Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

• Название: Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Поэзия
• Год: 1995
• ISBN: 5—239—01137—0

Первая книга антологии дает широкую панораму поэзии старшего поколения русской эмиграции: от главных представителей русского символизма — Д. Мережковского, Вяч. Иванова, З. Гиппиус до старейшего представителя второй волны русской эмиграции Д. Кленовского. Большая часть имен этой книги хорошо известна русскому читателю, в том числе И. Бунин, В. Ходасевич, М. Цветаева, И. Северянин, — но многие прочно и незаслуженно забыты даже литературоведением русского зарубежья. В этом томе читатель найдет стихи Л. Бердяевой (жены философа), А. Кондратьева, Ю. Терапиано, А. Присмановой и многих других.

В антологию включены произведения, созданные поэтами только в эмигрантский период творчества.

Издание рассчитано на широкий круг читателей, а также может служить учебным пособием по литературе русского зарубежья.

---

«Иноходец был резвый, горячий…»

Иноходец был резвый, горячий.
Пристяжная еще горячей.
Жизнь казалась одною удачей
Средь осенних бегущих полей.

И поля за полями мелькали,
Будто счастье летело со мной
В голубые зовущие дали,
В белый дом за песчаной рекой.

Был тогда я еще малолеткой,
Бесшабашным сорвиголовой,
И не знал, как огромною клеткой
Встанет мир над казачьей душой.

А душа, словно стрепет влюбленный,
Тот, что бьется в калмыцкой петле,
Перепуганный и возмущенный,
На апрельской цветущей земле.

«Не сплю, не сплю и вижу…»

Е. К. Девлет-Килдеевой

Не сплю, не сплю и вижу
Во сне, как наяву,
Что я не под Парижем,
А на бахче живу.

И что не май цветущий,
Но август золотой —
Мой месяц самый лучший
На полосе степной.

Лежат горой арбузы
В соломе золотой.
И вдруг приходит Муза
Поговорить со мной.

Она пришла босая,
С пучком травы в руках,
Простая и родная,
С улыбкой на губах.

Наш разговор недолог,
В моих руках трава,
Над нами неба полог,
И слышатся слова,

Мои слова глухие,
Как счастлив жребий мой,
Что Музою Россия
Была во сне со мной.

На Хопре

Дениз Евсеевой

Варили кашу с салом
На берегу крутом.
Закат разливом алым
Простерся над Хопром.

И звезды так несмело
Взглянули с высоты,
И утка пролетела
В закат из темноты.

Как светляки, горели
Костры в ночном у стад.
И где-то близко пели
Про белый-белый сад.

Душа была готова
Весь этот мир обнять…
О если бы ей снова
Все пережить опять!

Май 1954

Георгий Адамович

«Твоих озер, Норвегия, твоих лесов…»

Твоих озер, Норвегия, твоих лесов…

И оборвалась речь сама собою.
На камне женщина поет без слов.
Над нею небо льдисто-голубое.

О верности, о горе, о любви,
О сбившихся с дороги и усталых
— Я здесь! Я близко! Вспомни… назови! —
Сияет снег на озаренных скалах.

Сияют сосны красные в снегу,
Сон недоснившийся, неясный, о котором
Иначе рассказать я не могу

Твоим лесам, Норвегия, твоим озерам.

«За все, за все спасибо. За войну…»

За все, за все спасибо. За войну,
За революцию и за изгнанье.
За равнодушно-светлую страну,
Где мы теперь «влачим существованье».

Нет доли сладостней — все потерять.
Нет радостней судьбы — скитальцем стать,
И никогда ты к небу не был ближе,
Чем здесь, устав скучать,
Устав дышать,
Без сил, без денег,
Без любви,
В Париже…

«Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда?..»

Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный[88], когда? —
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем…

Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду,
Как будто «Коль славен» играют в каком-то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле
Колышутся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.

Когда мы… довольно, довольно. Он болен, измучен и наг.
Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг,
И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся… но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.
Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь.

