Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

• Название: Последний сейм Речи Посполитой
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Беларусь
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-338-01100-x

Лауреат Нобелевской премии Владислав Реймонт показал жизнь великосветского общества Речи Посполитой в переломный момент ее истории. Летом 1793 года в Гродно знать устраивала роскошные балы, пикники, делала визиты, пускалась в любовные интриги. А на заседаниях сейма оформляла раздел белорусских территорий между Пруссией и Россией.

---

— Выйди со мной, у меня к тебе важное дело, — шепнул он ему хмуро.

— Сейчас не могу, жду кастеляна. Под вечер буду в погребке Дальского. Подожди меня там.

— Ты едешь на бал к Зубову?

— Сегодня? Если справлюсь со спешными делами, загляну на минутку.

— Все собираются на это празднество, даже Тереня.

— А она там на что? — проговорил Север с умыслом громко.

— Тереня едет со мной, — отрезала Иза, пронизывая его взглядом.

— Тереня останется дома! — вскипел Марцин, весь красный от волнения.

— Вы присваиваете себе право диктовать ей, что она должна делать?

— Ведь она моя невеста, у меня есть кое-какие права по отношению к ней.

— И поэтому вы хотите на ней учиться быть тираном. Что-то больно рано показываете когти! — усмехнулась она с сокрушающим высокомерием. — Я беру Тереню под свое наблюдение, — этого с вас не достаточно?

— Весьма почтен этой честью, остаюсь, однако, при своем мнении.

— Ну и оставайтесь при своем строптивом мнении, а я Тереню все-таки беру с собой... — Она повернулась к Зарембе. — Мы ведь будем там не одни, с нами едет целое общество. Бал обещает быть великолепным, со множеством сюрпризов. Ты, конечно, едешь с нами?

— Не думаю, однако, чтобы это было подходящим делом для панны Терени, — ответил он холодно, глядя на нее в упор вызывающим взглядом.

— А для кого же ты считаешь это подходящим?

Ее задели его слова, и, раздраженная его тоном, она остановилась перед ним в грозном ожидании.

Он не стерпел ее презрительного тона и рубнул с плеча, не задумываясь:

— Только для так называемого высшего света, а не для благонравных девиц.

— Катон! — бросила она ему насмешливо, срывая заодно свою месть за воскресное разочарование.

— Всего-навсего отставной артиллерийский поручик Север Заремба, пани камергерша, — бросил он ей так же язвительно, с дерзким вызовом во взгляде, поклонился и отошел в сторону.

— Грубиян! — услышал он позади язвительный шепот.

Вошло несколько лиц. У камергерши был сборный пункт всего светского общества, чествовавшего Зубова. Оттуда все должны были тронуться в Станиславов на ужин, а затем во дворец князя Сапеги на спектакль и бал.

Явился и Цицианов в сопровождении своих офицеров и не отходил от Изы ни на шаг, осыпаемый такими милостями, что камергер кипел в бессильной злобе и шептал на ухо Зарембе:

— У этого князя манеры совсем казацкие... Он, видно, не знает еще палки, ищет ее тут... Я ему устрою сцену, — ворчал он грозно, не трогаясь, однако, с места.

— Горе побежденным женщинам! По-видимому, дамам нравятся его мужицкие манеры и рябая физиономия, — ответил насмешливо Север. Очень обрадовался, когда Клоце сообщил ему, что кастелян его ждет.

Марцин, пасмурный, как осенняя ночь, остановил его по дороге и заговорил шепотом:

— Дамы так просят, чтобы я отпустил Тереню, что я сам не знаю, как мне быть.

— Не слушай просьб и не пускай.

Кастелян ждал уже в экипаже и обратился к Клоце, когда они подошли:

— Да, а быков вы купили?

— Купил в Зельве триста голов. Сотню тотчас же погнали казаки в лагерь генерала Дунина, остальных пригонят в Гродно, отправим по Неману в Пруссию. Ярмарка была дорогая; какая-то компания скупала, да еще агент пана Старженского тоже поднимал цену. К счастью, у меня были под рукой конвойные казаки, — пришлось сделать кой-какую реквизицию. К лошадям только нельзя было никак подступиться: что было получше, скупили какие-то офицеры. Говорил кто-то — будто для бригады Мадалинского и артиллерии Ясинского.

Заремба прислушался, догадываясь, что речь идет о Качановском и Гласко, но заговорил только тогда, когда экипаж уже тронулся.

— Я не знал, дядя, что вы развлекаетесь торговлей.

— Если ксендз Коллонтай может торговать холстом и красным товаром, так почему же мне не торговать хлебом и скотом? — усмехнулся кастелян в ответ на выражение лица, с каким Заремба задал свой вопрос. — Клоце уговорил меня, и я от этого не в убытке. Я даже снял в аренду склады в Гданьске. Клоце закупает баржи, и осенью я отправлю сотни две вниз по реке. Правда, прусский король поприжал нашу торговлю безобразными пошлинами, на таможнях чинят нам всевозможные затруднения, но моим баржам обещали льготный пропуск. Жена против этого, — ей больше по душе Сведенборг, Мартини и ученые разговоры о бессмертии души. Я же отдаю предпочтение здоровым началам экономики, дающим приличные барыши.

— Вы будете на балу у Зубова, дядя?

— Должен быть. Но у меня так много дел, — вздохнул кастелян, погружаясь в раздумье, и, только когда экипаж остановился перед дворцом, шепнул: — Я тебя отрекомендую епископу, но ты должен подорожиться и попросить времени для размышлений, чтобы он не пронюхал тут задуманной интриги.

Дворец Коссаковских был не очень велик и довольно плохой архитектуры, убранный, однако, внутри со вкусом и большой роскошью.

