Газета Завтра - Газета Завтра 46 (1198 2016)

• Название: Газета Завтра 46 (1198 2016)
• Автор: Газета Завтра
• Жанр: Публицистика

---

Тут пора пояснить, что за фрукт этот Кузнецов. Он по понедельникам, вторникам и средам был писателем, а с четверга по воскресенье — сексотом КГБ. Кондаков пишет: "Среди писателей, на которых ему приходилось(!) доносить, был и его давний друг и коллега по "Юности" Евтушенко".

Но друг и коллега сам был не чужим человеком для этой важной структуры. Известный генерал П.А.Судоплатов в воспоминаниях "Разведка и Кремль" (1999) рассказывает, что к нему, когда он был уже в отставке, руководство его родного ведомства обратилось за советом, "как использовать популярность, связи и знакомства Евгения Евтушенко в оперативных целях и во внешнеполитической пропаганде". Он ответил, что прежде всего надо "установить дружеские контакты" с поэтом. Контакты были установлены, видимо, без особых затруднений. Затем решили направить Евтушенко в сопровождении подполковника КГБ т. Рябова на Международный фестиваль молодёжи и студентов в Хельсинки. Это уже июль-август 1962 года. Там под чутким руководством т. Рябова поэт показал себя очень хорошо. Ну, а после этого пошло-поехало: 30 стран… 50… 80… 97… И дело дошло до личных телефонов товарищей Брежнева и Андропова, которым Евтушелло порой звякал прямо из ЦДЛ на глазах потрясённых собратьев.

И как же не по-пански выглядит после этого напечатанный в "Новой газете" и без того лакейский стишок о Максиме Горьком, в котором этот оборотень поносит великого писателя за общение "с ЦК и ЧК". А Брежнев-то разве не ЦК, а библиотека? А Андропов-то разве не ЧК, а кукольный театр? И вот два друга — Кузнецов и Евтушенко — на одной стезе. Но дело не в этом. Что ж, во всём мире государственная безопасность нуждается во внештатных агентах среди населения, в том числе среди интеллигенции с бойким пером. Дело в том, что Кузнецов обратился в Союз писателей с просьбой о командировке в Англию. Я, дескать, пишу роман о Лондонском съезде РСДРП. Вероятно, не без содействия КГБ командировку ему дали: ведь какой соблазн иметь в Лондоне своим агентом советского патриота. Но тот приехал в Лондон и запросил там политического убежища. Это было в 1969 году. Факт досадный, но не исключительный: и до него, и после бросали родину писатели Тарсис, Гладилин, Аксёнов, Бродский, Вольпин (сын Есенина), Довлатов, Амальрик… Увы, кажется, все евреи. Но тут и сам Евтушенко, у которого, как известно, еврейской крови нет в крови.

Кузнецов стал работать на радиостанции "Свобода". Тот же Кондаков уверяет: "Его репортажи и очерки многим запомнились своей исключительной теплотой, тонким лиризмом, интеллектуальной глубиной". Но, с одной стороны, известно, что "Свободу" не интересовали теплота и лиризм; с другой — ничто не мешало интеллектуальной глубине на родной земле. А кончилось дело тем, что при всей его глубине Кузнецову не хватило сообразительности: в Англии он признался, что был агентом КГБ. И от него отвернулись все радиостанции, газеты и журналы. А в 1979 году, всеми отвергнутый и давно ничего не пишущий, он погиб в автомобильной аварии. И вот вопрос: а от Евтушенко даже после свидетельства Судоплатова кто отвернулся? Ну, хотя бы Эрнст закрыл ему дорогу на телевидение?

Но вернёмся к "Бабьему Яру". Как уже было сказано, на это стихотворение Евтушенко вдохновил своим рассказом Кузнецов, но у того один глаз был русский, а другой — еврейский. И первый — подслеповат, может быть, с бельмом, видел плохо. А второй глаз — очень зорок, востёр, и он видел страдания в Киеве прежде всего, чаще всего, больше всего — евреев. В таком духе поэт и написал своё знаменитое стихотворение, так его и напечатали. Но в нем нет ни слова "немец", ни слова "фашист", не назван ни Гитлер, ни хотя бы рядовой гитлеровец, расстреливавший и вешавший советских людей, но упомянуты древний Египет, потом сразу — Дрейфус, какие-то загадочные "дамочки" с какими-то "брюссельскими оборками", Белосток как город известного еврейского погрома, есть ещё клич русских антисемитов "Бей жидов, спасай Россию!", "Союз русского народа", и несколько раз употреблено слово "антисемит". Но, во-первых, это книжное словцо никак не годится ни для рассказа о дикой трагедии Бабьего Яра, ни для характеристики в целом отношения фашистов к евреям. Какой там "антисемитизм"! Словцо слишком малосильно, невыразительно, блёкло. Антисемитизмом можно назвать просто беспардонный трёп на еврейскую тему. Что такое "анти"? Всего лишь "против". И что, Гитлер, Гиммлер, Розенберг, Эйхман было только против евреев, как я, допустим, против Жириновского или Млечина? Они всего только не хотели знаться с евреями, трапезничать за одним столом, не подавали им руки? Во-вторых, почему же у поэта такой огромный разрыв между Египтом и делом Дрейфуса? Это же несколько тысяч лет! Почему не упомянуты, например, изгнания евреев из Англии, или Испании, или Франции, Германии? А потому, что автору невтерпёж было скорей добраться до русских антисемитов, до "Союза русского народа". В результате произошёл огромный перекос: за всеми этими ухищрениями от древнего Египта до брюссельских дамочек недавние фашисты, конкретные, реальные палачи Бабьего Яра оказались задвинуты в тень, а на первый план автор выдвинул именно "Союз русского народа" да горлопанов, орущих "Бей жидов!" Но как ни омерзительны, как ни ужасающи были еврейские погромы в помянутом автором Белостоке и в других городах России, как и многих стран Западной Европы, — они не сопоставимы с государственной политикой еврейского геноцида, которую проводила фашистская Германия.

