Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?

• Название: Что с вами, дорогая Киш?
• Автор: Анна Йокаи
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002359-9

Рассказы Анны Йокаи — современной венгерской писательницы — привлекают богатым материалом, почерпнутым из повседневной жизни.

Как не растерять человечность в суете повседневности? Как прожить в соответствии с нравственными принципами? Как добиться желанной гармонии? Эти вопросы задает себе и читателям автор.

---

— А ведь он уже тут родился. Ну вы подумайте…

— Такая в нем течет кровь. Никуда от этого не денешься. Человек верен своей натуре, — сказал Зюм-Зюм, но коллеги одернули его:

— Еще на коня сажаете разбойника!

На это Зюм-Зюм ответил, что он хочет приободрить отца. И Зюм-Зюму простили, литераторы ведь всегда немножко с заумью.

Длинноволосых, ангелоподобных парней время от времени отсылали стричься. Те, что поглупее, отсеивались вообще. Девушек перед началом урока дежурные по коридору заставляли смывать краску с глаз. Лишь в полдень разрешалось снова накладывать ее. Длина халатов достигала колен, так было предписано школьными правилами поведения. Только по улицам могли они щеголять в коротеньких кожаных юбчонках.

Но что поделать с Никодемусом Карайитисом? Нужно было бы продержаться еще год, до выдачи аттестатов зрелости, а тут в школе появилась Изабелла Шейем. До нее эти предметы вела тоже учительница, по прозвищу Цыпленок. У той было пристрастие к желтому, и зимой и летом она всегда была одета в один из оттенков желтого. И еще в ней было что-то стоическое, она напоминала мучеников-христиан — тех, в которых кидали камнями, стреляли из лука. Она всегда точно, минута в минуту, заходила в класс и, не обращая ни на кого внимания, с улыбкой на устах говорила весь урок напролет — будь то история или русский язык, — всегда с одной и той же улыбкой, с непоколебимым спокойствием, не слыша реплик, не видя того, что происходит в классе, не чувствуя летящих мимо огрызков яблок. И так от звонка до звонка. Дети ее презирали, но злобы к ней не чувствовали. Нико, например, к этой женщине относился лучше, чем к другим учителям. Он не удостаивал ее внимания. Позднее это ее пристрастие к желтому сыграло с ней злую шутку. С инфекционным воспалением печени она надолго слегла в больницу. И вот вместо нее прислали Изабеллу Шейем.

Была весна, и Изабелла Шейем явилась в туфлях на шпильках. В Венгрии в то время туфли на шпильках не принимали уже даже в комиссионном, только Изабелла Шейем носила их с подчеркнутым достоинством. Она шла, и ноги ее то и дело подворачивались то внутрь, то наружу, и худые полушария ее зада колыхались при этом. Ей было лет двадцать шесть — двадцать восемь. Лицо у нее было бледное, прическа — сложное сооружение из белобрысых валиков-сарделек, только сардельки не были тугими и крепкими. Будто полопались на полпути в школу.

— Милое кукольное личико, вот ведь в чем ужас, — морщился Хаттанти. Ее лицо и в самом деле было милым и похожим на кукольное. Крошечный носик картошкой, но эта маленькая картофелинка так неловко прилепилась посередине лица, что придавала ему какое-то странное, обиженное выражение. На самой Изабелле Шейем всё жаловалось, даже мех на ее пальто: казалось, в нем еще таился маленький живой зверек и наскоро обработанная шкурка обвиняла в чем-то, вызывала чувство неловкости.

— Не миновать беды, — сказал Зюм-Зюм, — особенно если мы ее пустим в класс, где Нико…

— Слабее своей предшественницы она быть не может, — мудро заметил директор, — освоится постепенно.

Зюм-Зюм все же попробовал подготовить учеников, взывал к их разуму и сердцу.

— Если возникнут осложнения, — предупредил он Изабеллу Шейем, — я вам охотно помогу.

— Я привыкла сама справляться со своими трудностями, — сказала Изабелла Шейем и коснулась мизинцем бороды Зюм-Зюма. — По-моему, эта борода — плохой пример для молодежи!

Ей каждый день звонила мать, в перерыв между первым и вторым уроком. Они долго беседовали. С безграничной нежностью.

«Ты мед нашла?.. Хорошо, моя звездочка, ты не беспокойся. Нет, я потом принесу. А Йожи не объявлялся? Ты джем съела?..»

— Скажите-ка, милая барышня, — однажды ехидно поинтересовался Хаттанти, — кто такой Йожи?

— Дворник. Он дрова приносит. И колет их, — ответила Изабелла Шейем. — Ведь дрова надо принести наверх и сложить в уголок, сырые в одну сторону, сухие в другую, да щепок для растопки приготовить. Не может же моя мамуля заниматься физической работой. Потом мы некрасивый уголок закрываем занавеской… Вот кто такой Йожи. Хорошо, что мы это выяснили…

— Понятно, — сказал Хаттанти, — понятно, — и быстренько ретировался с классным журналом под мышкой.

