внутреннего» Толстого. И тут он достигал трагических вершин.

А как прекрасно он играл свою последнюю роль — Фирса в «Вишневом саде». Его Фирс — единственный человек, который твердо знает, в чем его долг, а потому не боится ни продажи вишневого сада, ни собственной смерти. Именно эта, казалось бы, маленькая роль благодаря мастерству Игоря Владимировича становилась чуть ли не главной. А ведь нельзя забывать, что он, ослепленный огнями рампы, порой терял ориентацию на сцене, но это нисколько не отражалось на силе его воздействия на зрителей.

Ильинский не зря считался неслыханным виртуозом. Невозможно объяснить словами его артистическую технику — ею можно только бесконечно восхищаться. Как неподражаемо читал он басни Крылова, Маршака, Михалкова. А история бесхитростной любви Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича в его исполнении стала истинным шедевром. Как жаль, что телевидение не показывает «Старосветских помещиков» и молодые люди не могут, как и мы, насладиться непревзойденным мастерством Ильинского.

Одно время мы с ним жили в одном доме на Петровке. В последние годы он очень плохо видел, почти ослеп. У него жила собачка, тоже старенькая. Помню, как он выходил в спортивном костюме гулять с ней, а я выходил гулять со своим псом. Часто мы выходили в одно время, и я мог наблюдать за ним, а он меня не видел. Видеть его согбенным, с трудом передвигающимся было непереносимо больно.

МИХАИЛ ЖАРОВ

Популярность его не знала границ. В этом смысле с ним могли сравниться очень немногие, даже замечательные артисты. Его знали и любили зрители всех поколений. Как-то он вспоминал очень показательный эпизод. Во время войны ему пришлось выступать в Центральном московском госпитале. К нему подошел главный врач и попросил подойти к тяжело раненному летчику. Тот находился в тяжелейшей депрессии и ни на что не реагировал. Они зашли в палату и увидели человека с забинтованной головой, сквозь узкую щель бинтов виднелись плотно сомкнутые глаза. Врач наклонился к нему и сказал: «Вас пришел навестить артист Михаил Жаров». Человек медленно-медленно приоткрыл глаза и… улыбнулся. Михаил Иванович наклонился к нему и тихо стал рассказывать какую-то смешную историю. Летчик слушал, и постепенно в его глазах пробуждалась жизнь. Когда Жаров вышел из палаты, врач сказал ему: «Это чудо! Вы сделали то, что не могла сделать медицина».

У Михаила Жарова репутация комедийного актера. Это, конечно, верно, хотя он мог блистательно сыграть и драматические роли, но всех его героев всегда объединяли качества и самого актера — жизнелюбие, удаль, широта души. Причем жизнелюбие блистало и когда он играл благородных, сильных людей и натур слабодушных. Само видимое удовольствие, с которым он исполнял любую роль, создавало особую оптимистическую, часто веселую, юмористическую тональность. Художественный оптимизм Жарова просвечивал во всех его образах, даже тех, что по замыслу насыщены внутренним драматизмом.

Михаил Иванович никогда не стремился стать внешне неузнаваемым. Зритель сразу и безошибочно узнавал его по внешним приметам — характерному лицу, обаятельной улыбке, кипучему темпераменту, выразительному жесту. Каждый из его героев говорил знакомым жаровским голосом — он не старался менять его, улыбался знакомой жаровской улыбкой, а люди возникали совсем разные, не похожие друг на друга. За его «безыскусственностью» скрывалось большое искусство, за легкостью игры — огромный труд.

Жизненная энергия Жарова поражала. Он успевал не только играть на сцене, в кино, выступать в концертах, но долгие годы работал директором Дома актера. Причем любая официальная встреча, любое мероприятие, если в нем участвовал Михаил Иванович, превращались в теплую дружескую беседу. Он всегда умел создать атмосферу непринужденности, найти общий язык с любой аудиторией, придать задушевный тон каждому разговору.

Я его застал уже немолодым, больным, но он все равно оставался обаятельным человеком. Смешливым, заводным. Меня поражало, что он при всей своей популярности, как и другие наши актеры, добра, что называется, не нажил. Помню, когда я еще состоял в художественном совете, Жаров пришел после длительной болезни и попросил дать ему сыграть спектакль, потому что он после долгого пребывания на больничном не мог рассчитывать на зарплату. Конечно, мы все сделали, но я помню, как он говорил, помню его больные несчастные глаза, и у меня и сейчас сжимается сердце.

Одно время он был секретарем партийной организации. Как-то на гастролях в Казахстане играли «Ревизора». Спектакль шел на ура. Нас прекрасно принимали. Чуть ли не на руках носили. Потом прошел слух, слух этот шел, кажется, именно от Жарова, как человека информированного, что нам с Весником, прекрасно игравшим Городничего, дадут звания. Веснику — народного артиста Казахстана, мне — заслуженного. Наш директор Анатолий Андреевич Колеватов прибежал, сказал: «Ребята, накрывайте стол. Завтра вам дадут звания». Стол-то мы накрыли, но никаких званий нам не дали. Так что Михаил Иванович поторопился. Первое свое звание я получил только в 1972 году. Произошло это так. На съемках я подхватил радикулит, передвигался с трудом, с костылями. Доковылял до театра на сбор труппы, зашел в лифт. Вдруг смотрю, идет Фурцева и тоже входит в лифт. Она спрашивает: «Чего это ты?» Я объяснил, что у меня радикулит, а недели через две я получил звание заслуженного артиста. Довольно скоро, в 1974 году, отмечалось стопятидесятилетие театра. Я в это время снимался в кино, в «Дерсу Узала», и жил на Дальнем Востоке. Под юбилей звания давались многим. Я ни на что не претендовал и ничего не ждал. Вдруг утром, часов в шесть, раздался звонок. Я вскочил, думал, что-то случилось дома. Оказалось, звонил Женя Синицын, мы с ним вместе учились, а к тому времени он стал известным журналистом, он-то и сообщил первым, что мне присвоили звание народного артиста России. Потом прошло еще пятнадцать лет, прежде чем дали звание народного СССР. Его не утверждали девять лет — по какой причине, не знаю. Я особо не переживал, мне и без звания популярности хватало.