Дуглас Хардинг - Маленькая книга жизни и смерти

• Название: Маленькая книга жизни и смерти
• Автор: Дуглас Хардинг
• Издательство: Ганга
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98882-033-8

Книга написана с юмором и простотой, достойными поставленной перед ней задачи — противодействовать концептуальным страхам смерти и разоблачить ошибочные представления о том, что вы считаете «собой» и что является смертным. Поразительно, что такая маленькая книга может полностью уничтожить воспитанные в нас убеждения относительно вопросов рождения, старения и, наконец, загробной жизни, причём делая это совершенно безболезненно и даже радостно.

Предлагается проделать ряд экспериментов, чтобы избавиться от предвзятых представлений о себе, совершив путешествие туда, где мы Ничто и Всё.

---

5. Нет необходимости много говорить о нашем последнем примере несовместимости Первого Лица и третьего лица, а именно о потрясающей разнице между «я родился» и «он родился». Только последнее из этих утверждений имеет смысл. Это Осознание, которым я являюсь, без конца и без перерывов, ощущает Себя как также не имеющее начала. Это то, что я нахожу, и никто не вправе противоречить мне — или, возможно, я должен сказать, противоречить Ему.

И, фактически, механика рождения не оставляет мне оправданий за смешивание себя как третьего лица с Собой как Первым Лицом: совсем никаких оправданий за то, что первого из них, — который много лет тому назад прибыл, весь запятнанный кровью и кричащий, «между фекалиями и мочой», — я путаю со вторым, который прибывает вне времени, весь сияющий и безмятежный, из Непорочной Бездны, потомок самого́ девственного Космического Чрева. (Ещё более грязна, конечно, — чтобы не сказать, противна — механика зачатия, в которой сперматозоиды, не имея своего собственного канала, вынуждены разделять один с мочой.) Только Провидение во власти чёрной комедии и готовое пойти на всё, чтобы отделить Первое Лицо, которое я есть, от третьего лица, которым я кажусь, могло придумать контраст такой шокирующий — и такой неизбежный.

Но какие мы эскаписты! Есть ли хоть какие-то факты, на которые нам не нашлось бы, что сказать?

Итак, позвольте мне попытаться сформулировать эту фундаментальную дихотомию, этот раскол между моей одиночной и центральной Реальностью и её многочисленными региональными видимостями, на менее лживом и менее многословном языке и в менее ограниченном обрамлении — обрамлении мандалы или луковичной модели. Другими словами, позвольте мне отметить его на карте моего путешествия приближающегося наблюдателя. Возвращаясь домой из открытого космоса, сквозь просторы моих «надчеловеческих» астрономических и географических регионов, он приходит к (g) — моему «человеческому» региону, всего лишь в метре или около того от МЕНЯ, который расположен в центре всех моих регионов. Здесь, в (g), он видит «существующее, делимое, плотное, живое и человеческое» существо по имени Дуглас Хардинг, наряду со многими подобными существами. Отсюда он движется внутрь по направлению к (f), что в нескольких миллиметрах от меня, к тому месту, где Дугласа Хардинга явно замещает клетка (скажем, клетка кожи), которая является «существующей, делимой, твёрдой и живой», но (точное словцо) далеко не человеческой. И далее к (e), где клетка кожи замещается молекулой (скажем, молекулой аминокислоты), которая является «существующей, делимой и плотной», но далеко не живой. Затем к (d), где молекула замещается атомом (скажем, атомом углерода), который является «существующим и делимым», но далеко не плотным — фактически, главным образом пространственным. Затем к (c), где атом замещается частицей (скажем, протоном), «отдельное существование и делимость» которого сомнительны[22]. Затем к (b), где частица замещается кварками — гипотетическими сущностями, существование которых на самом деле очень сомнительно. Более того, в этом регионе само время под вопросом[23].

Лишь настолько близко может этот посторонний, мой вооружённый всей аппаратурой путешествующий наблюдатель, подобраться ко мне. Настолько близко, и одновременно настолько далеко, поскольку нет пути, ведущего от меня как объекта ко Мне как Субъекту. Я один нахожусь в (a), Я, который есть Цель — недостижимая для посторонних — этого длинного путешествия внутрь. Я, который есть уникальная Центральная Реальность, Безвременный Ноумен, и все явления, встречаемые на пути, есть его постоянно меняющиеся региональные видимости. Шаг за шагом наблюдатель отобрал у меня свойства и достижения, пока я не был сведён почти к полному ничто. Прямо здесь я мгновенно подтверждаю и завершаю это медленное отбирание. Здесь я есть единообразный Источник всех тех «временных, существующих, делимых, плотных, живых, человеческих и надчеловеческих» эффектов, Потенциал, который Сам не является ни одним из них, не является совершенно ничем подобным им и подобным вообще чему бы то ни было. Прямо здесь и сейчас у меня нет свойств, я по сути свободен даже от времени и существования (существование, существовать означает выделяться) — не говоря уже о жизни и смерти и обо всём остальном. Теряя жизнь, я нахожу бытие; теряя бытие, я нахожу Бездну. Точнее, я теряюсь в Бездне[24].