А халат! Это было что-то бесподобное. Леопардовый халат Изабеллы Шейем. Этот пятнистый леопардовый халат она через день стирала в раковине в учительской, пользуясь мылом, которое тут лежало, и в учительской же сушила его, расправив на плечиках, подвесив к книжному шкафу. В сумочке она хранила гвоздичный одеколон — в маленьком флакончике, на переменах она смачивала одеколоном свой носовой платок, затем протирала им лоб, шею и прожилки на запястьях.

— С дисциплиной в этой школе дела обстоят не блестяще, — высказалась она после нескольких дней работы и в присутствии директора. — Дети не знают даже, что означает слово «смирно»… Они просто не умеют стоять по стойке «смирно».

Она сказала это с серьезным видом. Озабоченно-плаксивым тоном.

— Я объяснила им, что по стойке «смирно» стоять надо навытяжку, пятки вместе, руки по швам и так далее… Хотя это дело классного руководителя, но я вынуждена была вмешаться. Такие большие дети, и надо же… Конечно, это не только здесь… Но вот что странно, я сталкиваюсь с этим уже в третьей школе, — добавила она утешающе, повернувшись к директору. — Дети не знают самых элементарных правил…

— У меня, моя милочка, они стоят навытяжку, — сказал Хаттанти и, чтобы перебить гвоздичный аромат, закурил трубку. — Захочу, они мне пол вылижут, ползая на коленках. Если, конечно, захочу.

— Ну зачем же такое захотеть? — поинтересовался Зюм-Зюм тихо.

— Если дети нас не уважают, невозможно их обучать! — И Изабелла Шейем внесла два неуда в журнал — оба против одной и той же фамилии. — И это уважение им надо прививать. В особенности если взять мои предметы!

— Ну вот, — сказал директор, — в этом мы с вами согласны.

Зюм-Зюм вел кружок по литературе. В хорошую погоду занимались в дальнем углу школьного двора, кружок его хорошо посещали, и здесь большинством голосов решалось, какие темы обсуждать на занятиях. Зюм-Зюм сказал как-то школьному инспектору, что вся годовая программа не дает ребятам столько, сколько эти послеобеденные занятия. Инспектор испугался, попросил все тетради с сочинениями, внимательно изучил планы занятий, не отсутствует ли в них «ознакомление с известными писателями», и успокоился, даже подбодрил Зюм-Зюма: нельзя быть таким пессимистом. Зюм-Зюм на это ответил, что пессимистами бывают как раз те люди, которые чего-то достигли, но только можно ли это назвать пессимизмом и стоит ли говорить в этом случае об оптимизме и пессимизме. Однажды на занятиях своего кружка он услышал, как третьеклассники перешептывались: Изабелла Шейем… Изабелла Шейем…

— Ну хватит, — одернул он ребят, — вы привыкли к полной безнаказанности на уроках ее предшественницы.

Ученики обиженно замолчали. А Зюм-Зюму показалось, что он понял наконец, откуда эта всеобщая устойчивая неприязнь к ней. Изабелла Шейем — педантка до мозга костей. Требует железного порядка, казарменной дисциплины. И все ее высказывания в учительской такого же плана.

— Чтобы на моих уроках да не выполнить задания…

— Он, видите ли, дома забыл словарь… Да кто этому поверит?

— Насморк — это не болезнь! Температура — это когда тридцать восемь и выше!

И в то же время певуче-жалобный голос, обиженный нос-картофелинка сбивали с толку. И еще телефонные разговоры с мамулей.

«Ты гардины подняла? А ты подыми, а в двенадцать спусти снова… И с фасадной стороны тоже!.. Ладно? Да, мамочка, сервелат я съела… Немножко ломтики толстоватые получились… Я говорю, толстоватые получились, будем теперь резать тем ножом, что побольше, ты согласна, золотко мое, береги себя, да что ты, я вовсе не хриплю, это телефон искажает, нет, нет, не болит… я уже приняла… целую, до свидания».

После этого Зюм-Зюму стало неловко говорить по телефону, когда жена иногда звонила ему.

— В чем дело, старушка? О’кей! Пока!

Изабелла Шейем испуганно таращила голубые глаза. Чего же тогда ждать от учеников?

Случилось как-то в одну из пятниц, в конце мая, что все учителя были на месте, никого не нужно было замещать, и директор, воспользовавшись «окном», направился по коридору третьего этажа к биологическому кабинету, где Хаттанти браковал негодные чучела птиц и варил кофе с домашней мезгой.

За дверьми классов журчали успокоительные приятные шумки.

«Гул труда», — подумал директор. И тут в одном из классов поднялся невообразимый гвалт. Этот гвалт выплескивался в коридор, вырывался в открытые окна, долетал до соседнего двора, где сидели старички пенсионеры возле ящиков с цветами и с возмущением слушали, что происходило в стенах этой некогда славившейся безупречной репутацией гимназии.