Андрей Гуляшки - Три жизни Иосифа Димова

• Название: Три жизни Иосифа Димова
• Автор: Андрей Гуляшки
• Издательство: Государственное Издательство СВЯТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

---

Эти нововведения позволили сократить до минимума персонал, что привело к снижению себестоимости напитков и пирожных и достижению почти совершенного уровня культуры обслуживания, гигиены и экспедитивности.

Я вошел в кафе как к себе домой. Путешествие по улице изрядно вымотало меня. Я рассеянно прошел мимо гардеробной, вошел в зал и направился к своему любимому месту. Подойдя к столику, я опустился во вращающееся кресло и подпер голову рукой. Перед моими глазами почему-то опять замаячило норковое манто в обнимку с контрабасом, невероятно, это мне просто мерещилось: в „Сирене” не было никаких контрабасов, а немногие женщины, посещавшие кафе не носили меховых манто, одевались попроще. Одна только Лиза составляла исключение, но я знал, что ее шубка была не из настоящей норки. Как бы то ни было, норковое манто продолжало пылко обнимать массивный музыкальный инструмент, а благородный робот, который указывал дорогу заблудшим пешеходам в подземном переходе на площади Революции, стоял впереди них и, приставив ко рту смычок контрабаса, трубил в него, как в трубу. У меня мелькнула мысль, что все это только иллюзия, и я удивился, каким образом это звучное слово пришло мне в голову. Некогда мой отец изобразил иллюзию в образе дурочки красавицы, обнимающей безобразного осла. Мне было очень худо, кружилась голова, я сидел с закрытыми глазами и вдруг сквозь опущенные ресницы ощутил резкий настойчивый свет, бьющий мне в лицо.

Я открыл глаза и вздрогнул, мне стало не по себе: на моем столике мигали яркие сигналы красный и желтый, – они настойчиво предупреждали посетителя, что он нарушил установленный порядок. Красный свет напоминал мне, что сидеть в пальто и шляпе в кафе не только не прилично, но даже запрещено, а желтый свет сигнализировал, что давно пора сделать заказ: сидеть больше трех минут без заказа посетителю не полагалось.

Я смутился, как примерный ученик, который забыл тетрадь с домашним заданием или не поздоровался с учителем, я залился краской и вскочил с места и тут же смутился еще больше: я не знал, что мне раньше делать: бежать в гардеробную, раздеться или дать заказ; оба сигнала мигали одинаково настойчиво и оба вместе уличали меня в неуважении к порядкам заведения. От растерянности я не мог сообразить, что такому солидному кибернетику, как я, не к лицу краснеть и теряться, тем более, что я, один из создателей автоматической установки, сам придумал эти проклятые сигналы. Но ничего такого не пришло мне в голову: меня с детства учили правилам хорошего поведения, кроме того, я был прекрасно осведомлен о безграничных возможностях автоматики.

Я вытер ладонью взмокший лоб и, применив, под стать кибернетической машине, дедуктивный метод, пришел к вы воду, что я не могу ничего заказать, не сдав на вешалку свои пальто и шляпу. Создавая автоматический агрегат обслуживания, я вложил в него информацию, что у посетителя, который сидит за столом в верхней одежде, заказы не принимаются. И потому, несмотря на усталость, потащился в гардеробную и сунул роботу-гардеробщику свое дорогое кожаное пальто и фетровую шляпу. Робот, взяв мои вещи, не пошевельнулся, а на стене вспыхнула зеленая лампа, под которой четко обозначились слова: „Не умеете обращаться с техникой!” Я досадливо махнул рукой, взял пальто и шляпу обрат но и вежливо подал роботу каждую вещь в отдельности. Человекомашина поклонилась, повесила мою одежду на вешалку и любезно протянула мне номерок.

Я вернулся за свой столик, хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная из воды. Сощурившись, я посмотрел на прейскурант, и поскольку названия и цифры расплывались у меня перед глазами, ткнул пальцем наугад и облегченно вздохнул. Потом достал трубку и начал медленно набивать ее табаком. Не успел я покончить с этим делом, как явился робот, исполняющий обязанности официантки, и с вежливым поклоном поставил на мой столик поднос с шестью рюмками коньяка, блюдечко с шестью дольками лимона и шестью кусочками рафинада. Сделав свое дело, робот еще раз поклонился и, никак не реагируя на мое изумление, крутанулся на месте, как юла, и исчез, бесшумно скользя на своих роликовых ступнях.

Я беспокойно оглянулся по сторонам, мне не хотелось, чтобы кто-нибудь принял меня за чокнутого. Но немногочисленные посетители сидели за столиками в одиночку, и каждый был занят собой. Убедившись что никто не обратил внимания на мой странный заказ, я облегченно вздохнул, залпом выпил первую рюмку и стал ломать голову над тем, как мне справиться с остальными пятью. В выпивке я был слаб, уже после первой рюмки у меня запылали щеки, бывшие узники – крамольные мысли – мигом пришли в веселое расположение духа, рассудок, державший ключи от их камер, мрачно заявил, что дело пахнет керосином и все это не кончится добром.

В эту минуту в дверях показался Досифей Марков, я вскочил и отчаянно, пожалуй, чересчур рьяно для профессора кибернетических наук, принялся махать ему рукой. Но ведь и океанский пароход выглядит жалким на мели! Досифей Марков увидел меня, издалека улыбнулся и направился к моему столику, вероятно, озадаченный моим необычным рвением.