Ошеломляющая истина, которую эта схематическая карта — этот язык мандалы — даёт мне понять, такова, что, когда я говорю «я умру», я себе льщу! Я никогда не жил! А то, что никогда не жило, очевидно, никогда не может умереть. В качестве этого не живущего и не умирающего Источника жизни я за пределами того и другого.

Итак, моя задача не столько в том, чтобы (с Руми) «умереть прежде, чем я умру», сколько в том, чтобы «быть прежде, чем я буду жить». И не столько в том, чтобы (с Платоном) «практиковать смерть», сколько в том, чтобы «практиковать то, что я никогда не жил». Ибо жизнь есть смертельная болезнь, которой я никогда не страдал.

Показательно, что некоторые друзья-буддисты, хотя и счастливы, когда им напоминают, что они абсолютно пусты, менее счастливы, когда им напоминают, что они пусты в том смысле, что в них нет жизни и они абсолютно инертны. Также показательно, что наш эксперимент с Недвижимостью (вспомните вращение на месте, когда вы замечаете, что на самом деле вращаетесь не вы, а комната) склонен вызывать наибольшее сопротивление, иногда порождая большой гнев и страх. Как заметил Юбер Бенуа, недвижимость пугает человека даже больше, чем темнота, — вполне естественно, поскольку движение есть критерий жизни. (Отсюда различие между «быстрыми и мёртвыми»[25].) Направленные вовне на те движущиеся вещи, стрелы внимания человека оставляют его невредимым: направленные внутрь на эту неподвижную Не-вещь, они неизменно смертельны. Тогда не удивительно, что поворот на 180° к Недвижимости приводит в ужас. И не удивительно, что в Дантовом Аду самая суровая пытка не в том, что человека швыряют туда-сюда в ревущем пламени, а в том, что его вечно держат неподвижным в твёрдом льду. Люцифер, гордый и сверхактивный отец лжи, упрямо считающий абсолютную Неподвижность абсолютной Смертью — а не также и самим Источником Жизни, — сам навлекает на себя наказание.

Всё, что нужно, чтобы освободить меня от этих мучений, — это простая правдивость, смирение перед данным, вопиюще очевидным. (Как только я принял себя как Кутуб, или Неподвижный Центр вращающегося мира, и совсем привык к себе такому, я нахожу удивительным, что мне удавалось закрывать глаза на свою абсолютную неподвижность хотя бы на мгновение.) Стоит только посмотреть, только осмелиться вернуться к своим чувствам, и я вынужден признать с Уоллесом Стивенсом (в его стихотворении «Скала»), что «иллюзия думать, что мы были живы». Затем я могу продолжить и обнаружить со Стивеном Левином (в его трогательной и ценной книге «Кто умирает?»), что «когда мы осознаём, что мы уже мертвы, наши приоритеты меняются, наши сердца раскрываются». Недвижимость, приветствуемая здесь, есть Смерть, которая приводит мир к жизни и любви.

«Представление о том, что я мёртв и не подаю никаких признаков жизни, заходит слишком далеко, это больше, чем я могу принять, — можете вы возразить. — Это оскорбляет меня, и здравый смысл тоже!»

Вполне может оказаться, что здравый Смысл не так уж обидится, отвечаю я. Если здесь есть проблема, она скорее в том; что человеку не хватает здравого смысла и что он при этом слишком изобретателен и слишком изощрён.

В начале всего этот исследования я указывал на самый неизбежный из несомненных фактов — факт здравого смысла, что вы и я стоим в ряд в камере смертников в ожидании исполнения смертного приговора. Только три незначительные детали — первое, каким способом этот coup de grace[26] будет нанесён; второе, точная дата и время; третье, как и в каком настроении человек будет умирать, — только эти детали пока остаются неизвестными.

И теперь, гораздо позднее в этом исследовании, я обнаруживаю, что настойчиво задаю вопрос: неизвестны ли они? И ещё более настойчиво отвечаю: если да, это мой выбор. Это зависит от меня. Я понимаю, что могу ответить на все три вопроса прямо сейчас.

Возьмём для начала всевозможные многочисленные способы смертной казни. Ни один из них не является таким внезапным и надёжным, таким драматически окончательным, как топор палача, или гильотина. Что может быть более безжалостно и удручающе самоочевидным, чем тот факт, что потерять свою голову значит потерять свою жизнь. Более того, ведь это здравый смысл.

Ещё эксперимент. Я вытягиваю ноги, смотрю вниз — и принимаю то, что получаю:

И я размышляю о том, что Обезглавленные находятся в полной безопасности. Никому нельзя отрубить голову дважды. Обезглавленные никогда не умирают. Это так просто, так разумно, так важно.