В приемной второго этажа стояли шеренгой гайдуки в ливреях; сухопарый ксендз в роговых очках встречал гостей. В залах и гостиных исполняли роль хозяек свояченицы епископа; сам он расхаживал шаркающей походкой по комнатам с приятной улыбкой на устах. Голова его, покрытая седыми подкрученными буклями, и бледное, рябое лицо мелькали повсюду. Он расхаживал между группами гостей, не жалея лестных словечек, дружеских кивков, таинственного перешептывания и благословляющих взглядов. Охотно заговаривал даже с мелкой шляхтой, давая почувствовать каждому, будто считает его выше других, ибо каждого умел использовать для своих целей. Был о себе высокого мнения, но скрывал свое честолюбие под маской предупредительной вежливости, живого остроумия и образованности, свою алчность — под маской горячей заботы о всеобщем счастье, эгоизм — под маской глубоких политических соображений, ненависть — под личиной возмущения по поводу падения нравственности.

Своих близких он щедро награждал, недругам же прощал на словах, но на деле с помощью преданных ему рук давил их беспощадно, отнимал у них поместья и сладеньким сострадательным шепотком выказывал им свое презрение. Притворялся бдительным к службе божией, даже обедни служил сам почти ежедневно, но с большим еще усердием хлопотал о доходных поместьях и, если требовали обстоятельства, захватывал их вооруженной рукой.

Человек он был образованный, с изысканными манерами, в своих мнениях руководствовался рассудком и обстоятельствами, был коварным интриганом, не брезгающим никакими средствами, всегда в погоне за всякими привилегиями, властью, богатством и высоким положением и для себя, и для своей многочисленной родни. Это он в период Великого Сейма вел такую горячую интригу против реформы и конституции.

Ему платила за это русская императрица.

Это он стал впоследствии душой Тарговицы и всяких махинаций, задуманных на погибель Речи Посполитой.

Получал за это щедрые взятки рублями.

И в данный момент в сейме он стоял во главе могущественной фракции, покорный каждому желанию Петербурга, за что получал постоянно щедрые подарки поместьями, епископскими золотыми крестами, усеянными бриллиантами, и — дукатами.

Таков был этот гражданин, епископ и человек, хуже которого нашлись бы еще в Речи Посполитой, но вреднее — не было.

Кастелян представил ему Зарембу. Епископ окинул Севера испытующим взглядом и, очень приветливо поздоровавшись с ним, отвел кастеляна в сторону.

Заремба почувствовал облегчение, когда остался один, хотя в карманах он ощущал стесняющую его тяжесть драгоценностей кастелянши, а в душе — злобные настроения Изы; он начал оглядывать проходивших мимо него людей.

В главном зале, обитом амарантовой тканью и уставленном дорогой утварью, зеркалами, бронзой и золоченой мебелью, с потолком, украшенным позолоченным орнаментом на красном фоне, сидел виленский епископ Массальский со своим достойным коллегой и другом, епископом холмским Скаршевским. Оба были злейшими врагами Коссаковского. Особенно Массальский, игрок, кутила и пьяница, несмотря на свою грузную фигуру и преклонный возраст, ненавидел его от всей души и угрюмым, злобным взглядом следил за ним, язвительно что-то шепча, в ответ на что Скаршевский усмехался ядовито, кивая лысой остроконечной головкой.

Поодаль крался змеиными извивами, со взглядом подстерегающей добычу кошки, аббат Гиджиоти, черный, худощавый итальянец, личный секретарь короля и одновременно послушное орудие Сиверса. Нюхал воздух в толпе и пресловутый Бокамп. Фризе тоже охотно угощал направо и налево табаком, стараясь выудить при этом несколько слов. И много еще им подобных усердно обделывали там свои дела, так как на епископских приемах собиралось многочисленное и самое разношерстное общество.

Позади епископов, на расставленных вдоль стен красных диванах, дремали полуразваливающиеся престарелые вельможи, покрытые мхом старухи, от которых пахло воском и святою водой, точно от старых кропильниц, профессора с носом в табаке, в потертых рясах и фраках. Там было и несколько старомодных кунтушей и простодушной завали из захолустных уголков Литвы. Иногда появлялся в главном зале, будто только для украшения, какой-нибудь прославленный добродетелью муж, представляемый гостям, или какой-нибудь модный иностранец. Остальные анфиладой уходящие вдаль и богато убранные комнаты заполняла пестрая, нарядная и разношерстная толпа: модные франты со взбитыми чубами, с набалдашниками тросточек в зубах, позвякивающие кучкой брелоков на золотых цепочках, подпирали камины. Было между ними много офицеров «союзной» державы, приживальщиков, толкающихся повсюду, где только пахнет жареным, ловцов новостей и лиц, живущих на деньги из никому не ведомых источников. Много вечных просителей вращалось в орбите влиятельных персон, выжидая удобного случая. Однако большая часть присутствующих состояла из депутатов сейма, друзей и родственников епископа, целой своры преданных ему клевретов, усердно являвшейся бить челом всемогущему патрону, получать инструкции и поручения, выпрашивать милостыню, хвастать своим влиянием в сейме и отдавать отчет обо всем, что делается у короля, у Сиверса, у Бухгольца и у разных вельмож. Поминутно кто-нибудь долго нашептывал что-то епископу или совал ему в руку маленькие записочки. В одном углу готовилось, очевидно, какое-то тайное совещание, так как наиболее влиятельные фигуры, как Забелло, Гелгуд, Нарбут, кастелян, несколько епископских клевретов из сеймовых депутатов, и в числе прочих даже Новаковский, незаметно удалились в задние комнаты дворца.