Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

• Название: Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
• Автор: Николай Гнидюк
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1975

Повести «Прыжок в легенду» и «О чем звенели рельсы» — первые произведения украинского писателя Миколы Гнидюка, переведенные на русский язык. В них рассказывается о героических делах специального партизанского отряда Д. Н. Медведева в глубоком тылу врага, о замечательном советском разведчике Н. И. Кузнецове, под чьим непосредственным руководством пришлось работать М. Гнидюку.

Рисуя портреты своих боевых друзей, автор показывает стойкость, отвагу, необычайную выдержку разведчиков в самых сложных ситуациях, их находчивость и смелость в минуты опасности. Писатель сообщает много дополнительных данных о деятельности обаятельного и мужественного Николая Ивановича Кузнецова.

---

Василий Андреевич подошел к Кузнецову и обнял его.

— Бесконечно рад познакомиться, — сказал он. — Счастлив, что встретил вас. Поздравляю! — И к Медведеву: — Вот это сюрприз! Спасибо, Дмитрий Николаевич!

Затем он познакомился с каждым из нас и каждому тоже сказал: «Поздравляю!» А когда церемония знакомства закончилась, Медведев обратился к Кузнецову:

— Теперь, Николай Иванович, предоставляем слово вам.

— Так ведь вы знаете, Дмитрий Николаевич, какой из меня рассказчик, — смутился Кузнецов.

— Очень хорошо знаем: прекрасный! — Медведев был в приподнятом настроении. — Не скромничайте. Вот мы вас еще и петь заставим…

— С чего бы начать?

— Начинайте с Коха, как он узнал в вас своего земляка и выболтал тайну военной операции под Курском…

— С Коха так с Коха…

И вот мы уже переносимся в Ровно, в рейхскомиссариат, в тот день, когда обер-лейтенант Пауль Зиберт и его невеста Валентина Довгер явились на аудиенцию к наместнику фюрера на оккупированной фашистами украинской земле. Затем — убийство Гееля… Покушение на Даргеля… Похищение Ильгена… Истребление Функа…

Рассказывает Николай Иванович не спеша, скупыми фразами. Василий Андреевич восторженно смотрит на рассказчика. Время от времени, когда в повествовании случается пауза, он произносит: «Прекрасно!», «Блестяще!», «Пожалуйста, подробнее!» И тогда на помощь Кузнецову приходит Лукин. Каждый эпизод в его устах превращается в отдельную законченную остросюжетную новеллу. Ему все до мелочей известно, с исключительной точностью передает он наше настроение, наши переживания, как будто сам был тогда вместе с нами.

А может, и в самом деле был? На то и поручено ему руководство разведкой, чтобы он мог в любую минуту поставить себя на место каждого из нас, почувствовать то, что каждый чувствует, сделать то, что делает каждый.

Василий Андреевич долго расспрашивал Кузнецова о действиях ровенских подпольщиков. Узнав, что командование нашего отрада поддерживает тесные связи со здолбуновскими товарищами, он попросил меня рассказать о состоянии дел на железнодорожном узле и цементном: заводе.

— Надо сделать все необходимое, — сказал он, — чтобы спасти завод и депо. Гитлеровцы, безусловно, перед отступлением попытаются их уничтожить. Подпольщики должны помешать фашистам. Передайте это здолбуновским товарищам.

— Понял, Василий Андреевич. Передам.

И я ощутил тепло его ладони.

Наше знакомство длилось лишь несколько часов, и хотя я был рядовым большой армии народных мстителей, а у него на плечах были генеральские погоны, я не ощутил этой разницы в рангах.

«Да, — подумал я, — правы были и Николай Приходько, и Красноголовец, когда говорили, что этот человек способен вызвать к себе самые искренние симпатии». И я понимал тех ровенчан, которые, вспоминая о своем секретаре обкома, называли его просто, по-товарищески: Василий Андреевич.

БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Представьте себе: зимний хвойный лес, огромные величавые сосны и пихты в сказочном белом наряде и костры, костры, костры… А надо всем этим льется песня — широкая, протяжная, как бы рожденная самим человеческим сердцем.

В один из таких чудесных зимних вечеров начала 1944 года мы долго бродили с Николаем Ивановичем Кузнецовым по лесу, любовались его красотой и, прислушиваясь к пению партизан, мечтали о будущем.

— Представляю, Коля, — говорил Кузнецов, — какой прекрасной будет жизнь после войны! Вот увидишь: пройдет несколько лет — городов и сел, разрушенных оккупантами, нельзя будет узнать. Ты что собираешься делать после войны?

— Я железнодорожник и, вероятно, снова пойду на паровоз…

— А я считаю, что тебе, да и другим ребятам надо будет учиться.

— Об этом я еще не думал, Николай Иванович. Пока война…

— Ничего, Коля, победа близка. Песенка Гитлера уже спета. Знаешь, вот я смотрю на эти заснеженные деревья и думаю об Урале, Сибири. Тебе не приходилось там бывать, и ты не можешь себе представить, какая она — сибирская зима. Когда победим, обязательно возьму ребят и повезу к сибирским медведям. Станем на лыжи и пойдем в тайгу. Что этот лес в сравнении с тайгой! Там — красота! А мороз! Знаешь, как сказал Некрасов:

Здоровый, ядреный
Воздух усталые силы бодрит.

