Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный

• Название: Царь Иоанн Грозный
• Автор: Борис Федоров
• Издательство: Новая книга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-8474-0204-Х, 5-8474-0231-7

Многовековой спор ведётся вокруг событий царствования Иоанна IV. Прозвище «Грозный» — то есть страшный для иноверцев, врагов и ненавистников России — получил он от современников.

Даровитый, истинно верующий, один из самых образованных людей своего времени, он по необходимости принял на себя неблагодарную работу правителя земли Русской и, как хирург, отсекал от Руси гниющие, бесполезные члены. Иоанн не обольщался в оценке современниками (и потомками) своего служения, говоря, что заплатят ему злом за добро и ненавистью за любовь.

Но народ верно понял своего царя и свято чтил его память. Вплоть до самой революции и разгрома кремлёвских соборов к могиле Грозного приходили люди, служили панихиды, веруя, что это привлечёт помощь в дела, требующие справедливого суда.

---

   — Тут будет живописцем твоё негодование? — спросил Иеронимов.

   — Я представлю Иоанна, как он сам изобразил себя в письмах своих, — отвечал Курбский.

   — И не давай места мщению, — сказал диакон гостунский. — История отмстит за тебя!

Англичанин сказал, что посмотрит на Грозного.

Курбский почитал шуткою решимость его, но Горсей не изменил своего намерения. Скоро узнали, что он уехал в Москву.

Курбский познакомил Иоанна Фёдорова с князем Острожским. По совету друзей, князь Константин завёл в Остроге славянскую типографию и поручил её наблюдению бывшего гостунского диакона.

Видя быстрое распространение новых учений, Курбский возгорел ревностью к православию и желал положить преграду лютеранству. Может быть, этой ревностью он надеялся умалить преступление своё пред Богом и отечеством. Он прибегнул к оружию истины — писаниям святых отцов; не щадя пожертвований, собрал он в книгохранилище своём творения великих учителей церкви; ежедневно читал и изучал эти писания в отражение нововведений; старался о переложении сих книг на славянский язык, общепонятный в Литве; собирал учёных людей, побуждая просьбами и письмами, и сам деятельно участвовал в трудах. Не надеясь на свои знания, он уже в старости принялся за усовершенствование себя в языке римлян и нередко проводил часы ночи над изучением латинских слов. Его пример, его убеждения воспламенили в юном князе Михаиле Оболенском такую ревность к наукам, что знаменитый юноша пожертвовал несколькими годами жизни обучению в краковском училище; тем не ограничилась жертва познаниям: Оболенский впоследствии оставил свой дом, молодую супругу и детей, стремясь обогатить себя новыми сведениями, и провёл два года в путешествии.

Укоры и насмешки сыпались на Курбского; его одного почитали виновником странной решимости Оболенского; но укоризны умолкли с его возвращением. Оболенский оправдал ожидания Курбского.

Прибытие его было торжеством для владельца Ковельского. Курбский, хвалясь успехами своего любимца, пригласил на пир многих вельможных панов и друзей своих.

«Что за пир у князя? Какой съезд в его замке?» — говорили с любопытством друг другу ковельские жители, указывая на множество ездовых, колымаг и панских коней, стеснившихся пред воротами замка; в окнах блестели огни, давно уже не освещавшие уединённого жилища Курбского; известно было, что он чуждался веселий и казался угрюм на пирах. «Слышно, — говорили некоторые, — что возвратился из Волошской земли молодой князь Оболенский; года два был в отлучке; жена и дети оставались у княгини Чарторыжской, а вчера прикатили сюда в замок. Наехало столько вельможных панов, сколько не собиралось и в прежние годы; прибыли и светлейший князь Константин Острожский, и воевода пан Троцкий, и Козьма Мамонич, и Ян Иеронимов; от Посполитой Вечи приехал пан Бокей; а по этой сбруе и перьям на конях, по этим гербам на рыдване как не узнать, что в числе гостей и князь Николай Радзивилл.

Все они съехались в Ковель пировать у Курбского, обрадованного возвращением Оболенского.

Дружественно беседовали гости; развеселясь после роскошного стола, они собрались около молодого Оболенского и с любопытством слушали его рассказы; в глазах Курбского блистала радость, что юный князь возвратился из путешествия с богатыми плодами познаний, но с душою чистою, неколебимый в благочестии.

   — Я боялся за корабль мой, — сказал Курбский с весёлой улыбкой, — но он возвратился с драгоценностями. О, мой возлюбленный, — продолжал он, обняв князя, — в тебе искры огня божественного; меркнет шаткий ум, душа твёрдая в благочестии сияет чистою верою.

   — Я чтил тебя и помнил твои советы, — отвечал Оболенский.

   — Что ни говори, князь, — сказал пан Троцкий, продолжая играть в шахматы с Радзивиллом, — ясновельможному князю Ковельскому много достанется за тебя от иезуитов, они и без того на него сердятся.

   — Особенно с тех пор, — сказал, потрепав по плечу Курбского, князь Константин Острожский, — когда ты отговорил княгиню, чтоб она не поручала им воспитывать своего сына.

