Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

• Название: Современная болгарская повесть
• Автор: Стефан Дичев
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

В предлагаемый сборник вошли произведения, изданные в Болгарии между 1968 и 1973 годами: повести — «Эскадрон» (С. Дичев), «Вечерний разговор с дождем» (И. Давидков), «Гибель» (Н. Антонов), «Границы любви» (И. Остриков), «Открой, это я…» (Л. Михайлова), «Процесс» (В. Зарев).

---

Нет, Андрей мечтал быть адвокатом с большой буквы.

Он отличался от своих коллег и своим серым, сильно приталенным, очень элегантным костюмом, и умением выбирать дела, наверняка выигрышные, и вежливым, почтительным отношением как к клиенту, так и к суду. Его речи в защиту подопечных были исключительно краткими и точными. Они начинались и кончались неожиданно, но всегда вовремя. Он вызывал интерес у судей, ибо удивлял их, а самое главное — это его улыбка, которую так ненавидела Юлия. Свою четкую, как стихотворный ритм, подпись Андрей отработал за неделю, а эта улыбка являлась плодом семи лет упорного труда. Она выражала одновременно что-то милое, джентльменское и что-то опасное, что было трудно предусмотреть. Она была настолько же подлой, насколько и наивной, будто его уста отражали духовный мир ребенка и мошенника.

Другое дело, когда он смеялся. Тогда на свет появлялось несколько слегка искривленных зубов, которые в унисон с русыми бакенбардами придавали его физиономии поразительную невинность, столь дорогую сердцу Юлии. Она то и дело просила его:

— Смейся, почаще смейся, не хочу, чтобы ты ухмылялся…

Андрей в известной мере покорил город, ибо его коллеги питали к нему добрые чувства и в какой-то степени побаивались его; судьи, те уважали его; школьницы по вечерам оборачивались, глядя ему вслед: их привлекал его костюм; официантки ресторана «Москва» встречали его как любимого клиента; в булочной продавщица до самого вечера хранила для него свежую буханку «Добруджи»[27], а более пожилые женщины шушукались за его спиной.

Он улыбнулся и вошел в комнату. Начал мыться. Вода леденила пальцы, они становились чужими, словно сосульки, и сон, еще туманивший глаза, утекал вместе с ней. Спать расхотелось. И внезапно он почувствовал себя одиноким. Веранда, увитая виноградом, отсюда, из комнаты, выглядела невероятно унылой.

Андрей принялся нервно прохаживаться из угла в угол — внизу, во дворе, тетушка Минка распекала мужа, игравшего в нарды. Она возмущалась: зимой ей нельзя было пить вина, так как она страдала диабетом и потому даже глоточка не отведала этого проклятого зелья. С какой стати она должна окуривать эту «грязную» бочку?

Дядюшка Киро и офицер запаса молчали, но фишки их стучали по доске с таким упрямым треском, словно это был отголосок охватившего их отчаянно веселого безумия. Андрей улыбнулся, но постепенно улыбка сбежала с его лица и губы сжались, потому что он неожиданно вспомнил о Юлии…

3

Я училась на факультете болгарской филологии, но от театра отказаться не могла. Дважды в месяц мы с Андреем ходили в — театр, но у него это вызывало скуку. Мне казалось, что на протяжении всего действия вплоть до антракта он испытывает презрение ко всему, что происходит на сцене. Он одинаково воспринимал и классические и современные драмы и уверял меня, что актеры потешаются над публикой, исподтишка отпуская скабрезные замечания в «самые слезливые» моменты. Тем не менее он предоставлял мне возможность спокойно смотреть спектакль, но сам оставался безучастным, не способным вникнуть во что бы то ни было. Однажды во время антракта я попыталась съязвить по этому поводу, и Андрей взорвался. Он минут пять простоял в очереди за бутербродами, выглядел на редкость голодным и нервным, а из-за моей реплики у него кусок встал поперек горла.

— Видишь ли, — запальчиво начал он и отставил бутылку кока-колы, которую поднес было ко рту, — мне осточертели эти идеальные герои, которых ты превозносишь и которые не имеют со мной ничего общего. Графы и комиссары, рыцари и мещане… Моя жизнь достаточно сложна, а сам я, наверное, слишком прост, так как не испытываю особого желания обогащать свой духовный мир.

Андрей выпил кока-колу, как-то виновато посмотрел на меня и с искусственной наивностью, пугавшей меня, добавил:

— Эта пьеса мне нравится…

Он покупал программку спектакля, во время антракта вяло курил в фойе и с сожалением поглядывал на присутствующих. Провожал меня до дома и спокойно произносил:

— Это был чудесный вечер, Юлия, спасибо тебе…

В полумраке подъезда он казался красивым и отчужденным и чем-то напоминал мне те видения, которые в предвечернем сумраке мерещатся детям после чтения «Бегущей по волнам». Я поворачивалась и медленно поднималась по лестнице, чуточку огорченная, но исполненная одним-единственным желанном — запомнить это настроение.

