Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

• Название: Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
• Автор: Анатолий Черняев
• Издательство: РОССПЕН
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008

Анатолий Черняев. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 М., РОССПЕН, 2008. 1047 с.

Книга эта — подробнейший дневник, который в течение 20 лет вел человек, работавший в аппарате высшей власти в СССР. Он лично знал многих в руководстве КПСС в 70–80-е годы. Здесь в деталях его впечатления о Брежневе, Суслове, Кириленко, Пономареве и др. Дневник, очень откровенный и критичный, изнутри режима свидетельствует о том, как и почему он стремительно шел к своей неумолимой гибели, как и почему попытки спасти великое государство на путях демократизации и перестройки окончились неудачей.

В книге много переживаний и размышлений интеллигента тех времен, озабоченного судьбами своей страны.

---

Началось хаотическое движение без всяких действенных правил. Процесс распада Советской державы начался, он стал неудержимым и необратимым именно в этом, 1990 году.

С исторической точки зрения, бессмысленно заниматься поиском персонально виновных, чем, увы! до сих пор занимаются наши (и, правда, меньше заграничные) демагоги и дилетанты, обрушивая главную (а то и единственную) вину на Горбачева.

Горбачев не случайно в том году начал думать (и говорить об этом в своем кругу) об уходе. Он чувствовал, что отведенная ему Богом и историей миссия выполнена. А преподнести в одночасье 240-миллионному народу, состоящему из более чем сотни национальностей, земной рай взамен советских порядков не в состоянии никто.

Но от него ждали и хотели только этого. Не меньше. И только в этом случае признали бы Горбачева великим политиком и «спасителем Отечества». Пустые полки стали проклятьем Горбачева и одновременно символом исторически ограниченных возможностей «Перестройки».

Со свободой советский народ не справился и. сошел с исторической сцены. Правители России, узурпировавшие власть, имели дело уже не с народом, не с великой нацией, а с разношерстным населением.

И, видимо, такая именно судьба была предопределена моей стране к началу третьего тысячелетия своего пребывания в этом мире.

Вместе с тем именно в 1990 году мир стал свидетелем выдающихся результатов внешней политики Горбачева. Именно тогда стал очевиден перелом в истории ХХ столетия — от гибельной конфронтации к мирному периоду в цивилизованной части мира.

Не должно поражать такое совпадение с началом упадка и развала главного «агента» великих перемен на мировой арене.

Такое бывало в истории, например, в период Директории после Великой Французской революции, когда внутри страны голод и посттермидорианский кошмар, а в это время Наполеон во главе своей Итальянской армии пробивает всей Европе путь в Х1Х век. Только Бонапарт это делал силою оружия. А Горбачев добился аналогичного прорыва в следующий, XXI век своей динамичной миротворческой политикой «нового мышления».

Эта политика отвечала исторической потребности человечества на переломе эпох. И поэтому была востребована и воспринята ушедшей вперед, демократической частью международного сообщества. Здесь исторический выбор Горбачева был не только правилен, но и осуществим. Его порыв на Запад (прежде всего, во имя прогресса и блага собственной страны) был в конце концов — после оправданных колебаний, сомнений, подозрений — понят. Преобразованный СССР Запад готов был принять (на определенных условиях) в свою «устоявшуюся» семью. Но СССР оказался не готов.

И неизбежная, казалось бы, конвергенция остановилась на полпути. Более того, одна из сторон этого едва начавшегося процесса разрушилась и исчезла, поощрив у другой соблазн вернуться к правилам игры в духе «старого мышления».

Внешнеполитический подвиг Горбачева не прошел даром. И это мы ощущаем в начале нового столетия… Человечество может выжить и развиваться только по критериям «нового мышления». Я имею в виду не конкретные составляющие его как доктрины, а заложенные в нем фундаментальные идеи спасительного обустройства современного и грядущего мира.

1990 год связан также с заметными переменами в отношениях между автором записок и великим Горбачевым. Но это уже частность.

1991 год

2 января 1991 года.

Год моего 70-летия. И последний шанс Горбачева, последние усилия перестройки. Новогоднее послание советскому народу. Яковлев звонил сегодня. Говорит: "Знаешь, вроде и слова какие-то не очень банальные, и все такое. Но не производит…!" И я тоже ловлю себя на том, что бы Горбачев теперь ни произносил, действительно, "не производит". И когда на съезде сидел, я ощущал это очень больно. Его уже не воспринимают с уважением, с интересом, в лучшем случае жалеют. Он пережил им же сделанное. А беды и неустройства усугубляют раздражение по отношению к нему. Он этого не видит. Отсюда еще большая его драма. Его самонадеянность становится нелепой, даже смешной.