«Что там было? Ширь закатов блеклых…»

Что там было? Ширь закатов блеклых,
Золоченых шпилей легкий взлет,
Ледяные розаны на стеклах,
Лед на улицах и в душах лед.

Разговоры будто бы в могилах,
Тишина, которой не смутить…
Десять лет прошло, и мы не в силах
Этого ни вспомнить, ни забыть.

Тысяча пройдет, не повторится,
Не вернется это никогда.
На земле была одна столица,
Все другое — просто города.

«Один сказал: "Нам этой жизни мало"…»

Один сказал: «Нам этой жизни мало»,
Другой сказал: «Недостижима цель».
А женщина привычно и устало,
Не слушая, качала колыбель.

И стертые веревки так скрипели,
Так умолкали — каждый раз нежней —
Как будто ангелы ей с неба пели
И о любви беседовали с ней.

«Ночь… и к чему говорить о любви?..»

Ночь… и к чему говорить о любви?
Кончены розы и соловьи,

Звезды не светят, леса не шумят,
Непоправимое… пятьдесят.

С розами, значит, или без роз,
Ночь, — и «о жизни покончен вопрос».

…И оттого еще более ночь,
Друг, не способный любить и помочь,

Друг моих снов, моего забытья,
Счастье мое, безнадежность моя,

Розовый идол, персидский фазан
Птица, зарница… ну что же, я пьян,

Друг мой, ну что же, так сходят с ума,
И оттого еще более тьма,

И оттого еще глуше в ночи,
Что от немеркнущей, вечной Свечи,

— Если сознание, то в глубине,
Если душа, то на самом дне, —

Луч беспощадный врезается в тьму:
Жить, умирать — все равно одному.

«Ну, вот и кончено теперь. Конец…»

Ну, вот и кончено теперь. Конец.
Легко и просто, грубо и уныло.
А ведь из человеческих сердец
Таких, мне кажется, не много было.

Но что ему мерещилось? О чем
Он вспоминал, поверя сну пустому?
Как на большой дороге, под дождем,
Под леденящим ветром… к дому, к дому.

Ну, вот и дома. Узнаешь? Конец.
Все ясно. Остановка. Окончанье.
А ведь из человеческих сердец…
И это обманувшее сиянье!

«Патрон за стойкою глядит привычно, сонно…»

Патрон за стойкою глядит привычно, сонно,
Гарсон у столика подводит блюдцам счет.
Настойчиво, назойливо, неугомонно
Одно с другим — огонь и дым — борьбу ведет.

Не для любви любить, не от вина быть пьяным.
Что знает человек, который сам не свой?
Он усмехается над допитым стаканом,
Он что-то говорит, качая головой.

За все, что не сбылось. За тридцать лет разлуки,
За вечер у огня, за руки на плече.
Еще, за ангела… и те, иные звуки…
Летел, полуночью[89]… за небо, вообще!

Он проиграл игру, он за нее ответил.
Пора и по домам. Надежды никакой.
— И беспощадно бел, неумолимо светел,
День занимается в полоске ледяной.

«Безлунным вечером, в гостинице, вдвоем…»

Безлунным вечером, в гостинице, вдвоем,
На грубых простынях привычно засыпая…
Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом?
Не поздно ли искать искусственного рая?

Осенний крупный дождь стучится у окна,
Обои движутся под неподвижным взглядом.
Кто эта женщина? Зачем молчит она?
Зачем лежит она сейчас со мною радом?

Осенним вечером, Бог знает где, вдвоем,
В удушии духов, над облаками дыма…
О том, что мы умрем. О том, что мы живем.
О том, как страшно все. И как непоправимо.

«Слушай — и в смутных догадках не лги…»

Слушай — и в смутных догадках не лги.
Ночь настает, и какая! Ни зги.

Надо безропотно встретить ее,
Как ни сжималось бы сердце твое.

Слушай себя, но не слушай людей.
Музыка мира все глуше, бедней.

Космос, полеты, восторги, война, —
Жизнь, говорят, измениться должна.

(Да, это так… но не поняли вы:
«Тише воды, ниже травы».)

«Ни музыки, ни мысли… Ничего…»