Алексей Ерошин - Либеральный Апокалипсис (сборник)

• Название: Либеральный Апокалипсис (сборник)
• Автор: Алексей Ерошин
• Издательство: Литагент «Эксмо»334eb225-f845-102a-9d2a-1f07c3bd69d8
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-61842-2

Что несут миру так называемые «либеральные» ценности? Скрупулезное соблюдение прав человека, невиданное развитие технологий, рыночную экономику или все-таки ужасы глобализации, потерю национальной идентичности, корпоративное право вместо законов, бездуховный мир «чистогана», подмену традиционных понятий искусственными построениями, которые лишь кажутся жизнеспособными?

Фонд «Взаимодействие цивилизаций» продолжает условную серию социальных антиутопий, начатую сборниками «Антитеррор-2020» и «Беспощадная толерантность». В новом проекте популярные российские фантасты и перспективные молодые авторы размышляют над вопросом: а что будет, если победу одержит не только доведенная до абсурда толерантность, но и воинствующий либерализм, ревнители которого в борьбе за права и свободы человека готовы пожертвовать абсолютно всем, не исключая самих прав и свобод?

---

– Виноват, Ваше преосвященство. – Микаэль покаянно склонил голову. – Он слишком хорошо замаскировался.

– В таком случае он заслуживает поощрения, – без тени улыбки ответил Гроненфельд, – а вы – наказания. Ваша работа, хочу напомнить, в том и заключается, чтобы вовремя распознавать опасность и выжигать ее каленым железом.

Липман кожей чувствовал на себе неприязненные взгляды коллег. Никто не любит неудачников, а лузера, подставившего под удар все свое подразделение, ненавидят. Возможно, что один из тех, кто наблюдает сейчас за унижением Микаэля, займет вскорости его место, но не менее вероятно, что вслед за уволенным старшим хабермасом последуют и все его сотрудники. За эту неопределенность, думал Липман, меня ненавидят еще больше.

Но Гроненфельд пока что не произносил слово «увольнение». Он принялся рассуждать об ответственности офицера СИБ за умы малых сих, простецов и менеджеров среднего звена, о том доверии, которое возложено на хабермасов и кардиналов, об их ключевой роли в поддержании порядка в постинформационном обществе. Слова Гроненфельда сплетались в прихотливый узор, смыслы множились, перетекая друг в друга, блестящие логические конструкции возникали и рушились по мановению тонкой белой руки кардинала. Когда спустя полчаса Гроненфельд закончил свою речь, Липман обнаружил, что не помнит почти ничего из того, о чем говорил шеф.

Впрочем, на совещаниях с участием Гроненфельда такое случалось нередко. Микаэль подозревал, что дело тут в использовании высших уровней техники Эр-Эс, которой в совершенстве владели кардиналы. То, что шеф хотел донести до своих подчиненных, отпечатывалось у них где-то в подсознании и в нужный момент выскакивало на поверхность, как чертик из табакерки.

– В общем, идите и работайте, Липман, – напутствовал его кардинал. – Вы проглядели врага, вы его и нейтрализуете. Ошибки могут быть у каждого, но настоящий философ умеет извлечь пользу даже из ошибки.

Выходя из кабинета шефа (стилизация под зал средневекового рыцарского замка – прокопченные балки потолка, огромный камин с грудой настоящих дров, неструганые деревянные скамьи вдоль массивного стола на дубовых колодах), Микаэль оглянулся на своих коллег. Старшие аналитики и хабермасы Службы Интеллектуальной Безопасности смотрели ему вслед со смесью зависти и любопытства. Опять этот Липман вывернулся, думали они. Что же у него за волосатая лапа в Конклаве, если даже после такого эпического прокола Гроненфельд ограничивается отеческим внушением?

Смешно, подумал Микаэль, закрывая за собой тяжелую, обитую черной бронзой дверь кабинета. Если бы они знали, что у меня никогда не было никаких влиятельных покровителей. Вообще ничего, кроме своих мозгов.

А вот у Бориса лапа наверху была. Волосатее не придумаешь. Борис был зятем главы Конклава, Папы Юргена.

Стоит ли удивляться, что никто из офицеров СИБ, включая, разумеется, и Службу внутренней безопасности, даже не предположил, что золотой мальчик Борис может выпустить на волю Годзиллу.

3.

Микаэль и Борис пришли в СИБ в один год. Борис был выпускником философского факультета МГУ, Микаэль защитил диссертацию в Гейдельберге.

Борис был высоким широкоплечим викингом с пронзительными голубыми глазами и волосами цвета спелой пшеницы. Девушки вешались ему на шею гроздьями. Полноватый и рыхловатый Микаэль успехом у противоположного пола не пользовался. В университете он снимал квартиру вместе с однокурсником-гомосексуалом, бойфрендом декана. Близких отношений между ними не было, но, поскольку Микаэль никого не посвящал в подробности своей личной жизни, многие думали, что он тоже придерживается правильной ориентации. Для работы в Службе это был плюс: среди офицеров СИБ считалось похвальным продолжать традиции родины всех философов, древней Эллады. Липман не учел только, что каждый кандидат при поступлении сдает полторы сотни тестов, результаты которых в совокупности говорят о нем больше, чем он сам о себе знает. Когда он переступил порог своего первого места работы (это был HR-отдел средней руки корпорации, выпускавшей пищевые добавки), старший хабермас поощрительно похлопал его по плечу и заверил, что гетеросексуалам тут тоже найдется место.

