Нагиб Махфуз - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Нагиб Махфуз
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

В сборник известного египетского прозаика, классика арабской литературы, лауреата Нобелевской премии 1988 года вошли впервые публикуемые на русском языке романы «Предания нашей улицы» и «Путь», а также уже известный советскому читателю роман «Вор и собаки», в которых писатель исследует этапы духовной истории человечества, пытаясь определить, что означал каждый из них для спасения людей от социальной несправедливости и политической тирании.

---

Вдалеке виднелась лачуга Идриса: она тоже стала больше и обросла пристройками. Что же касается Большого дома, то он по–прежнему стоял, погруженный в молчание, как будто его обитателям не было никакого дела до того, что происходило за стенами.

Пришла Умейма с кувшином парного молока и, поставив его на стол, села рядом с мужчинами. Кадри тут же насмешливо спросил ее:

— А почему ты не носишь продавать молоко в дом нашего достопочтенного деда?

Адхам взглянул на сына, резким движением повернув в его сторону седеющую голову, и сказал:

— Ешь да помалкивай! Большего мы от тебя не требуем!

— Настало время мариновать лимоны, оливки и зеленый перец, — жуя бобы, проговорила Умейма. — Раньше, Кадри, ты любил заниматься этим делом и всегда помогал мне.

Помедлив, Кадри ответил:

— Когда мы были маленькими, мы радовались любому пустяку.

— Что же мешает тебе радоваться теперь, Абу Зейд аль-Хиляли[11]? — ставя кувшин на место, спросил его Адхам. Кадри засмеялся, но ничего не ответил. В разговор вступил Хумам:

— Скоро базарный день. Надо бы отобрать лучших овец.

Мать одобрительно кивнула, а отец, обращаясь к Кадри, сказал:

— Кадри, не будь таким грубым. Ведь все окрестные жители на тебя жалуются. Боюсь, как бы ты не пошел по стопам своего дядюшки!

— Может быть, моего дедушки?!

В глазах Адхама блеснул огонек гнева.

— Не говори плохо о дедушке! Разве я когда–нибудь позволил себе сказать о нем грубое слово? И потом, тебе–то он, кажется, ничего плохого не сделал?

Кадри с ненавистью в голосе проговорил:

— Раз он причинил зло тебе, значит — и нам!

— Замолчи, сделай одолжение!

— Это из–за него мы живем в нужде. И дочь моего дяди обречена на такую же участь.

Адхам нахмурился:

— Что нам до нее! В ее несчастьях виноват ее отец!

— Несправедливо, — с горячностью возразил Кадри, — чтобы женщины нашего рода росли и жили чуть ли не под открытым небом. Скажи, наконец, кто захочет жениться на такой девушке?

— Пусть хоть сам сатана! Нам–то какое дело?! Она наверняка такая же бессердечная, как и ее отец!

Адхам взглянул на жену, как бы ища поддержки. И Умейма кивнула в подтверждение его слов. А Адхам, сплюнув, добавил:

— Будь они прокляты: и она, и ее отец! Хумам, обращаясь ко всем, спросил:

— Вам не кажется, что этот разговор только аппетит портит?

— Не преувеличивай, Хумам, — ласково отозвалась Умейма. — Самые счастливые минуты — это когда мы собираемся все вместе.

Тут до их слуха донесся громовой голос Идриса, который осыпал кого–то проклятиями и оскорблениями. Адхам с отвращением произнес:

— Ну вот, началась утренняя молитва!

Он дожевал последний кусок и, встав из–за стола, пошел к своей тележке. Крикнул всем: «Счастливо оставаться!» — и зашагал по направлению к Гамалийе, толкая тележку перед собой. Хумам тоже поднялся и пошел по боковой дорожке к загону. Сразу же послышалось блеяние овец и топот копыт. Тут же поднялся и Кадри, взял свою палку, помахал ею, прощаясь с матерью, и пошел вслед за братом…

Когда они проходили мимо лачуги Идриса, тот с издевкой спросил их:

— Почем нынче овечка, молодцы?

Кадри смело выдержал нахальный взгляд дядюшки, в то время как Хумам отвел глаза в сторону. А Идрис продолжал:

— Что ж, никто так и не соизволит мне ответить? А, сыновья торговца овощами?

— Если тебе нужно, иди на базар и покупай! — вспылил Кадри.

Идрис, гогоча, продолжал приставать:

— А если мне хочется приобрести одну из вашего стада? В это время из лачуги послышался голос Хинд:

— Отец! Не надо скандалить!

— Ты бы занималась своими делами! — шутливым тоном ответил дочери Идрис.

— Я сам разберусь с сыновьями рабыни.

— Мы не трогаем тебя, и ты нас не тронь! — сказал Хумам.

— А, узнаю голос твоего отца. Ты таков же, как и он, молодец среди овец, а против молодца сам овца!

— Отец приказал нам не отвечать на твои издевательства, — сдерживая гнев, ответил Хумам.