   — Я всегда буду благодарить его милость, князя Ковельского, — сказала княгиня Чарторыжская, сидевшая подле супруги Оболенского.

   — Берегись, князь, — сказал вполголоса, пожимая руку Курбского, Козьма Мамонич, — берегись лютеран; письмо твоё к Чаплицу сильно их раздражило; они второй раз созывают на тебя собор, хотят тебе отвечать.

   — Поговорят и разойдутся, — сказал с важностию, вмешавшись в речь, сановитый князь Острожский. — А мы с Курбским порадуемся отпечатанной Библии. Трудно одолеть его! Он ополчается оружием священных писаний.

   — Сим победиши! — сказал Курбский. — Не оставлю ратовать на отступников веры и златым словом моего наставника, многострадательного Максима. Светлые мужи! Вельможные паны! Перелагал я с римского языка на язык прародительский Златоустовы беседы на послания апостольские, а недавно написал повесть о соборе, отторгшем западную церковь от матери её, церкви восточной.

При сих словах он подал им книгу, облечённую в пергамент с серебряными застёжками. Гости рассматривали и хвалили труд князя; многие из них желали иметь список с его сочинения, особенно Мамоничи.

   — Я предупредил ваше желание, — отвечал Курбский, и распорядился, чтобы принесли свитки.

   — Примите подарок духовный, — сказал Курбский, — утверждайтесь в благочестии, но прошу вас, — продолжал он, обращаясь к виленским панам, — не кидайте драгоценных камней на прах, не мечите бисера перед невеждами. Они упрямы и сварливы; с такими людьми лучше не спорить.

Разговор склонился на необходимость распространения полезных книг, когда новое учение волновало умы, привлекая последователей.

   — Это буря с моря неистового, — сказал Курбский, — дух тьмы подвиг гордых и суемудрых, но мы не дадимся в руки, как птицы, соединимся в оплот против новых учений! — Свершим труд с Богом, нам помогающим!

Курбский объяснял, как необходимо для отражения ложных толков перелагать на славянский язык писания вселенских учителей церкви.

   — Для чего же не на польский? — спросил пан Бокей.

   — На польскую барбарию? — прервал с пылкостью Курбский, не замечая, что многие из гостей нахмурились. — Но можно ли передать на скудном, нестройном языке всё, что так выразительно на обильном и величественном языке славянском, на языке прародительском Руси и Польши? Спросите князя Острожского, скольких трудов стоило перевести Библию и на литовское наречие.

Пан Бокей и княгиня Чарторыжская возражали Курбскому, что польский язык уже мог похвалиться многими искусными писателями, и что век Сигизмунда Августа почитался золотым веком писателей польских.

Ещё долго беседовало избранное общество в замке князя Ковельского, и набожная княгиня с удовольствием вмешивалась в необыкновенный разговор, тем более что в тогдашних собраниях почти всегда говорили только о новостях и забавах, веселясь музыкою и маскарадными превращениями.

Наконец гости разъехались, кроме семейства Оболенского. Курбский не предался отдохновению; посматривая на большие стенные часы, он чего-то ожидал; вскоре отворилась дверь и, к удовольствию князя, вошёл почтенный старик с длинною седой бородою; благообразное и умное лицо его показывало строгую жизнь и простодушную весёлость. Это был Седларь, житель львовский, мещанин, которого Курбский принял с таким же радушием, как и вельможных панов.

   — Желая с тобою беседовать, я писал к сыну твоему, чтобы ты навестил меня; но для чего не приехал ты на обед ко мне?

   — Ясновельможный князь, — отвечал старик, — у тебя было столько светлых панов, что едва ли оставалось место для львовского мещанина!

   — Друг мой Седларь, тебя давно знают и дадут место почтенному старцу; все мы сыны одной матери-церкви и стремимся к одной цели: служить к утверждению православия; когда сойдём с поприща жизни, сравняемся с Иром убогим, и за все княжества получим только сажень земли. Толки и секты, как смутные источники, со всех сторон отлучают от нас братий наших; мы должны охранять благочестивые сердца от болезни, должны умножать число сынов истинной церкви. Пойдём, друг мой, взглянуть на добрые начинания наши, помоги нам усердием и советом!

Курбский повёл Седларя в отдалённый покой, где находилось книгохранилище. Среди небольшой, круглой залы с высоким сводом стоял широкий стол, над коим горела светильница, опущенная сверху на блестящих медных цепях; около стен, между столбами, стояли шкафы из резного орехового дерева; в них хранились, в свитках и пергаментных книгах, творения учёных мужей и святителей церкви. В креслах, стоявших полукружием около стола, сидели юный князь Михаил Оболенский, Юрий, друг его Марк, ученик старца Артемия, и книгопечатник князя Острожского Иоанн Фёдоров, который приехал порадовать Курбского успешным печатанием Библии. Одни из них читали разложенные книги, другие переводили, советуясь с князем Оболенским, который рассматривал роспись книг Курбского и отмечал, какие из них, по его мнению, могли быть скорее переведены. Курбский с торжествующим видом указал Седларю на собрание, среди которого трое юношей, из коих один был князем и уже отцом семейства, трудились с благочестивым желанием не для земной славы.