Вадим Кожинов писал: "Действительная история погромов в Российской империи берёт начало в 1881 году. Тогда погромы затронули боле 150 городов, местечек, селений… Но ради борьбы против погромов правительство не медля создаёт специальную законодательную норму". А известный еврейский историк Ю.И. Гессен писал, что на основании этой нормы "солдаты, усмирявшие погромщиков, стреляли и убили несколько крестьян". Согласно опубликованным позднее документам, "несколько" оказалось девятнадцатью крестьянами (В.Кожинов "Россия. Век ХХ", Т.1. с.92-93). Вот и сопоставьте: государственная политика, направленная на "окончательное решение еврейского вопроса", и закон, дающий право стрелять в погромщиков. И возможно ли вообразить, что в "хрустальную ночь" всегерманского еврейского погрома полиция стреляла бы в погромщиков (и 19 из них убила) или хоть просто в воздух для острастки?

В заключительных — как правило, итоговых — строках стихотворения автор говорит уже только о себе, о "заскорузлой" ненависти антисемитов к нему лично. Каких антисемитов? Да не германских же, не фашистов, учинивших кошмар Бабьего Яра, а, конечно, опять о российских, о доморощенных. И это довершает недопустимый перекос, что и явилось причиной неприятия многими поспешного, необдуманного стихотворения. Но была и другая, не менее важная причина. Евтушенко писал: "Шовинисты после опубликования "Бабьего Яра" обвинили меня в том, что в стихотворении не было ни слова о русских и украинцах, расстрелянных вместе с евреями". Но ведь, действительно, ни слова о русских, и сказать об этом для него значит быть шовинистом? Хороша поэзия!.. А когда Дмитрий Шостакович написал 13-ю симфонию, в которой было использовано это стихотворение, то и тут нашлись шовинисты: Евгений Мравинский, выбранный композитором, отказался дирижировать, а Борис Гмыря — петь. Евтушенко уверял, что "им пригрозили антисемиты". Где доказательства? А я думаю, они отказались просто потому, что первый — русский, а второй — украинец. Этого вполне достаточно. Исполнение симфонии оказалось под угрозой. Кирилла Кондрашина, взявшегося дирижировать, писал Евтушенко, "вызвали куда-то "наверх" и сказали, что не разрешат исполнение, если в тексте не будет сказано о русских и украинских жертвах". И поэт негодовал: "Это было грубым вмешательством!" Вы подумайте: требование правды — грубость!.. "Что оставалось делать? Я с ходу написал четыре строки". Нате, мол, жрите, проклятые антисемиты:

Я здесь стою, как будто у криницы,

Дающей веру в наше братство мне.

Здесь русские лежат и украинцы,

С евреями лежат в одной земле.

Всё это — о жестоком насилии над ним, о своих нечеловеческих страданиях Евтушенко поведал нам уже в нынешние дни, точнее, в пору царя Алкаша.

Но ведь скрижали истории сохранили и то, что с такой же искренностью молодой поэт говорил и в 1962 году на известной встрече руководителей государства с творческой интеллигенцией. Вот послушайте. Всё это из стенограммы той встречи, опубликованной в журнале "Известия ЦК КПСС", №11 за 1990 год: "Я человек самоуверенный, меня трудно в чём-либо переубедить. Пока я сам внутренне не убеждён, я никогда не переделаю текст, кто бы меня ни уговаривал. Но после большой речи Никиты Сергеевича, где, в частности, был разговор о моём стихотворении "Бабий Яр", я перечитал это стихотворение и заново продумал все высказывания Никиты Сергеевича, я увидел, что некоторые строфы субъективно правильны, но…" Но объективно там было враньё в форме умолчания. Нет! "…некоторые строфы требуют какого-то разъяснения, какого-то дополнения в других строфах". И он засел за разъяснения и дополнения: "Я просто счёл своим моральным долгом не спать всю ночь и работать над этим стихотворением". И вот за всю ночь он сочинил четыре уже известные нам строки про криницу. "Это было сделано не потому, что мне сказали, дали указание, никто меня не заставлял прикасаться к этому стихотворению. Это было моим глубоким убеждением". Глубина эта всем хорошо известна. Но тут возникает много вопросов. За что грозили Мравинскому и Гмыре антисемиты, если автор сам заблаговременно переделал текст? Зачем Кондрашина вызывали "наверх", когда, после бессонной ночи поэта, всё было тип-топ? Наконец, понимает ли автор, что ещё в тридцать лет его постигла беда, называемая в народе "собачьей старостью", которая сопровождается потерей памяти?