— Да хранит его Аллах! — громко захохотал Идрис. — Если бы не его приказ, было бы мне худо.

Потом сердито проговорил:

— Но вы, двое, учтите, что вы живете спокойно только благодаря моему имени. Будьте вы все прокляты! Убирайтесь с глаз долой!

Братья отправились своей дорогой… Они долго шли, время от времени взмахивая своими палками. Хумам, бледный от пережитого волнения, никак не мог успокоиться и сказал Кадри:

— Какой мерзкий тип! Даже в такую рань от него пахнет вином!

— Он много говорит, но еще ни разу не причинил нам зла, — промолвил Кадри.

Хумам запротестовал:

— Но он уже не раз таскал у нас овец!

— Он пьяница! Но, к сожалению, он наш дядя. И от этого никуда не денешься.

Братья помолчали… Они были уже совсем близко от большой скалы. По небу плыли редкие облачка, лучи солнца освещали бескрайние пески. Хумам не мог сдержаться и сказал брату:

— Ты совершишь большую ошибку, если свяжешь себя с ним!

Глаза Кадри гневно сверкнули:

— Обойдусь без твоих советов! Хватит с меня отца! Хумам, который все еще не пришел в себя после ругани Идриса, проговорил:

— Наша жизнь и так не легка! Не осложняй ее новыми трудностями!

— Вы сами выдумываете себе трудности, сами и справляйтесь с ними, а я буду жить так, как мне хочется!

Они уже дошли до того места, где обычно паслись овцы, и Хумам снова спросил:

— А ты уверен, что тебе не придется раскаиваться в своих поступках?

Схватив брата за плечо, Кадри крикнул:

— Ты просто завидуешь мне!

Хумам никак не ожидал услышать такое, хотя и привык к выходкам и вспышкам Кадри. Он снял со своего плеча его руку и вздохнул:

— Спаси нас, Господи!

Скрестив руки на груди, Кадри насмешливо покачал головой, а Хумам продолжал:

— Ладно, больше я не стану ничего говорить. Ты ведь все равно не признаешься, что не прав, или признаешься, когда будет уже поздно.

Он повернулся и пошел в тень, отбрасываемую скалой, а Кадри с нахмуренным лицом продолжал стоять под палящими лучами солнца.

16.

Семья Адхама мирно сидела за ужином перед входом в лачугу. Ночная тьма освещалась лишь слабым светом звезд. Вдруг произошло нечто такое, чего жители пустыря не видывали со времен изгнания Адхама: ворота Большого дома отворились и из них вышел человек с фонарем в руке. Все взоры устремились к этому фонарю, от удивления языки прилипли к гортаням. Человек с фонарем был словно одинокая звезда, плывущая во мраке. Когда же он прошел половину пути от Большого дома до хижины, Адхам, вглядевшись в слабо освещенную фонарем тень, ахнул:

— Это же дядюшка Керим, бавваб[12] из Большого дома.

Все еще больше удивились, когда поняли, что он направляется именно к ним. Сидящие разом поднялись, застыв в изумлении, кто с лепешкой в руке, а кто и с куском, застрявшим в горле. Мужчина наконец подошел совсем близко и, подняв руку, поздоровался:

— Добрый вечер, господин Адхам!

Адхам при звуке голоса, который он не слышал двадцать лет, задрожал. Он вспомнил голос отца, запах жасмина и хенны, перенесенные им горести и печали, и земля поплыла у него под ногами. С трудом сдерживая слезы, он проговорил:

— Добрый вечер, дядюшка Керим! Мужчина ответил, не скрывая волнения:

— Надеюсь, вы все в добром здравии?

— Слава Аллаху, дядюшка Керим!

— Я бы с удовольствием поговорил с тобой, но мне поручено лишь передать, что господин желает немедленно видеть твоего сына Хумама.

Воцарилось молчание, члены семьи обменивались недоуменными взглядами. Вдруг раздался голос:

— Одного Хумама?

Все разом обернулись и с возмущением посмотрели на Идриса, который, как оказалось, стоял тут же, рядом, и слушал, что говорит дядюшка Керим. Но бавваб больше не сказал ни слова, повернулся, помахал на прощание рукой и зашагал к Большому дому, оставив всех стоять в темноте. Идрис поспешил за ним, крича:

— Ты так и не ответишь мне, негодяй?!

Кадри же, очнувшись от замешательства, спросил, не скрывая злобы:

— Почему же одного Хумама?

— Да, да, почему одного Хумама? — повторил следом за ним Идрис.

Адхам, давая выход охватившим его растерянности и недоумению, накинулся на Идриса:

— Иди к себе и оставь нас в покое!

— В покое?! Я стою там, где мне хочется!

Хумам молча обернулся в сторону Большого дома, сердце его так сильно стучало, что ему казалось, стук этот эхом отдается на Мукаттаме. Отец, голосом, в котором звучала покорность судьбе, сказал:

— Иди, сынок, к дедушке с миром! Услышав это, Кадри спросил с вызовом:

— А я? Разве я тебе не такой же сын?!