Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)

• Название: «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)
• Автор: Альфина
• Издательство: СИ
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2014

««Пёсий двор», собачий холод» — это роман про студенчество, желание изменить мир и цену, которую неизбежно приходится за оное желание выплачивать. Действие разворачивается в вымышленном государстве под названием Росская Конфедерация в эпоху, смутно напоминающую излом XIX-XX веков. Это стимпанк без стимпанка: ощущение нового времени есть, а вот научно-технологического прогресса особенно не наблюдается. Поэтому неудивительно, что брожение начинается именно в умах посетителей Петербержской исторической академии имени Йихина. В Академии же за одной скамьёй оказываются выходцы из самых разных сословий, от портового бандита до высочайшей аристократии. Можно представить, к чему способно привести подобное соседство. Как минимум к переосмыслению привычных установок. В «Пёсьем дворе» много героев и ещё больше событий, ибо студенческая жизнь скучной не бывает. Да и никакая не бывает: рано или поздно на смену невинным юношеским забавам приходят дела куда более серьёзные. Кровь, любовь и революция.

---

Жорж только просиял:

— Всю жизнь мечтал так сделать, чем не повод?

— А чему вы, господин Солосье, столь бурно радуетесь? — огрызнулся окончательно деморализованный белошвейками хэр Ройш. — Вы находите мероприятие графа Набедренных забавным? Вы отдаёте себе отчёт, что принимаете участие в нарушении закона?

— Глупого, оскорбительного закона, подчиняться которому согласится только дурак! — неожиданно возмутился Жорж, и За’Бэй пожалел, что его уморительные фигурные усики никак не могут встопорщиться вслед за сменившимся настроем. Вот тогда был бы он настоящий комнатный пёсик.

— Вам легко говорить, а на росской территории этот закон пустил корни в самую глубь.

— Я родился в Петерберге, имею росский паспорт и даже не перехожу от возбуждения на другой язык, поскольку у меня есть вкус. Расскажите мне о корнях.

На другой язык он не переходит, к слову, совсем не из соображений вкуса — сам же почти сразу разъяснил За’Бэю. Отец Жоржа, когда-то знаменитый на все Европы ювелир, в Петерберг буквально бежал. Сложно сказать, угрожало ли ему что-нибудь в самом деле, но момент он выбрал красивый. Обслуживал монаршую свадьбу и устроил скандал, изготовив совершенно одинаковые бриллиантовые гарнитуры для невесты и ещё двух приглашённых великосветских дам, которые, как он клянётся, являлись любовницами жениха. Был он уже в годах, без двух минут полвека, и сумму скопил для безбедной старости достаточную, но в последний момент прихватил с собой совсем молоденькую горничную одной из тех самых дам. Горничная росский выучить так и не смогла, в Петерберге скучала без придворных сплетен и, когда Жоржу было лет двенадцать, всё-таки уплыла в Париж с кем-то из заезжих дипломатов. С тех пор старший господин Солосье французский в своём доме запретил, объявив его языком безмозглых пташек.

— Господин Солосье, — нахмурился хэр Ройш, — я не буду отрицать, что ваш отец давно стал неотъемлемой частью этого города и в некотором смысле почти его достопримечательностью. Но в те времена, когда в Росской Конфедерации даже аристократия была вынуждена принимать средства, о которых я не советовал бы вам кричать на всю улицу, ваш отец трудился во славу европейских королевских фамилий. Вы по-прежнему не видите между нами разницы, господин Солосье?

Жорж раздражённо дёрнул плечиком:

— Пожалуй, вижу. Мой батюшка не участвовал в самоубийственной дурости государственных масштабов и, уверяю вас, окажись он петербержцем уже тогда, всё равно нашёл бы способ участия избежать. Хотите сказать, вашим родителям вовсе неизвестно самоуважение?

— О своих родителях я не говорил ни слова. Просто обращал ваше внимание на контекстуальную пропасть: то, что вас так возмущает, для меня, например, является естественным положением вещей. «Естественным», разумеется, не означает «желаемым» или «одобряемым».

— Ума не приложу, как подобная дикость может казаться естественной!

В спор вдруг вмешался граф:

— Мой друг, не имей дикость субстанциального свойства со временем оказываться естественной и необходимой, где бы сейчас было человеческое общество? На ветках деревьев?

— Не ожидал от вас приверженности дарвенизму, — искренне удивился хэр Ройш.

— Я пришёл к Шарлю Дарвену через Сигизмунда Фрайда. Отрицать звериное начало соблазнительно, но слишком оптимистично. Все мы, в конечном счёте, лишь звери — жалкие в своей жажде звери на поводке воспитания и установленных нашей эпохой приличий, — граф скорбно вздохнул. Тому, кто обнаружил бы хоть след звериного начала в устройстве самого графа, За’Бэй бы не задумываясь отдал свою настоящую росскую шубу, без которой он тут тысячу раз успеет погибнуть до мая.

— Изобретатели средства, о коем мы дискутируем, — почти прошептал хэр Ройш, оглядываясь на прохожих, — хотели лишь укоротить поводок воспитания и приличий. Так ли уж неправы они были в своём намерении?