Раза два в месяц у нас собирались студенты — мои сокурсники, которые читали свои стихи. Я настаивала, чтобы Андрей присутствовал на этих вечерах. Мы выслушивали, как он выражался, «мадам, похожую на старую деву», подслеповатую девушку; типа, напоминавшего «боксера среднего веса». Я приглашала их к себе, так как чувствовала, что им очень хочется кому-нибудь показать свои стихи. Мне нравилось слушать их при синем свете, скудном свете моего китайского фонарика. Я прикрывала глаза и ощущала присутствие Андрея в каком-нибудь случайном образе, в незамысловатом теплом созвучии. Андрей утверждал, что в эти часы я казалась ему особенно чужой, потому что напоминала святую — бледную, кристально чистую, очаровательную. Время от времени он делал «глубоко интеллектуальные замечания» и пытался погладить меня по бедру. Это ужасно бесило меня. А так как я запретила ему улыбаться, то он смеялся или с эффектной небрежностью допивал свой кофе. Меня сердило, что я оставляю в нем чувство независимости, причина этого заключалась в чем-то очень простом, только я не могла понять в чем…

Потом мы оставались одни, и здесь он получал возможность безответно оттачивать свое чувство юмора. Мы неторопливо допивали водку и возвращались к единственной, уже бесконечное число раз обсуждавшейся теме, которая вызывала в нем озлобление. В эти минуты он был похож на взбешенное животное в клетке: нервно метался по комнате, не обращая внимания на то, что задевает предметы, и не догадывался приласкать меня. Андрей не мог решить, поступить ли в аспирантуру (он действительно был самым умным парнем из всех, кого я когда-либо знала, и ему необходимо было осознать это) или стать адвокатом-практиком. Смешно насупившись, Андрей останавливался передо мной, и я должна была задать ему свой неизменный вопрос:

— Почему ты считаешь, что должен стать адвокатом?

Это его успокаивало. Он снова возвращался ко мне и готов был признать меня своей матерью, которая ждет дорогого сына.

Он хотел иметь деньги. Разумеется, он не мещанин и не представляет, на что именно тратил бы свои деньги, но они были ему нужны для определенного душевного или, если хотите, психологического равновесия. И, что важнее всего, его невероятная жизненная энергия, которая волновала меня сильнее, чем весна, должна была во что-то воплотиться. Целый час он готов был объяснять, что бессмысленно жить только ради того, чтобы в каждом третьем выпуске журнала «Социалистическое право» появлялось по твоей статье.

И все же я опасалась, что когда-нибудь он станет похожим на своего отца. Еще в тот первый раз, когда я познакомилась с его отцом, он поглядел на меня так, будто спросил: «А квартира у тебя есть?»

Его взгляд выражал саму доброту и благосклонность, но в то же время рылся во мне, словно я была гардеробом с одеждой. От этого человека исходила нечеловеческая самоуверенность. Он маленькими глотками пил кофе, и мне становилось ясно, что кофе обладает ценностью именно потому, что он его пьет. Его округлый живот придавал ему нечто чарующе детское, курил он с наслаждением преуспевающего добряка, его брюки выглядели до странности безукоризненно отглаженными. От него веяло спокойной силой очень практичного человека, что было характерно и для Андрея, и я затруднялась определить, где кончается кресло и где начинается его отец — настолько они сливались.

Я боялась за Андрея, потому что для него отец служил символом подлинно современной личности. И меня угнетала откровенность, с которой Андрей говорил о себе, говорил так, словно меня и не было…

Комната, утонувшая в синем сумрачном свете, походила на огромный аквариум, на морское дно, где все нереально. Мне хотелось, чтобы он погладил меня по бедру, заставил разозлиться, как всякую женщину, которая одновременно и обороняется и покоряется. С вокзала доносились гудки локомотивов, Андрей выглядел усталым, готовым умереть за свои взгляды. Да, я боялась, и от страха у меня волосы, казалось, вставали дыбом…

После подобных разговоров я всегда испытывала невероятно сильное желание увести его в театр или снова пригласить моих поэтов… Они прочли бы свои хорошие и плохие стихи, которые кто-то ведь должен услышать…

Андрей неуклюже поднимался и в дверях вежливо целовал меня, он был настолько обаятельным, что я не могла удержать в памяти выражения его лица.