Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

• Название: Современная болгарская повесть
• Автор: Стефан Дичев
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

В предлагаемый сборник вошли произведения, изданные в Болгарии между 1968 и 1973 годами: повести — «Эскадрон» (С. Дичев), «Вечерний разговор с дождем» (И. Давидков), «Гибель» (Н. Антонов), «Границы любви» (И. Остриков), «Открой, это я…» (Л. Михайлова), «Процесс» (В. Зарев).

---

— Это от моего бывшего ученика, — сказала я, — помнишь плотника, который осенью вместе с сыном полировал перила у нас на лестнице?

— Конечно, — лукаво ответил Михаил, — тот самый, который однажды в воскресенье явился к тебе с ореховой морилкой?

— Ты что, подслушивал? — возмутилась я.

— Нет, просто из-за двери все слышно, но я, между прочим, не говорил, что у тебя есть от меня секреты.

— Какие же это секреты? Просто умолчание. Ты же ведь до сих пор молчишь, что сбойка туннеля должна произойти двадцать девятого мая.

Лицо Михаила внезапно напряглось и стало чужим.

— Вот именно, двадцать девятого мая. Ты отлично осведомлена, но неужели ты думаешь, что твоя осведомленность чему-нибудь поможет?

— Да, — сказала я. — По крайней мере утром двадцать девятого, уходя на работу, тебе не нужно будет притворяться веселым.

— А тебе очень хочется видеть, как я не смогу завязать ботинок, потому что руки у меня будут трястись от страха?

В голосе Михаила незнакомо сверкнули острые лезвия, впились в мягкую оболочку его прежних слов и сорвали ее. Михаил защищал свою гордость от всех, даже от меня. Вот она, самая характерная и самая болезненная черта человека, с которым мне предстоит прожить всю жизнь. Что ж, придется иметь это в виду и, когда потребуется, незаметно гасить ее или терпеливо лечить. Я подошла к Михаилу и положила ладони ему на грудь под расстегнутый ворот рубашки:

— Зачем ты шутишь? Разве я могу представить тебя испуганным? Просто мне хочется, чтобы мы всегда оставались естественными.

Мы проговорили с ним допоздна.

Починенный телевизор соседей беспрепятственно познакомил нас сквозь тонкую стену со всей своей программой, успокоил слушателей насчет завтрашней погоды, которая опять будет солнечной с незначительной облачностью, объявил, что повторение урока английского языка начнется завтра в десять часов утра, пожелал всем спокойной ночи и замолк. Немного спустя, услышав ровное дыхание Михаила, я набросила на плечи кофточку и вернулась на кухню проверять классные работы. Сейчас меня удивил Мариан. У мальчика изменился даже почерк. Я заглянула в конец тетради. На последней странице ученики по моему требованию записывали план сочинения, и часто эти планы помогали мне отчетливее увидеть новое, разбуженное движение их мысли. Под десятью пунктами плана Мариан, вероятно обдумывая, с чего начать следующую строчку, нарисовал два пикирующих самолета. Он и Филипп получили по шестерке. Тетради Антонии и Ивана Дочева лежали рядом. Я вспомнила, что еще до звонка горноспасатель угловатым движением положил их на кучку лежащих на кафедре тетрадей. Вот уже неделя, как он сидел на одной парте с девушкой, и я не знала, радоваться ли мне этому или бояться. Оба получили по четверке с плюсом. Они выбрали одинаковые темы, но было видно, что достоинство шахтера ни разу не позволило ему заглянуть в тетрадь Антонии. Только одному из всей группы пришлось поставить двойку. Может случиться, что осенью ему придется сдавать дополнительный экзамен. Если меня к тому времени сократят, то осенью Андреева или Киранова смогут решить его судьбу более уступчиво. Последнее время я все чаще думала о сокращении. В течение года я не вспоминала о нем целыми месяцами, и хорошо, что это было так.

За окном, в темной весенней ночи, маневрировали поезда, выбирая себе рельсы на следующий день. Из раскрытой балконной двери тянуло запахом молодой тополиной листвы, которую то и дело обдавали клубы дыма.

Утром меня разбудил телефон.

— Тебя, — протянул мне трубку Михаил. — Женский голос.

Звонила Антония. Вероятно, из какой-нибудь городской будки с выбитыми стеклами, потому что было слышно, как рядом проносятся грузовики и покрикивает продавец воздушной кукурузы. Девушка извинялась, что беспокоит меня так рано, и спросила, можно ли ей зайти к нам.

— На десять минут… Хочу посоветоваться… очень важный вопрос.

— Приходи, немедленно приходи, Антония! — ответила я.

— Очередная воскресная консультация? — сонным голосом осведомился Михаил.