А Борис никогда и не скрывал своего пристрастия к женщинам. На вечеринках Службы он появлялся то с одной, то с другой экзотической красоткой (он питал слабость к мулаткам). И когда в конце концов Борис женился, то его приятели удивились только тому, что выбрал он не очередную длинноногую шоколадку, а довольно бесцветную и бесформенную девицу с редкими рыжеватыми волосами и носом картошкой. О том, что это любимая (и единственная) дочь Папы Юргена, коллеги Бориса узнали гораздо позже. В МГУ Борис специализировался на философии информационных технологий и великолепно умел организовывать информационные потоки.

Имея такого тестя, можно было в сорок лет стать полноправным членом Конклава. Но Борис не торопился. Ему вполне хватало места старшего хабермаса в головном офисе СИБ.

– Я ленив, – говорил он Микаэлю в минуты откровенности. – Зачем мне эта головная боль? Каждый кардинал в Конклаве с утра до ночи печется о судьбах мира. И по ночам, скорее всего, тоже. А я хочу жить в свое удовольствие. Вот скажи, чем тебя не устраивает твоя нынешняя позиция?

Микаэль в ту пору уже перешел из разряда старших аналитиков в ранг младших хабермасов. Будущее казалось ему безоблачным и полным манящих перспектив.

– Плох тот аналитик, который не носит в своем кейсе кардинальскую мантию, – парировал Липман. – Если не стремиться к самосовершенствованию, рано или поздно деградируешь. Только постоянное развитие ума превращает обычного человека в интеллектуала.

– Ты говоришь штампами, – поморщился Борис. – Можно подумать, ты не философ, а менеджер среднего звена. На самом деле вы все просто боитесь, что если не будете бежать все выше и выше по карьерной лестнице, то напирающие снизу молодые и голодные интеллектуалы вас сожрут.

Микаэля изрядно покоробило это «вы все».

– Конечно, – сказал он ядовито, – тебе-то бояться нечего. С таким-то прикрытием.

Борис вздохнул и потянулся за бутылкой восемнадцатилетнего «Лафроега».

– Это верно, сейчас об меня любой обломает зубы. Но Папа Юрген не вечен, к сожалению. Если я буду из кожи вон лезть, чтобы получить сан кардинала, то как только тесть выйдет из игры, Конклав тут же меня схарчит. Еще виски?

«Вот тогда-то он все и задумал, – сказал себе Микаэль. – Просчитал все варианты и понял, что без Папы Юргена шансов у него нет. Застрять в сорок лет на позиции старшего хабермаса – для любого офицера СИБ это было бы мечтой. Для любого, но не для Бориса. Он с самого начала рассчитывал на большее».

А потом появился Годзилла…

4.

Женщина, которую привели полицейские, выглядела как офисная секретарша. Да она и была офисной секретаршей – до самого Часа Разрушения, когда, подчиняясь приказу Годзиллы, перевернула свой стол и разбила креслом окно.

Сейчас это было смирное и усталое создание со следами косметики на лице и обломанными ногтями с остатками французского маникюра. Огонь, пылавший в ее глазах в Час Разрушения, когда сотни таких же, как она, корпоративных служащих стали крушащим кулаком Годзиллы, погас, осталась лишь холодная серая зола. На Микаэля она смотрела без враждебности, но и без подобострастия, с которым офисный планктон обычно взирает на хабермасов.

– Не бойся, дитя, – сказал ей Липман. – Я не причиню тебе зла.

– А я и не боюсь, – ответила женщина равнодушно. Голос у нее был красивый, грудной и глубокий. – Я свободный человек, а свободные люди ничего не боятся.

– Ошибаешься, – мягко возразил Микаэль. – Свобода – обоюдоострый меч, к тому же меч без рукояти. Тот, кто свободен, лишен защиты. О нем некому позаботиться. Он никому не нужен. Он один в океане жизни, а впереди у него – только обрывающийся в бездну водопад смерти. Ты хочешь, чтобы тебя, как щепку, влекло к этому водопаду, дитя?

– Вы мне не отец, – дерзко ответила бывшая секретарша. – Вы просто хабермас, надсмотрщик над мыслями. Ваша работа – следить, чтобы служащие корпорации думали так, как это нужно их боссам. Раньше, в древности, надсмотрщики били рабов бичами, а теперь вы, хабермасы, хлещете словами наш разум…

Липман недовольно взглянул на полицейских – им эту ересь слышать было вовсе ни к чему. Но амбалы, казалось, вообще не вникали в то, что бормочет приведенная ими женщина.

– Кто тебя научил этому, дитя? – спросил Микаэль, заглядывая в глаза женщины. – Кто вложил в твою голову эти самоубийственные мысли?

– Годзилла, – без колебаний сказала секретарша и засмеялась. – Он уничтожит ваш мир, жалкие хабермасы. Он уже идет по улицам ваших городов, и под его ударами рушатся невидимые цепи, которыми вы нас сковали…

– Вы, двое. – Липман повернулся к полицейским, которые немедленно принялись пожирать его глазами. – Отойдите на двадцать шагов.