После записи на телевидении новогодних обращений к советскому народу и к американцам он позвал нас с Шахназаровым к себе в кабинет. Бумажки перебирал на столе, резолюции "клал". Мы сидели, молчали. Потом заговорил. Спрашивает, кого премьером назначать. Шахназаров назвал Абалкина. Я отверг: честный и умный, но психологически неприемлем. Народ даже уже термин придумал: "абалкинский налог". Я предложил подумать о Вольском. Горбачев не принял, намекнул, что он знает о нем больше, чем я. Я стал разглагольствовать: надо, мол, не из колоды. Пусть будут ошибка, можно сменить. Но если назначить кого-то типа Воронина, всё! — народ окончательно потеряет веру. Горбачев стал рассуждать о Маслюкове. Я высказал сомнения: ВПК. К тому же мне казалось немножко странным, почему он так любит Маслюкова. Стал нам рассказывать, что многие называют ему Павлова — министра финансов. С этим я лично познакомился, как ни странно… в бассейне. Он, как еще более странно, будучи весьма плотным мужчиной, плавал в спортивном стиле и довольно быстро. Угнаться за ним мне было нелегко. В раздевалке мы иногда обменивались политическими суждениями. Он брюзжал. Впрочем, меня подкупало то, что он резко высказывался о деятельности и позициях Рыжкова. Однако, сказал я тогда Горбачеву, Павлов запятнал себя непопулярными мерами как министр финансов. Народ его не примет, даже Верховный Совет может завалить.

Вертелся у меня на устах Собчак. Но тогда я не произнес его имени. Не хотелось перед новым годом нарываться на вспышку президента. Яковлев, которого он подключил к нашему разговору кнопками селектора, тоже его не назвал, хотя потом говорил мне, что Собчак был бы "ничего".

Я назвал Собчака вчера по телефону, когда М. С. рассказывал мне о разговоре с Бушем. (Они, смотрю, большие друзья, М. С. прочувственно опять о нем говорил).

Неожиданно М. С. слушал мои аргументы "с вниманием", хотя рефреном повторял "не проходит".

Я обнаглел: через кого через Вас или Верховный Совет?

Аргументы: умен, ум организованный и строгий, характер, настойчив, хлебнул административности в Ленинграде, понял, что это тебе ни митинг и ни популярность на Съезде или в Верховном Совете. Может быть, даже — троянский конь в регионалку.

М. С. не отверг, но и не согласился. Может быть, впрочем, запало, посмотрим!

Мне тут казалось полезным следующее: не столько его личные качества. Он, конечно, демагог, это чувствовалось сильно, но он из радикал-демократов. И такое назначение было бы со стороны Горбачева протянутой рукой в эту сторону — в сторону создания фактически коалиционного правительства, разделения ответственности с главными критиками, приглашение их показать, на что они способны в деле. Кстати, в противовес Ельцину.

Боже! Сколько я нахватано знаю. К чему только не прикасался! А всерьез никогда ничего не изучал… Скольких философов и поэтов, сколько просто писателей перечитал. А спроси о ком-нибудь, толком не расскажу, даже содержания, как правило, не помню… даже романов Достоевского…

Для чего же все это во мне?!

Вчера М. С. мне сказал, что Петраков подал в отставку. Стал ругаться. Я заметил: "Нехорошо это, Михаил Сергеевич".

— Да брось ты, — завелся он. — Ты думаешь, все эти газетные всплески, мол, один за другим все от Горбачева уходят, имеют какое-то значение?

— Имеют. И кроме того, Петраков обижен и справедливо.

— Чем?

— За все дни после Волынского вы даже о нем не вспомнили. Хотя следовали один за другим указы президента по его вопросам — экономическим вопросам. Павлов и вы на съезде выступали об экономическом положении страны. Проект постановления съезда был представлен от вашего имени. И он, помните, не прошел. Для чего же у вас экономический советник, если даже при подготовке таких документов, вы о нем не вспомнили?

— Да когда мне было?

— И вообще, Михаил Сергеевич, год человек работает, ему даже секретаря Болдин не дал. У него до сих пор в пропуске написано, что он помощник Генерального секретаря, а не президента.

— Как?

— Вот так.

— Что ж он не сказал?

— Кому сказать-то? Вам он должен говорить о пропуске?

— Да, безобразие. Вообще-то Болдина надо освободить от работы в ЦК. Пусть сосредоточится на аппарате президента. Единый будем создавать президентский аппарат.

Я произнес по этому поводу "краткую речь" насчет того, что за год после того, как Горбачев президент, аппарат у него кремлевский так и не появился. А Петраков, добавил я вслед, застенчивый человек, да и с достоинством.

— Я ему под новый год не хотел портить настроение, когда он мне первый раз заявил об отставке — реагировал М. С. — Сказал: "работай и все".

М. С. и здесь самоуверен. Ему невдомек, что академику не так уж завидно в помощниках ходить, тем более, когда им помыкают.