Не успела я застегнуть платье, как тихий и неуверенный звонок вызвал меня в прихожую. На пороге стояла Антония. Даже при свете слабой лампочки было видно, как она бледна. Маленькая холодная ладошка дрогнула у меня в руке, и девушка позволила отвести себя в комнату. Она примостилась на самом краешке кресла, словно бы желая уверить меня в краткости своего раннего визита. Другие ученики тоже иногда приходили по воскресеньям, и меня всегда волновал первый, откровенно любопытный взгляд, которым они с самого порога окидывали комнату. У меня было ощущение, что я впускаю их прямо в свою жизнь, что даже заглавия стоящих в шкафу книг раскрывают им мою душу, а выбор глиняных фигурок и картин меняет или дополняет их представление обо мне. Сильнее всего я волновалась, когда знакомила своих учеников с Михаилом, и страшно радовалась, что он им нравится. Однако Антония даже не взглянула на комнату. Вопрос, с которым она пришла, жег ее, и бедняжка, видно, собирала последние силы, чтобы его высказать.

— Я ненадолго. Вы извините, что так рано…

Ее темные волосы были расчесаны только спереди и явно наспех. Спутанное облако на затылке лучше всяких объяснений свидетельствовало о бессонной ночи, о ее напрасных попытках распутать узел этого великого вопроса и о том, что под утро в предрассветном сумраке она вдруг почувствовала себя отчаянно одинокой и решилась позвонить мне.

— Вы ведь знаете нашего воспитателя Георгия Неделчева?

— Еще с университета.

— Он, когда приезжал, рассказал вам обо мне все?

Если бы я знала, что сейчас окажется для Антонии спасительным — отрицание или откровенное «да»!

— Пожалуйста, скажите мне правду, — девушка настойчиво смотрела на меня, и ее глаза, обведенные синими, тоскливыми кругами, заблестели.

— Да, — кивнула я после короткой паузы, чувствуя, как все во мне дрожит, будто стрелка весов, дрожит и сопротивляется этому ответу.

Она была готова к удару и слегка наклонила голову, словно для того, чтобы ослабить его силу.

— Даже и… о том?

— Да, Антония.

— А как, по-вашему, почему он решил вам рассказать об этом?

Было ясно: как бы я ни ответила, в моих словах будет заключена частица ответа на тот больной вопрос, который привел сюда девушку.

— Потому что я твоя учительница, Антония, и потому что я не могла бы ничем помочь тебе, если бы не знала всего, что ты пережила до того, как стала моей ученицей. И потом, нам ведь еще целых четыре года предстоит быть вместе.

Девушка дрогнула, пальцы ее изо всех сил сжали подлокотники кресла.

— В таком случае, наверное, еще нужнее, чтобы вы знали все-все?

Понятно… Антония влюблена и хочет, чтобы я помогла ей распутать сложное сплетение ее прошлого с теперешней любовью.

— Он по-настоящему любит тебя, Антония? — тихо спросила я.

— Мне кажется, да, — так же тихо ответила она, ничуть не удивившись моему прямому вопросу. — Вы его знаете.

— Знаю, Антония.

— А я… должна ему рассказать… о том? — внезапно выкрикнула девушка, и крик этот словно выдернул пружину, до сих пор поддерживавшую ее тело. Оставшись без опоры, девушка бессильно откинулась на спинку кресла, сжала ладонями виски и замерла в ожидании.

Меня охватило вполне определенное ощущение: я хирург, которому вот сейчас, сию минуту предстоит произвести операцию на сердце, и у меня нет времени ни подумать, ни выкурить сигарету.

— Послушай, — медленно начала я, чтобы выиграть хотя бы секунду, — знаешь, как я обрадовалась, когда увидела, что Иван Дочев пересел на твою парту?

Девичьи ресницы дрогнули.

— Мне кажется, ты должна рассказать ему все, Антония. И… о том тоже.

Она быстро взглянула на меня. В глазах у нее горело темное пламя отчаяния. Какое я имела право говорить ей такие вещи? Сможет ли она, охваченная безысходной скорбью, понять меня, если я попробую объяснить, что, начавшись со лжи, вся ее дальнейшая жизнь станет мукой, а любовь выродится в страх и раболепную покорность?

— Скажи ему правду, Антония, скажи теперь, и это будет единственным вашим разговором о прошлом. А если промолчишь, прошлое рано или поздно встанет между вами и вечно будет разделять вас, даже любовь твоя может стать неискренней.

— А если он меня бросит? — глухо спросила девушка.

— Не знаю… Если бросит, тогда, мне кажется, лучше, чтобы это произошло сейчас. — Я понимала, что говорю жестокие вещи и что каждое мое слово ранит Антонию, но иначе я не могла. Хотелось спасти эту девушку от нечистого шепота, который через какое-то время мог бы отравить ее жизнь. От того самого злорадного шепота на лестничных площадках, что так безнаказанно расследует тайны людских неудач и усыновленных детей.