— Кто покусится на умерщвление звериного начала, тот от его клыков и падёт, — изучил граф свою перчатку с неподражаемо безоблачным выражением.

— Я вами восхищаюсь, граф, — заключил Жорж.

— Переадресуйте своё восхищение ходу истории как таковому, мой друг. Кто-то же должен сделать то, что само собой напрашивается в данных нам обстоятельствах.

За’Бэй наконец вывел своих спутников к широкому Пассажирскому проспекту, который стелется прямо от портовых ворот и непременно встречает тех, кто прибывает в город морем. Патрулей Охраны Петерберга на нём — ложкой ешь, а у графа по карманам пилюли — тоже, в общем, ешь и тоже ложкой. Самым волнительным моментом сегодняшней прогулки было это пересечение Пассажирского проспекта, но обошлось.

Если встать спиной к Порту, по левую сторону от Пассажирского проспекта будут Гостиницы — разношёрстный район, живущий для тех, кто в Петерберге проездом. Там самый громкоголосый рынок и самые тихие съёмные комнаты (если, конечно, на такие хватит средств), там вырос забэевский сосед Гныщевич и только потом уже подался в сам Порт.

А по правую сторону, ближе к казармам, ничего примечательного нет: по большей части бедняки, да и то не самые бедные из бедных — те куда восточней, в Ссаных Тряпках. Лучшее место для аптекарей, раз они не только от кашля микстуры продают.

Когда впереди показались уже скромные приаптечные теплицы, хэр Ройш вновь обернулся к графу:

— Если бы я встал перед вашим выбором, я бы, вероятно, опасался, что прерванный курс дурно скажется на тех, кому он прописан. Не хотелось бы, как в самых страшных европейских снах, оказаться разорванным в клочья собственными домашними слугами.

— Бросьте изливать на мир скепсис, у мира и без того март на дворе. Если в итоге вы окажетесь правы, можете заспиртовать оставшиеся от меня клочья и выставить их в назидание потомкам на площади перед Городским советом. А лучше сразу в окнах «Петербержской ресторации». Но хотя бы один клочок передайте, пожалуйста, без шума на палубу моего корабля, я заслуживаю найти успокоение в море.

— Граф, вы сейчас сказали, что у вас есть корабль? В личном пользовании? — обомлел Жорж.

Граф только рассеянно улыбнулся.

— Между прочим, — не сдавался хэр Ройш, — когда Европейское Союзное правительство постфактум разбирало правомерность решения по Тумрани, его сторонники ссылались на тумранский опыт хаотической отмены пилюль. Они заявляли, что в этом и кроется глубинная причина имевших место беспорядков.

— Не оскорбляйте Тумрань, имейте уважение к погибшему в благородном порыве городу. Сторонники того решения, насколько мне известно, тоже поплатились, пусть и карьерами, за свои спорные аргументы, — граф будто даже посерьёзнел. — Если бы всё было так просто и гражданское мужество можно было пробудить тривиальной отменой пилюль, мы бы с вами уже жили в совершенно иной Росской Конфедерации.

— Достаточно и того, что мы с вами живём в Росской Конфедерации, где невозможна вторая Тумрань, — поёжился Жорж.

— С чисто бюрократической точки зрения — по-прежнему возможна. Вернее тут будет сказать «немыслима вторая Тумрань», — опять придрался по мелочи хэр Ройш.

— Тогда уж «недостижима», — с неподдельной печалью поправил граф. — Недостижима взятая её жителями духовная высота.

Хэр Ройш хотел было что-то возразить, но За’Бэй как раз выстучал условленный ритм дверным молоточком. Впустил их Гнат — худощавый тип едва за двадцать с цепкими портовыми глазами.

— Все свои, граф — в белом, — поскорее хмыкнул За’Бэй, чтобы не допустить неловкости, которую одним своим присутствием умел создать кислый и настороженный хэр Ройш.

— Тогда давайте в лабораторию, — Гнат прошмыгнул за ломящийся от склянок шкафчик. — Сюда-то покупатели в любой момент нагрянуть могут.

В лаборатории чадило и дымило так, что глаза выплакать немудрено. За’Бэй уже знал, что тут не суетятся и внимательно следят за тем, чтобы ничего не задеть и не уронить, но спутников своих предупредить забыл, и нескладный хэр Ройш превзошёл все ожидания — он задел и уронил нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся грузным и черным от татуировок моряцким телом. Ещё и наступил нечаянно.

За’Бэй приготовился к крайне неприятной сцене объяснений с моряцким телом, которые ему пришлось бы взять на себя, но тело не шевельнулось.

— Мертвец или так хорошо расслабился? — спросил За’Бэй у самого густого столба дыма, надеясь обнаружить там Гната.

Ответ, впрочем, прозвучал из другого задымлённого угла:

— Расслабили. Вот при помощи того самого, что твой граф нам принёс.

— Такого детину до состояния, когда об него хоть сапоги вытирай? — не поверил За’Бэй.

— А вы, дружочки, суньтесь в правую дверь, — трескучим голосом посоветовали из-за чадящего сосуда, и За’Бэй признал деда Петрона, хозяина аптеки, набравшего себе в помощники совсем молодых и, чего греха таить, преимущественно в доску портовых ребят.