Досифей Марков, этот добродушный гигант, уже давно поседел. Видный специалист в области хирургии сердца, академик с мировой известностью он оказывал мне помощь в математическом моделировании деятельности искусственного мозга, хотя сам был принципиальным противником кибернетики. С некоторых пор он резко порвал сотрудничество и с кибернетиками и с математиками. По неизвестным мне соображениям Досифей вновь облачился в белый халат и пошел работать в железнодорожную клинику главным хирургом. Кое-кого огорошил его поступок: Досифей уделял много времени преподавательской работе, человеку его возраста больше пристало заниматься научной деятельностью и писать труды, чем делать операции, „чинить” больные сердца. Он находился на полном общественном обеспечении и мог жить беспечно, как птичка небесная. Человек этот знал толк в вине, любил простую пищу (хотя ел мало) и старинные заунывные песни. Злые языки поговаривали, что в молодости он был горазд приударять за красивыми женщинами.

Увидев на моем столике батарею рюмок с коньяком, мой приятель пристально вгляделся в мое лицо, словно усомнившись, уж не обознался ли он и не принял ли за меня кого-нибудь другого. Удостоверившись, что перед ним сижу я собственной персоной, Досифей не удержался и приложил ладонь к моему лбу, – проверить, нет ли у меня жара.

Я покраснел не столько из-за батареи рюмок, сколько из-за того, что Досифей считал меня человеком умеренным и воздержанным.- Ничего особенного, – сказал я, – Немного напутал, де лая заказ, но это не беда. Садись, пожалуйста. Ты не представляешь, как я рад видеть тебя!

– Гм, – недоверчиво хмыкнул Досифей. – Людям вроде тебя не свойственно допускать промахи в таких пустячных делах, и я как врач тебе скажу, что для этого, видимо, есть какая-то причина, но на объяснении не настаиваю. Одно могу сказать: это совершенно идиотская установка и тот, кто ее выдумал, – надеюсь, что не ты, – общественно вредный элемент.

– Почему? – спросил я конфузливо, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица. – Почему ты думаешь, что эта установка идиотская?

– А ты разве так не думаешь? – Досифей глянул мне в глаза, взял с подноса рюмку и выпил коньяк небольшими глотками. – Впрочем, – продолжал он, – можешь не говорить, что ты думаешь, ты ведь кибернетик, а значит, одного поля ягода с тем кредителем (прости за ругательное слово!), который придумал эту проклятую установку.

– Автоматика облегчает жизнь человека, – сказал я, чувствуя что говорю будто по протоколу, безо всякого вдохновения, а ведь всего несколько недель назад, я, вероятно, произнес бы эти слова с пафосом. – Да, автоматика облегчает жизнь человека, – повторил я, – она экономит труд, средства, снижает себестоимость товаров и повышает культуру быта.

– Со всем этим я согласен и слышал это сто тысяч раз.

– Так в чем же дело? – уныло спросил я.- Ты знаешь… – сказал Досифей. Он закурил папиросу, затянулся, немного помолчал. – Вот, скажем, у тебя плохое настроение, ты устал от работы, от дум или еще черт знает от чего. И ты говоришь себе: схожу-ка в „Сирену” Выпью чашечку кофе, отдохну, встряхнусь, побеседую с друзьями, глядишь, и хандра пройдет, на душе станет веселее. Вот приходишь ты в „Сирену”, садишься за столик, и начинаешь думать, чтобы такое заказать. Пока ты так прикидываешь, подбегает официантка – Мими или Верочка, все равно, обе были хорошенькие, предрасполагали (извини за вульгарное слово, я не вкладываю в него ничего плохого!). Глазки веселые, улыбается. „Что это с вами сегодня, почему не в настроении?” Они тебя знают как облупленного, ведь ты маячишь у них перед глазами если не каждый день, то через день! – и сразу догадываются, когда тебе весело, а когда грустно. Ты и говоришь этой самой Мими, да, мол, мне грустно, но от вашей улыбки сейчас станет веселее. Ты, конечно, шутишь, но ведь самая плоская шутка – это шаг к повышению настроения. Тебе становится легче, может, временно, а все-таки есть польза! Человеку порой довольно одного слова, одной полуулыбки, мимолетного взгляда, чтоб на душе стало легче, позабылись дурные сны, и он перенесся в мир радости, призрачных ожиданий, окрыляющих душу. Вот почему я говорю, что гениальный ученый, который придумал эти не менее гениальные усовершенствования в „Сирене” – вредитель! Идите, черт побери на заводы, химкомбинаты, на транспорт, спускайтесь в шахты, населяйте их своими роботами, суперроботами и самоуправляющимися системами управления, освобождайте человека от необходимости трудиться и мыслить, но не суйтесь со своей кибернетикой во все дыры! Я говорю это тебе, ты один из наших ведущих кибернетиков. Не крадите у нас доброе слово, хорошую улыбку, веселую шутку, оставьте нам, если на то пошло, нашу печаль, – ведь человек, который не умеет грустить, не умеет по-настоящему и радоваться. Не лишайте нас всего того, без чего жизнь превращается в жилую комнату без единого цветка, без единой картины на стене, без какой-нибудь занавесочки на окне, – он взял рюмку с коньяком, подержал ее в руке и снова поставил на поднос.