Вот вы тут надеваете на себя шубы, натягиваете шапки и то дрожите от холода. А попробовали бы попариться в сибирской бане! Ты знаешь, что это такое? Нет? Залезешь под самую крышу и крикнешь банщику: «А ну, поддай парку!» И как зашипят горячие камни, как пойдет пар вверх. А он не такой, как ты думаешь, не влажный, а сухой, горячий, даже дух захватывает! Тогда березовым веником начинаешь стегать себя, кажется, даже кости становятся мягче. Потом — выскочишь в чем мать родила на улицу, плюхнешься в снег, как на пуховую перину, и давай кататься по нему… И это еще не все. Приходишь из бани домой. Изба деревянная, рубленная из соснового леса, смолой пахнет. Мать ставит на стол самовар. Он шипит, а мы пьем чай вприкуску. И не одну, не две чашки, а десять. Что, не веришь? А бывает, и больше. Пот льет ручьями. У каждого на коленях — полотенце. Вытираешься и пьешь. Вот это — по-сибирски, вот это — здорово! Никакая холера не пристанет… А вы — шубы… Ну, кажется, я немного увлекся. Не могу, понимаешь, не могу оставаться равнодушным, когда вспоминаю Сибирь.

— А нас, — вставил я, — раньше Сибирью пугали. Все говорили: «Советы всех украинцев загоняют в сибирские леса, и там они умирают от холода».

Кузнецов рассмеялся:

— Что же, я обещаю — силой затяну тебя в сибирский лес. Только боюсь, что тебе не захочется оттуда ехать назад. Пойми: это край будущего. Он еще покажет себя. Вот закончится война — и Сибирь прогремит на весь мир. Ты не можешь себе представить, сколько сокровищ спрятано в сибирской земле. И эти сокровища будут служить людям. Я вижу это время!

Он говорил увлеченно, даже с пафосом, но в его словах не было ничего искусственного, наигранного.

В такие минуты я всегда думал о том, как этот человек, который до самозабвения любит свою Родину, свой народ, может спокойно выслушивать хвастливые рассказы фашистских офицеров об их «веселых забавах» на захваченной земле? Как у него выдерживают нервы? Ему очень тяжело. В тысячу раз тяжелее, чем нам. Но он никогда не жалуется на свою судьбу, никогда не теряет присутствия духа. Он и нас всех подбадривает, зажигает на борьбу…

— Николай Иванович, — сказал я, — как бы хотелось потом, после войны, работать вместе!

— Что же, я не против. А пока что нам, очевидно, придется расстаться.

Я удивленно посмотрел на него.

— Понимаешь, наша миссия в Ровно, уже закончилась. Пройдет месяц-второй, и сюда придет Советская Армия.

— Но ведь отряд перебазируется на запад, и мы еще будем иметь возможность поработать вместе, ну хотя бы во Львове, — возразил я.

— Боюсь, что не успеем. Отряду предстоит совершить большой переход, и вряд ли он будет легким. К нему надо хорошо подготовиться. А если даже и успеет отряд до прихода наших войск перебраться в район Львова, то сразу там не развернешь широкой разведывательной работы. Потребуется время.

— И что же вы решили?

— Я решил не блуждать с вами по лесам и болотам, а немедленно отправляться во Львов и начать действовать. Уж очень хочется мне встретиться с губернатором Галиции Вехтером или хотя бы с кем-нибудь из его заместителей.

— А командование знает об этом?

— Я уже говорил с Медведевым и Лукиным. Пока они не дали согласия. Но и не отказали. Обещали все обдумать, посоветоваться с Москвой. Думаю, что Москва разрешит. Кстати, Лидия Ивановна тоже обещала поехать во Львов. Там у нее есть знакомая, и она дала мне ее адрес. Кажется, во Львове живет сестра Марии Ких. Словом, для начала есть где остановиться. И нужно спешить, так как не исключена возможность, что, добравшись до Львова, гауптман Зиберт попадет в плен к советским войскам.

Это был последний разговор с Николаем Ивановичем. Через несколько дней мы провожали его в путь. «Оппель-капитан», не раз колесивший по ровенским улицам, был сейчас как новенький, его перекрасили и отполировали до блеска — не к лицу франтоватому немецкому гауптману разъезжать на грязном, обшарпанном лимузине.

Как всегда, Николай Иванович был подтянут, строен. Высокого роста, с продолговатым, волевым лицом, с большим лбом, над которым аккуратно зачесаны вверх густые светло-русые волосы, с серыми холодными глазами, ровным носом и слегка выдавшейся нижней челюстью, Пауль Зиберт даже нам казался «чистокровным арийцем». Он блестяще владел искусством перевоплощения, и не раз товарищи говорили ему, что театр потерял в уральском инженере редкостного актера.

Кузнецов сел с Яном Каминским и Ваней Беловым в автомобиль и, улыбнувшись уже не равнодушно-холодными, «зибертовскими», а теплыми, ласковыми, кузнецовскими глазами, помахал нам рукой и воскликнул: