Александр Ливергант - Грэм Грин. Главы из биографии

• Название: Грэм Грин. Главы из биографии
• Автор: Александр Ливергант
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016

В рубрике «Из будущей книги» — начальные главы биографии «Грэма Грина», написанной переводчиком и литературоведом Александром Ливергантом.

---

Александр Ливергант Грэм Грин Главы из биографии

Жизнь, по правде говоря, я люблю не слишком.

Грэм Грин Из письма жене

Все, что есть во мне хорошего, стоящего — в моих книгах. Ну а жизнь, это то, что в них не вошло.

Грэм Грин

Глава первая Грины из Берхэмстеда

Внук пивовара и сын владельца сахарных плантаций, умершего от желтой лихорадки на Антильских островах, Чарльз Генри Грин, прямо скажем, звезд с неба не хватал. Не то что его старший брат Грэм, удостоившийся в конце жизни рыцарского звания. И никогда не стал бы директором привилегированной школы для мальчиков в Берхэмстеде (графство Хартфордшир, час езды на поезде к северу от Лондона), если б не везение. «Везением» оказался плешивый коротышка в черных гетрах, с густой бородой лопатой, со значительным видом (какой бывает у карликов), отличавшийся грубостью и садистическими наклонностями. Доктор Томас Чарльз Фрай по прозвищу (ироническому, разумеется) Великолепный с мальчиками не церемонился, давал волю рукам, а одного ученика нещадно поколотил в присутствии класса за то, что встретил его в парке без головного убора, каковой за несколько минут до того был сорван с головы бедняги пробегавшим хулиганом. Но самым большим преступлением было подглядывать, как доктор направляется в уборную, из-за чего приходилось заблаговременно выгонять из ведущего в нужник коридора всех учеников и горничных. Грэм Грин справедливо называл Фрая «абсурдной фигурой, тираном и садистом» — но с чужих слов: когда директор Берхэмстеда и, к слову, крестный отец Грэма доктор Фрай покинул школу, став настоятелем церковного прихода в Линкольне, будущему писателю не было и пяти лет.

Чарльз Генри Грин, кончивший Оксфорд по истории и классическим дисциплинам с дипломом всего-навсего второй ступени, не мог рассчитывать не только на пост директора школы, но и рядового учителя, не женись он на племяннице жены доктора Фрая, тогдашнего директора, который своего родственника облагодетельствовал — ну как не порадеть родному человечку! Сначала взял его к себе преподавателем истории и древних языков и, надо сказать, не просчитался: учителя «любили» своего директора ничуть не больше, чем ученики, родственник же демонстрировал похвальную лояльность. А потом, собравшись уходить на повышение, сделал все возможное, чтобы попечительский совет выбрал в директоры Чарльза Генри, что было нелегко. Во-первых, как уже было сказано, оксфордский выпускник особыми способностями не блистал, а, во-вторых, в ноябре 1910 года собралось, как назло, чуть ли не тридцать соискателей на этот престижный пост. Прошел слух, что, узнав про результаты голосования, невозмутимый с виду, солидный и в молодости тоже Чарльз Генри, «человек доктора Фрая», как его справедливо называли, пустился в пляс.

В отличие от своего свирепого предшественника, Чарльз Генри рукам волю не давал, а когда однажды в сердцах влепил ученику пощечину, даже перед ним извинился. Не то что его подчиненный, классный наставник Симпсон (школьная кличка Симми), описанный Грином в «Дорогах беззакония»: тройной подбородок, грязная, съехавшая на бок учительская мантия, демоническая внешность; играл на контрабасе в школьном оркестре и в любую минуту готов был влепить ученику пощечину, а то и отделать розгами. Гневался Чарльз Генри, правда, часто и тогда, чтобы держать себя в руках, оглаживал директорскую мантию, топорщил пушистые усы, оглушительно хлопал крышкой парты, стряхивал с сюртука пепел (вообще был неряшлив), прочищал горло, теребил пенсне на носу и от волнения никак не мог разжечь трубку. Случалось, впадал в раж и тогда кричал: «Уж лучше пусть закроют школу, лишь бы она не стала рассадником тайного порока!»

Да, у Чарльза Генри был бзик: детей, в отличие от Фрая, он не порол, но зато денно и нощно боролся с подростковыми пороками, наставлял свою паству против однополой любви и рукоблудия, требовал поэтому, чтобы мальчики не держали руки в карманах, которые в случае неповиновения немедленно зашивались. Собственноручно обходил туалетные комнаты, дабы убедиться, не предаются ли ученики греху Онана. Пойманные на рукоблудии немедленно, в назидание другим, из школы изгонялись, скандальные книги отбирались и «на ковер» вызывались родители юного правонарушителя. Ученикам (а случалось, и учителям) Чарльз Генри постоянно делал замечания, предупреждал о последствиях недостойного поведения, и учителя поддерживали своего директора в неустанной борьбе за нравственность: за школьниками устанавливалась круглосуточная слежка, их допрашивали, в случае надобности устраивали даже перекрестный допрос. Однажды один мальчик, ни разу не замеченный прежде в предосудительном поведении, на глазах у префекта поцеловал на улице в щечку знакомую девочку — и был «за развратные действия» на следующий же день исключен из школы. Главное, наставлял преподавателей и префектов Чарльз Генри, не оставлять учеников одних, пускай даже по улице ходят по трое, как в армии, — «чтобы не оставались в крамольном одиночестве»[1], — прокомментирует много лет спустя его сын. И гулять имеют право только по воскресеньям, по будням же пусть грызут гранит науки. Мало того, перед тем как выйти из школы, обязаны записывать свои имена на листе бумаги, который вывешивался у двери в раздевалку, — «учет и контроль»! По ночам учителям надлежало обходить спальные комнаты (спальная комната — сильно сказано: каждый ученик спал в крошечном отдельном отсеке за деревянной перегородкой), неусыпно следить за мальчиками всех возрастов и заставлять их заниматься спортом: в здоровом теле здоровый дух! Летом — крикет, зимой — футбол и регби, бег — круглый год.

Но и всем этим Чарльз Генри не ограничивался. Слежка распространялась и на учителей и префектов, доносительство сделалось в школе самым коротким и надежным путем к сердцу директора. С началом войны он — и не он один — заболел вдобавок шпиономанией, однажды ему донесли, что учитель немецкого языка — шпион, так как его видели под железнодорожным мостом и без шляпы! Улики, согласитесь, неопровержимые. Ученикам же директор собственноручно задавал «неудобные» вопросы: «Ты знаешь, что такое мастурбация?» Или конкретнее: «Можешь припомнить, сколько раз ты занимался рукоблудием?» Или: «Какие чувства ты испытываешь к другим мальчикам?» Читал украдкой зевавшим ученикам проповеди в школьной часовне, приводил пространные цитаты из Ветхого Завета, убеждал вести непорочную жизнь, не сквернословить, не говорить непристойностей, призывал к порядку и прилежанию («прилежание» — его любимое слово). И к добродетельному поведению. Говорил так: «Мужской похотью кормится целая армия женщин». Или: «Уверен, у меня нет нужды убеждать вас не пить спиртного и не играть в азартные игры». Или: «Помните, вы должны быть чисты перед вашей будущей женой». Или: «Когда женитесь, вы должны хранить жене верность».

Учителя и ученики, тем не менее, любили своего директора, учителя особенно: он давал им свободу преподавать, как им вздумается, педагогические эксперименты, в отличие от морально-нравственных, приветствовал. Экспериментировал и сам: читал школьникам три курса: английский, историю и латинских классиков, и так, бывало, увлекался, что далеко уходил от темы занятий. На уроке истории мог, к примеру, сказать так: «Кстати о Древнем Риме, позвольте мне привлечь ваше внимание к тому, о чем вчера в кулуарах пытались сговориться мистер Ллойд-Джордж и мсье Клемансо. Заглянем на мгновение в ту пропасть, что разверзлась перед либеральной Европой».

Мальчики называли Чарльза Генри (за глаза, естественно) Чарли и побаивались его, а Чарльз Генри побаивался мальчиков — как бы чего не вышло. Однажды «вышло»: 11 ноября 1918 года в день окончания Первой мировой войны школа в первый и последний раз вышла из подчинения. Чарльз Генри, памятуя о понесенных школой потерях (на полях Фландрии полегло 300 берхэмстедцев), запретил праздновать победу и объявил выходной день учебным, за что чуть было не поплатился: с горя напившись и устроив шумное шествие по улицам города, ученики собрались было выкупать непатриотичного директора в местном пруду, не спрячься тот заблаговременно в своем кабинете…

Вообще, любил отсиживаться за закрытой дверью, уединялся не только в бурные, но и в спокойные времена. Любил порядок, покой, тишину. В отпуск отправлялся, как правило, без семьи, со своим близким другом священником, таким же, как и он, директором школы. И, соответственно, терпеть не мог того, что зовется «публичными развлечениями». Когда, уже после войны, повел учеников на коллективный просмотр «Тарзана» в только что открывшийся в городе синематограф (небольшое зеленое здание с мавританским куполом), сам был не рад: ушел, не дождавшись конца и чертыхаясь, — стыдно смотреть! Любил посидеть с книжкой в своем кабинете, попыхивая трубкой. Или вздремнуть в школьной библиотеке, развалившись в глубоком кресле и надвинув на глаза свою неизменную академическую шапочку. Или провести час-другой в шезлонге, в саду собственного дома, сгоняя дымом от трубки мух с виноградных лоз. Любил сыграть партию в шахматы, хоть бы и с учениками — лишь бы играть умели. Любил стихи, в особенности Роберта Браунинга, к которому приохотил и сына Грэма; подарил ему на конфирмацию томик поэта, десяток стихов Браунинга Грин знал наизусть (в отличие, признавался он в автобиографии, от Нагорной проповеди).